Проблема справедливости в социальной философии
скачатьскачать
Автор: Пионткевич Л. Ю. – подписаться на статьи автора
Журнал: Философия и общество. Выпуск №2(54)/2009 – подписаться на статьи журнала
Социально-философский дискурс последних десятилетий характеризуется пристальным вниманием к проблеме справедливости. Это связано в основном с выходом в свет в 1971 г. известной книги американского философа Дж. Роулза «Теория справедливости». «Справедливость, – писал Роулз, – есть главная добродетель социальных установлений, как истина есть главная добродетель систем мышления»[1].Таким образом, справедливость, и с этим соглашается большинство теоретиков, имеет самое непосредственное отношение к социальным установлениям, оценивая их с точки зрения распределения ролей, задач, преимуществ или потерь, испытываемых членами общества при условии наличия «желания жить вместе» (П. Рикер). Главная проблема, на которую обращают внимание исследователи, состоит в том, чтобы выяснить, каким образом интерсубъективные связи, в основе которых лежит противостояние одного субъекта другому, порождают консенсус, определяющий в конечном итоге справедливое распределение имеющихся в наличии благ.
Справедливость – это нечто больше, чем просто одна из ценностей, так как не включает в себя никакого конкретного представления о благе. Она всегда является «не-достигнутым» состоянием, поскольку разговор о ней возникает только ввиду ее отсутствия, как реакция на несправедливость[2]. В силу своего непосредственно-практического характера справедливость существенно отличается от других подобных ей высших жизненных идей, потому что жизнь людей в обществе немыслима без надлежащего урегулирования его фундаментальных основ, к числу которых относится справедливость.
Проблема справедливости сложна и многогранна, на что указывают все теоретики справедливости. Об этом писал еще Аристотель. Так, при установлении выделяемой им (книга 5-я «Никомаховой этики») (дистрибутивной) распределительной справедливости, связанной с распределением благ – почестей, материальных вознаграждений, различного рода преимуществ, – необходимо принимать во внимание заслуги и распределять по достоинству, что, конечно же, непросто.
Позиция Аристотеля, в основе которой лежит установка на признание справедливым только пропорционального обмена, была поставлена под сомнение Т. Гоббсом. «Цена вещей, являющихся объектом договора, – писал Т. Гоббс, – измеряется желанием договаривающихся сторон, и справедливой ценой поэтому является та, которую они согласны дать»[5].
Таким образом, при коммутативной справедливости оценка распределения в процессе обмена может быть однозначно истолкована как справедливая только в случае достижения соглашения сторонами по всем пунктам осуществляемой сделки. Если же договоренности достичь не удалось, то сделка просто не состоится, и участники переговоров мирно разойдутся по своим делам. Следовательно, независимо от того, оцениваются обмениваемые товары по рыночной стоимости или цены устанавливаются произвольно, по обоюдному желанию сторон, сам факт достижения соглашения свидетельствует в пользу его справедливости.
Распределительная справедливость в силу своей природы предполагает существование конфликтов; поэтому она призвана гармонизировать антиномии: в гармоничном самом по себе порядке, например в обществе ангелов и святых, справедливость не нужна и бесполезна.
И, как верно отметил Г. Радбрух, «если отношения уравнивающей справедливости требуют участия по крайней мере двух лиц, то распределительной – по крайней мере трех»[6]. В первом случае два противостоящих друг другу лица равноправны. Во втором – одно из этих трех лиц в качестве начальника налагает на двух других обязательства или предоставляет им преимущества.
Таким образом, распределительная справедливость предполагает существование арбитра, который уполномочен объединившимися гражданами следить за тем, чтобы осуществляемое между ними распределение соответствовало достигнутой договоренности. Если распределение признается всеми людьми как выполнение условий достигнутой между ними договоренности, то оно является справедливым и значимым для всех, обязательным для исполнения. Всеобщая значимость и обязательность для исполнения некоторого правила являются выражением существенных качеств закона. Следовательно, одобряемый всеми принцип распределения принимает форму закона, претворение в жизнь которого и позволяет осуществить распределение благ согласно достигнутой договоренности, то есть осуществить справедливое распределение.
Для выяснения вопроса «чему служит справедливость?» Гоббс обращается к государству. С его точки зрения, функция справедливости состоит в обеспечении достижения цели, ради которой люди объединяются в государство. А объединяются они в государство для того, чтобы сохранить свое «собственное», свою собственность. Справедливость же призвана этот процесс распределения «собственного» урегулировать. В подтверждение этой мысли Гоббс приводит определение справедливости, данное схоластами: «Справедливость есть неизменная воля давать каждому человеку его собственное»[7]. Но что представляет собой это собственное, они узнают только после того, как вступит в законную силу принятое ими же соглашение, фиксирующее этого «собственного» границы. Однако для того, чтобы подобная процедура стала возможной, все распределяемые блага должны оказаться в распоряжении тех, кто это распределение осуществляет.
Положение благ, находящихся в коллективном владении, таково, что никто из желающих не имеет преимущественного права доступа к ним. Однако исключительной важности момент заключается в том, что, несмотря на то, что желаемое «нечто» находится в ведении всех входящих в ассоциацию субъектов, последующее оформление благ в собственность, их индивидуальное присвоение, становится возможным только на основании закона, который распространяется на всех без исключения членов сообщества.
В условиях совместной деятельности индивид вынужден считаться с интересами других, то есть принять для себя в качестве обязательного способ получения желаемого, который принят в ассоциации в качестве закона. Считаясь с интересами других, никто не может претендовать на получение большего, чем это предусмотрено законом и установлено принятыми нормами. Соответственно ни у кого не должно быть возможности уклониться от исполнения обязательств, рассчитывая на особые привилегии, ущемляющие положение одних и обеспечивающие преимущества другим. Поэтому основанием такого порядка выступают ценности равенства и беспристрастности. Но равенство само по себе может принимать различные значения. С одной стороны, имеется в виду равенство самих субъектов как необходимая предпосылка справедливого
Таким образом, вести речь о справедливости возможно лишь при условии, когда распределяемое нечто находится в совместном, коллективном владении всех членов кооперации. И именно владельцы распределяемых благ определяют принцип распределения, в соответствии с которым каждый получает справедливую долю. Ввиду подобного обстоятельства фактически невозможно предъ-явить обвинения в несправедливости частному владельцу, организующему свое производство и распределяющему по своему усмотрению вознаграждение среди работающих на него работников.
Любой устанавливаемый им принцип распределения будет соответствовать его интересам, так как только сам владелец формулирует цели распределения принадлежащих ему благ (цели организованного им производства), и цели эти могут быть самыми различными – от получения наибольшей прибыли до благотворительности в пользу работающих на его предприятии. Возражения с позиций справедливости распоряжения такого собственника могут вызвать только при условии их несоответствия поставленной им же самим цели.
Возможность установления справедливости в подобных отношениях, в отношениях господства-подчинения, вызывала сомнения еще у Аристотеля. Аристотель задавался вопросом: есть ли место для справедливости в отношении слуги к господину и сына к отцу? Его ответ был отрицательным: «Но справедливое тут, по-видимому, лишь омоним к справедливому между гражданами государства»[8]. При этом Аристотель оговаривался, что все-таки полностью исключать справедливость из этих отношений не стоит, так как нужно иметь в виду, что «дурное применение власти не приносит пользы ни тому ни другому.
.. Поэтому полезно рабу и господину взаимное дружеское отношение»[9]. Очевидно, что в отношениях господства и подчинения – изначально неравных – невозможно вести речь о справедливости. У подчиняющегося раба отсутствует возможность предъявления каких-либо требований к своему господину, идет ли речь об увеличении доли причитающегося ему вознаграждения или изменении (смягчении) условий труда. Состояние зависимости исключает подобную возможность, так как раб не обладает правом распоряжения и владения произведенным им же продуктом. Право это принадлежит господину как властителю. Власть с самого начала ставит одного субъекта в преимущественное положение по отношению к другому, исключая такие важные, как указывалось выше, характеристики справедливости, как равенство и беспристрастность. Господин всегда пристрастен, по крайней мере, он ничем не стеснен в выборе своих предпочтений. Единственное, что его может остановить, так это негативное воздействие его страстей на конечный результат господства – на получаемый доход.
Поэтому, как справедливо заметил Аристотель, господину желательно устанавливать дружеские отношения со своими рабами, от этого выиграют не только рабы, но и сам господин. Однако, как говорится, свою голову этому господину не приставишь, и если уж он не желает быть разумным, заставить его никто не сможет. Таким образом, отношения господина и раба характеризуются асимметричной зависимостью: господин имеет право требовать от раба выполнения своих приказов, но он не несет перед рабом никаких обязательств, в то время как раб, имея обязательства перед господином, не может рассчитывать на возникновение каких-либо прав.
В рассуждения о «праве» господина следует внести, однако, существенные коррективы. Само употребление понятия «право» в данной ситуации не совсем корректно, так как право одного лица предполагает уважение, признание его со стороны другого лица, исключающее возможность его нарушения. При этом лицо, уважающее право другого, обязано избегать действий, которые бы это право нарушали.
Вряд ли подчиненный труд раба в таком случае подпадает под подобную мотивировку – обеспечить господину реализацию его права. Для этого ему как минимум нужно быть свободным – присваивать произведенные блага без санкции другого. Получается, что условием возникновения «права» является свободное сосуществование субъектов, которые ради этих прав вынуждены ограничивать свое свободное существование, то есть мириться с некоторой несвободой.
Как уже отмечали, исключающими справедливость являются отношения господства-подчинения, когда распределение имеющегося в собственности господина зависит исключительно от его желаний и предпочтений: господином ставятся условия распределения, и им же эти условия изменяются по его собственному усмотрению. Властитель – это собственник, и его власть основана на том факте, что в присвоении принадлежащих ему благ заинтересованы другие индивиды, которые и получают их в обмен на подчинение. Эта версия концептуализации власти была выдвинута основателями теории «обмена ресурсами» (П.
Блау, Д. Хиксон, К. Хайнингс и др.). Представители этой теории пришли к выводу, что основанием властных отношений в обществе является неравное распределение ресурсов между участниками социального взаимодействия, обусловливающее острую потребность в них со стороны тех, кто их лишен. Индивиды, располагающие «редкими ресурсами», могут трансформировать их излишки во власть, уступая часть ресурсов тем, кто их лишен, в обмен на желаемое поведение. Казалось бы, власть в таком случае является разновидностью обменных процессов в обществе, представляя собой обмен эквивалентными ценностями, и в контексте нашего исследования могла бы быть проанализирована с позиций коммутативной справедливости. Однако представителями теории обмена, на наш взгляд, затушевывается весьма существенный момент проявления феномена власти, который был выявлен К. Марксом, серьезно исследован им, получив развитие в теории эксплуатации. Маркс обратил внимание на тот факт, что владение ресурсами (а применительно к экономической власти речь идет о собственности на средства производства) позволяет присваивать способность человека к труду и результаты этого труда, компенсируя лишь часть произведенных затрат.
Владение редкими ресурсами как существенный признак власти дает возможность присваивать чужой труд без эквивалентного возмещения. «Однако обмен эквивалентов, – пишет Маркс, – выступавший как та первоначальная операция, в которой периодически было выражено право собственности, обернулся таким образом, что для одной из сторон он является лишь видимостью обмена, так как часть капитала, обмененная на живую рабочую силу, во-первых, сама является чужим трудом, присвоенным без эквивалента, и, во-вторых, она должна быть с избытком возмещена живой рабочей силой. Итак, отношение обмена отпало или является всего лишь видимостью»[10]. Специфика феномена власти состоит в том, что блага, которые благородно жалуются подчиненным ей индивидам, произведены ими же самими, представляют продукт их труда, усилий, творчества и т. п., но возвращаются они своим производителям не в полном объеме, а лишь частично, по усмотрению властителя, в соответствии с произведенной им оценкой их стоимости. Власть имущий располагает возможностями, позволяющими присвоить производительную способность других индивидов и соответственно присвоить все то, что ими создано, в обмен на обещанные блага, но с выгодой для себя.
Власть – это форма неэквивалентного обмена, предоставляющая преимущества властителю и не оставляющая возможности выбора подчиненному ей индивиду. В этом заключена ее величайшая притягательная сила, ведь она, по сути, представляет собой законный способ присвоения принадлежащего другому.
Можно назвать еще один существенный момент, исключающий возможность применения оценки с позиций справедливости к отношениям господства-подчинения. Будучи собственником производимого другими предмета, власть имущий при распределении этого предмета не может быть поставлен в зависимость от издаваемого им самим закона, так как он сам является его олицетворением, воплощением своеобразного синтеза законодательной, исполнительной и судебной функций в одном лице. Являясь автором императивных требований, обращенных к подчиненным, и одновременно арбитром, обладающим правом изменять их содержание и предусмотренные за их неисполнение санкции в зависимости от произвольно выбираемых целей, ценностей, властитель абсолютно свободен в выборе количества даваемого.
Находящиеся в подчинении индивиды в получении желаемых благ могут рассчитывать только на счастливое стечение обстоятельств и на благосклонность своего благодетеля – не более. Они лишены возможности требовать, так как желаемое им не принадлежит, они не располагают субъективным правом, позволяющим с полным основанием заявить: «У меня есть на это право» или «Вы не имеете на это права». Возможность подобных заявлений говорит о том, что требуемое индивидом «нечто» уже принадлежит ему в качестве его «собственного», закреплено в законе как «право», и поэтому действия других, на это собственное претендующих, лишены реальных оснований. Именно поэтому справедливости требуют. «Если доброжелательности, – пишет Хеффе, – великодушия или солидарности мы просим или на них надеемся, то справедливого поведения мы требуем»[11].
В современном обществе экономическая власть становится основой власти вообще, поэтому главные механизмы установления справедливости становятся все более экономическими, а не политическими.
Политическая власть зависит от экономики настолько, что справедливый политический строй невозможен без реформирования экономического строя, точнее, без реформирования системы собственности. Падает покупательная способность масс, и рынки не справляются со все увеличивающимся потоком товаров, в результате чего периодическое перепроизводство товаров приводит к росту безработицы и экономическим рецессиям. Как показывает практика, все попытки решить проблему несправедливого распределения предметов потребления в рамках существующих общественных отношений в долгосрочном плане терпят провал.
Здесь нельзя не заметить, что переживаемый современным обществом глубокий кризис еще раз подтвердил жизненную силу марксистской теории справедливости. Неслучайно происходит своего рода возврат к Марксу, к его творческому наследию. Американский экономист Е. Хант в этой связи отмечал: «Я верю в то, что если когда и будет создано общество, основанное на принципах истинного равенства и свободы, его создатели будут многим обязаны идеям К.
Маркса»[12]. Политические теории моралистов и религиозных идеалистов, пытающихся обойти или игнорировать экономические основы справедливости, невероятно наивны по сравнению с марксистским анализом.
В своей статье мы коснулись лишь некоторых, как нам кажется, важных аспектов проблемы справедливости. Ее решение имеет не только теоретическое, но и сугубо практическое значение. Именно несправедливое распределение общественных благ нередко приводит к социальным катаклизмам, революциям и войнам. Надо признать, что мы живем в самом несправедливом обществе. Сотни миллионов людей элементарно голодают, вто время как небольшая кучка собственников владеет колоссальными богатствами. «Всего лишь 358 миллиардеров владеют таким же богатством, как и 2,5 миллиарда человек, вместе взятые, почти половина населения Земли»[13]. Человечество должно осознать, что от справедливого распределения материальных и духовных ценностей зависит его будущее.
[1] Роулз, Дж. Теория справедливости / пер.
с англ. и науч. ред. В. В. Целищева. – Новосибирск, 1995. – С. 19.
[2] См.: Шабуров, А. Г. «Справедливое» и «несправедливое» в современном идеологическом дискурсе // Без темы. – 2007. – № 2(4). – С. 21–27.
[3] Аристотель. Никомахова этика / аристотель // Соч.: в 4 т. – М., 1984. – Т. 4. – С. 151.
[4] Там же. – С. 156.
[5] Гоббс, Т. Левиафан / Т. Гоббс // Соч.: в 2 т. – М., 1991. – Т. 2. – С. 116.
[6] Радбрух, Г. Философия права. – М., 2004. – С. 43.
[7] Гоббс, Т. Указ. соч. – С. 110.
[8] Аристотель. Большая этика / Аристотель // Соч.: в 4 т. – М., 1984. – Т. 4. – С. 324.
[9] Там же. – С. 386.
[10] Маркс, К. Экономические рукописи 1857–1861 гг. (Первоначальный вариант «Капитала»). – М., 1980. – Ч. 1. – С. 451.
[11] Хеффе, О. Политика, право, справедливость. Основоположения критической философии права и государства. – М., 1994. – С. 29.
[12] См.: Брагинский, С. В., Певзнер, А. Я. Политическая экономия: дискуссионные проблемы, пути обновления.
– М., 1991. – С. 22.
[13] Мартин, Г.-П., Шуманн, X. Западня глобализации. Атака на процветание и демократию / пер. с нем. – М., 2001. – С. 46.
Хороший царь и Страшный суд. Россия в поисках справедливости
Справедливость – ключевое понятие при установлении человеческим сообществом правил жизни, известных как государственное устройство. Право, регулирующее отношения отдельных людей в обществе, – однокоренное со справедливостью слово, и система юстиции (justice в английском означает и юстицию, и справедливость) предназначена для справедливого разрешения споров. Такова идеальная модель общества.
Справедливость в этом смысле упоминается в преамбулах конституций, базовых законов разных стран мира. В США конституция начинается словами: “Мы, народ Соединенных Штатов, стремясь создать более совершенный союз, установить правосудие (или справедливость, justice в оригинале), гарантировать внутреннее спокойствие, обеспечить совместную оборону, способствовать всеобщему процветанию и закрепить блага свободы для нас и наших потомков, провозглашаем и учреждаем эту конституцию Соединенных Штатов Америки”.
В 51-м эссе сборника “Федералист” Джеймс Мэдисон, один из отцов-основателей страны и четвертый президент США, писал: “Справедливость – цель правления, цель гражданского общества. К ней всегда стремились и всегда будут стремиться, пока ее не обретут, или пока в стремлении к ней не будет утрачена сама свобода”.
В первой статье Основного закона ФРГ говорится: “Народ Германии признает незыблемые и неотъемлемые права человека основой всякого сообщества, мира и справедливости в мире”.
Справедливость упоминается и в преамбуле российской конституции: “Мы, многонациональный народ Российской Федерации, соединенные общей судьбой на своей земле, утверждая права и свободы человека, гражданский мир и согласие, сохраняя исторически сложившееся государственное единство, исходя из общепризнанных принципов равноправия и самоопределения народов, чтя память предков, передавших нам любовь и уважение к Отечеству, веру в добро и справедливость, принимаем конституцию Российской Федерации”.
Достижение полной справедливости – утопия, в реальном мире стремление к ней означает компромисс между интересами множества людей и сообществ, но в отсутствие его ощущение несправедливости создает социальную напряженность и может вести к волнениям и в пределе – к смене несправедливой власти или самого устройства государства.
Исследователь истории понятия “справедливость”, философ и культуролог Николай Плотников, сотрудник института славистики и русской культуры имени Лотмана Рурского университета в Бохуме, в интервью Радио Свобода делает экскурс в историю попыток человеческих сообществ достигнуть справедливого государственного устройства и рассказывает о том, есть ли в России какое-то особое понятие справедливости.
Первые своды законов, еще в Месопотамии, создавались для установления справедливых порядков, а царская власть, в представлении древних имевшая божественное происхождение, включала в себя необходимость справедливо разрешать споры между людьми. Легендарный царь Израиля Соломон считался великим правителем, потому что судил справедливо.
В новейшее время государственная власть понимается как результат общественного договора между гражданами, которые устанавливают порядок, кажущийся им справедливым.
Плотников говорит, что справедливость в западной политической и правовой традиции – это всегда поиск баланса между многими, конкурирующими нормативными системами:
– У Платона встречается в качестве определения справедливости, что каждому выделяется его собственная доля.
У Аристотеля это звучит, как “равным – равное, неравным – неравное”. Это абстрактные формулы справедливости, которые возникли в античности и затем вошли в европейскую традицию. Понятие справедливости в самом общем смысле обозначает стремление найти количественное оформление социальных отношений, претензий на блага, услуги, попытка нахождения баланса – не случайно справедливость всегда изображается в виде весов. В любом обществе существует этот запрос: почему ему дали больше, а мне меньше? Аристотель вводит математическое представление о справедливости, говорит об арифметической справедливости, это распределительная справедливость, справедливость обмена: кто сколько внес, столько и получает. Или геометрическая, – в городе-полисе существует сложная система распределения заслуг в зависимости от статуса и прочих факторов. Это и является основным содержанием формулы справедливости, которая существует от основания общественных порядков и вплоть до современности.
Разные справедливости
Есть различие между эпохами справедливости.
Во времена царя Соломона, в древних обществах, представление о справедливости еще очень не дифференцировано, там совпадают представления о правовом законе и религиозных нормах. У Цицерона и других римских мыслителей – более дифференцированная система социальных порядков: моральный, правовой, религиозный. Это порождает разные виды представлений о том, что такое справедливость: божественная, моральная, правовая. В XIX-XX веке появляется еще социально-экономическая справедливость. Что отличает европейскую традицию от переднеазиатской, китайской, персидский и др., – это постоянное присутствие конкурирующих нормативных порядков. На Востоке религиозный закон совпадает с правовым, моральным, возникает некое нерасчленимое морально-правовое религиозное целое. В Европе практически с гомеровских времен, во всяком случае точно с классической Греции мы сталкиваемся с конкуренцией порядков. Блестящий пример – Антигона (дочь царя Эдипа, которая вопреки запрету нового царя Фив похоронила, следуя религиозной традиции, своего брата, погибшего в междоусобной борьбе за трон, и за это сама была приговорена к смерти.
– Прим.). Порядок полиса воплощает справедливость политическую, – а порядок семейный, отношение к брату, то, что воплощает Антигона, – это такая космическая справедливость. Они между собой попадают в конфликт, из этого возникает основная интрига древнегреческой трагедии. На исходе Средневековья знаменитый спор об инвеститурах, то есть спор между императором и папой о праве назначать епископов, приводит к тому, что церковное и государственное право разделяются и возникает конкуренция этих порядков, где каждый стремится себя утвердить как наиболее справедливый.
Всю историю Европы мы имеем дело с чередой революций как столкновений различных порядков
К этой постоянной конкуренции нормативных порядков в Новое время прибавляется идея “естественного права” (доктрина о наличии у человека неотъемлемых прав просто по праву рождения. – Прим.), и возникает сфера общества, которая независима от церкви, от императора. Раннебуржуазное общество выдвигает идею общественного договора и естественного права как третью независимую инстанцию справедливости, которой должны подчиняться и церковь, и императорская, княжеская власть.
Всю историю Европы мы имеем дело с чередой революций как столкновений различных нормативных порядков. В XIX веке к этому присоединяется экономический порядок, который выдвигает свои критерии справедливости: социальной, экономической. Поэтому когда мы говорим об истории понятия “справедливость”, то наталкиваемся на эту череду конфликтов нормативных порядков, в ходе которых обсуждается, что вообще считать справедливым.
Например, нарушение норм можно понимать как грех или как преступление, это два различных порядка – религиозный и правовой. Но как их сравнить? Справедливость и является тем масштабом, с помощью которого в европейской традиции начинают измерять нормативные порядки: моральный, религиозный (связанный со Страшным судом), правовой, и так далее. Мы можем найти каждый раз массу новых понятий о справедливости, которые так или иначе выражают конкуренцию этих порядков, вплоть до сегодняшних дискуссий об экологической справедливости.
Общественный договор
Общественный договор – отчасти ответ на вопрос, как устроить общество на принципах справедливости, притом что каждый раз нужно уточнять, какие принципы справедливости имеются в виду.
Скажем, из американской Конституции понятно, что идеи Локка (Джон Локк – британский философ 17-го века, оказавший огромное влияние на западную политическую философию. Локка называли “отцом либерализма”, его идеи отражены в Декларации независимости США. – Прим.), идеи либерального общественного договора предполагают естественные свободы, естественное право собственности индивидов, которые объединяются, чтобы защитить эти свои естественные права и интересы. Это отличается от общественного договора в понимании Руссо (Жан-Жак Руссо – французский философ 18-го века, идеи которого оказали огромное влияние на лидеров Великой французской революции. – Прим.), у которого справедливое общество возникает только тогда, когда люди отчуждают сами у себя свободу, с тем чтобы обрести ее в рамках республиканского политического устройства – это совсем не совместное существование обособленных индивидов Локка.
Так или иначе все общества конституировали себя с помощью этого акта самоучреждения, будь то революция, конституционный переворот, что-то еще: общество создавало некий порядок, который утверждался им как справедливый.
Это программно заявляется в конституциях, хотя российская конституция несколько иначе это формулирует, в ней речь идет о вере предков в идеи добра и справедливости. Даже не совсем понятно, о чем идет речь, но во всяком случае это не та идея справедливости, как ее понимали, например, Руссо или Локк.
Стремление к справедливости всегда возникает как ответ на несправедливость
– Следует ли считать, что стремление к справедливости, поскольку она всегда фигурирует в общественном сознании, является основой для любого установления обществом законов государственного устройства?
– Справедливость всегда воспринималась не как качество государственного устройства, а как индивидуальная добродетель. До сих пор существуют теории, которые в целом отрицают общественную функцию справедливости, имея в виду, что это всегда некие индивидуальные предпочтения. Например, один из современных теоретиков справедливости Амартия Сен (индийский экономист и философ, работы которого относятся к теории социального выбора, автор книги “Идея справедливости”.
– Прим.) считает, что представлений о справедливости так много и они так противоречивы, что нет никакой возможности выстроить модель общества, которое рассматривалось бы как объективно справедливое. Всегда будут какие-то группы, которые считают этот политический порядок несправедливым, поскольку их интересы, потребности и устремления не учитываются. Наиболее известная теория справедливости в XX веке принадлежит Джону Ролзу (американский философ, автор “Теории справедливости”. – Прим.), который говорит, что справедливость – это “добродетель институций”, а не индивидуальное свойство. Ролз видит, что существует масса столкновений интересов, потребностей, устремлений людей, которые так или иначе считают, что их статус и права ущемлены, а потому общественный порядок является несправедливым. Из этого Ролз делает вывод, что представить себе справедливое общество можно, только если мы полностью отвлечемся от конкретных групп интересов. Можно попытаться представить себе состояние общества, в котором субъекты не знают, что для них лучше (Ролз называет это “покрывалом незнания”), и потому могут отвлечься от конкретных интересов и выстроить модель справедливых отношений.
Ролз характеризует справедливое общество двумя свойствами: все люди должны иметь возможность свободно реализовывать свои интересы, – он начинает именно со свободы. Следующий постулат: наименее привилегированные в обществе должны получать наибольшие бонусы и блага. Это формальная схема, кто в конкретном случае является наименее привилегированным, неизвестно: женщины, мигранты, дети или какие-то другие социальные группы. У Ролза идея общественного договора прежде всего имеет в виду социальную справедливость, справедливость распределения. В концепции Ролза становится ясно, что справедливость – это всегда реакция на несправедливость, лишение прав, статуса, благ и так далее. Я думаю, это можно зафиксировать как основной постулат: стремление к справедливости всегда возникает как ответ на несправедливость, на нечто такое, что какие-то общественные группы воспринимают как для себя неприемлемое.
Справедливость в России
– Естественное, свойственное каждому человеку представление о справедливости с помощью общественного договора переводится в закон, свод правил государства.
В России это так же работало?
В России идея суда практически не развита
– Россия в этом смысле ближе к малодифференцированным, нерасчлененным представлениям о том, что праведность, справедливость, доброта и так далее – это некий набор позитивных ценностей, который присущ властителю, государю, и который и должен их реализовывать. Идея справедливой, праведной царской власти отличается от европейских представлений, по крайней мере, Нового времени, когда нормативные порядки дифференцируются: есть справедливость как основание права, есть справедливость как моральная идея (как у Канта). Но при этом остается справедливость теологическая, как представление о божественном законе и суде. Вообще, справедливость так или иначе коррелирует с идеей суда, справедливого решения, которое должен найти судья, взвесив аргументы за и против. То есть это не механическое применение закона, судьи принимают решение там, где закон недостаточно четок, и для этого используется “идея” справедливости, то есть набор общих соображений, что такое правильно.
В России “справедливость” и “правда” хотя и связаны этимологически с “правом”, но сама идея суда практически не развита из-за того, что судебная практика очень поздно получила независимость, а сейчас мы видим, что суды – это не независимая инстанция, не самостоятельная ветвь власти. В русской традиции даже в богословском понимании идея суда очень слабо артикулирована. Идея греха в западном христианстве – это идея именно преступления, нарушения закона, за которым следует неизбежное наказание, это связано с идеей Страшного суда. В России в православной традиции грех воспринимается скорее как некое органическое нарушение, я бы даже сказал, как болезнь, которую нужно излечить. Это совсем другая семантика греха и, соответственно, семантика справедливости, – это достижение некоего праведного, здорового, просветленного состояния, а не исправление ошибок и ответственность за преступление. Это существенное различие между (западно)европейской и византийско-православной традициями. Юстиция, справедливость как правосудие, имеет сильные коннотации в семантике европейской традиции и почти не выражена в российской.
Более того, во многих текстах славянофилов, русских релиозных философов и символистов эта связь с законом и судом воспринимается как ущербность понятия справедливости: справедливость – это юридизация человеческих отношений, что-то внешнее, и ей нужно противопоставлять религиозную праведность, связанную с любовью, самоограничением, аскетизмом. Но “справедливость” – совсем не аскетизм, а, наоборот, это стремление учесть различные интересы, потребности и желания людей.
Революция
– Можно ли считать тягу к справедливости двигателем общественных процессов, изменения государственного устройства?
– Тяга – это очень психологический термин. Устремленность к тому, чтобы общество было справедливым, – это универсальная вещь, людям свойственно испытывать такие чувства. Но в обществе должны сформироваться определенные силы, которые тему справедливости актуализируют, делают ее политическим лозунгом, инструментом взламывания или изменения существующего порядка.
Например, борьба за политические права женщин в начале ХХ века. Нельзя сказать, что до этого у женщин не было тяги к справедливости, просто не было социальных сил, которые выдвигали бы требование дать женщинам избирательное право. Когда целые партии начали выдвигать такой лозунг, это стало общественной силой, приобрело политический вес. В современной Европе идут дискуссии о справедливости в связи с экологией, климатическими изменениями, речь идет о справедливости “для будущих поколений”. Эти будущие поколения вообще еще не родились, но уже сейчас появляются общественные силы, которые выступают их представителями в современной политической борьбе. Они делают проблему значимой, так что с какого-то момента ее уже невозможно игнорировать. То есть нужна справедливость не только по отношению к ныне живущим, но и по отношению к еще не родившимся, они тоже виртуально являются субъектами этого дискурса справедливости.
Когда интуитивное право вступает в конфликт с существующим правом, это приводит к революции
– То есть есть некий низовой неоформленный запрос на справедливость, как некое облако, а различные политические, социальные, религиозные и прочие организации формулируют его и предлагают свою версию справедливости, как они ее понимают, и эти версии конкурируют между собой?
– Именно так.
У российско-польского юриста, теоретика права Льва Петражицкого есть хороший термин – “интуитивное право”. Он различает кодифицированное право и интуитивное. Интуитивное право – это такое облако представлений людей о том, что справедливо и несправедливо. Оно хаотично, не расчленено и имеет тенденцию отливаться в социальные движения. С помощью дихотомии кодифицированного и интуитивного права Петражицкий описывает феномен революции, когда интуитивное право вступает в конфликт с существующим правом, правовым порядком, и это приводит к революции.
Советская справедливость
– Если значительная часть людей считает, что жизнь устроена несправедливо, общество неустойчиво и в конце концов происходит революция? В США было отменено рабство – это была несправедливость, рабам отказывали в правах, которые с эпохи Просвещения стали считаться естественными для любого человека просто потому, что он родился человеком. В России большевики захватили власть, декларативно обещая значительной части общества справедливость, которой, очевидно, обществу не хватало.
Потом выяснилось, что это было равенство бедности или даже нищеты, и общество в конце концов отвергло его, – но после сильнейшего социального расслоения 90-х мы видим ностальгический запрос на возвращение декларативного советского равенства как более справедливого порядка.
– Нет линейной зависимости, что чем больше люди ощущают несправедливость, тем они громче и массовее выступают и в конце концов делают революцию, чтобы наступила справедливость. Я думаю, это не так, а в России уж точно не так. Если начать с революции в России – да, было тяжелое напряжение Первой мировой войны, и, в общем-то, достаточно случайно произошла Февральская революция. Но кто был основным агентом дискурса справедливости в тот период? Это были не большевики – это были эсеры, меньшевики, левые кадеты и так далее. Это совсем не та среда, которая затем победила в Октябрьской революции. Для большевиков понятие справедливости не играло никакой существенной роли. У них было всегда представление о классовой борьбе, которое никакой справедливости не подразумевало, кроме того, что пролетариат имеет однозначное преимущество, а остальные классы должны быть ликвидированы, подчинены или экспроприированы.
Это даже записано в советской конституции 1918 года, что существуют классы, лишенные прав, это никаким представлениям о справедливости не соответствует.
Понятие справедливости до хрущевского времени в языке советской власти отсутствует
– Происходит переворот, организаторы которого говорят: наше общество было несправедливым, мы должны отомстить тем, кто был к нам несправедлив, отняв у них все. Но тем классам, жизнь которых была несправедлива, обещается справедливая жизнь. Рабочих до этого эксплуатировали проклятые эксплуататоры, владея средствами производства, крестьяне пахали на чужой земле. А тут рабочим обещают средства производства, а крестьянам – землю.
– Декрет о земле большевиками был практически полностью списан с эсеровской аграрной программы. Большевики, как только пришли к власти, сразу стали вводить продразверстку, то есть это абсолютно было системой экспроприации крестьянства, сельского хозяйства. А когда стали протестовать и рабочие, большевики уничтожили все профсоюзы.
Более того, надо сказать, никакой справедливости большевики никогда и не обещали. Вообще понятие справедливости до хрущевского времени в языке советской власти отсутствует. Если оно встречается, то только как представление о формальной буржуазной справедливости, как фиктивного равенства, которое на самом деле есть обман. При советской власти в сталинском и ленинском варианте это понятие никак не задействовано. Впервые статья о понятии справедливости появляется в 60-е годы в “Философской энциклопедии”, до этого ее нет нигде, ни в каких политических и философских словарях, даже в Большой советской энциклопедии (в первых двух изданиях) было лишь понятие справедливой и несправедливой войны.
Нет, советское общество несправедливое из-за привилегий партийной номенклатуры
Для советского общества только в период перестройки, с приходом Горбачева, риторика справедливости действительно становится определяющей. Можно даже статистически зафиксировать, я этим занимался, сколько раз употребляется слово “справедливость” в материалах партийных съездов.
Это понятие вообще практически отсутствует до прихода Горбачева. А Горбачев открывает идею социалистической справедливости как некий новый ресурс власти для реформы, для перестройки. Тогда мы сталкиваемся с феноменом, что справедливость начинает фигурировать как понятие конфликтное, понятие, в которое вкладывают разные смыслы разные общественные группы, чтобы заявить о своих претензиях на политическое участие. Ельцин, когда становится лидером демократической оппозиции, перехватывает риторику справедливости, говорит: нет, советское общество несправедливое из-за привилегий партийной номенклатуры. То есть сначала Горбачев запускает понятие справедливости в официальную риторику, чтобы найти новый способ легитимации режима, но тут же это понятие перехватывается другими социальными группами, которые направляют его против системы. И под этим лозунгом общество стало чувствовать, что справедливости нет.
От Путина до Навального
В постсоветское время понятие “справедливость” вдруг стало маркироваться как советское, то есть быть за справедливость – значит быть советским, хотя, как я сказал, советский режим был совершенно чужд риторике справедливости.
Либеральные реформы как раз и считались их создателями способом преодоления этих советских представлений о справедливости. И даже известная формула раннего Путина “диктатура закона” не была возвращением к представлениям о справедливости – это было заявлением о том, что хаосу противопоставляется порядок власти, который должен быть соответствующим закону. Но значительно позднее, когда уже стало ясно, что диктатура закона является в первую очередь диктатурой, а не законом, у Путина начинают появляться апелляции к “правде”, к русской тяге к справедливости, к каким-то мифически концептам, которые свидетельствуют, однако, вовсе не о торжестве справедливости, а скорее об обратном. Ведь “тяга к справедливости” возникает от того, что общество было несправедливым на большинстве этапов своего развития. И параллельно с властной риторикой православная церковь тоже открыла для себя ценность справедливости. Впервые в 2000-е годы вдруг обнаружены были “традиционные ценности”, к числу которых была отнесена и справедливость, хотя никогда прежде справедливость не рассматривалась православной традицией как ценность.
Консервативно-националистическое понимание справедливости питается ложью относительно якобы справедливости советского строя
– Многие считают, что основа режима Путина – это представление множества людей, что он восстанавливает советское чувство справедливости. И есть посыл Алексея Навального, который занимается борьбой с коррупцией именно под лозунгом борьбы за справедливость, что народ России, богатой страны, не получает того, что положено, потому что это все украдено. Можно ли этот политический конфликт интерпретировать в терминах конкурирующих представлений о справедливости?
– Именно так, на мой взгляд, его и нужно рассматривать. То, как Навальный строит политическую идеологию – это действительно альтернативная версия социал-либерального понимания справедливости в противоположность официальному консервативно-националистическому. Для Навального идеальной моделью является индивидуальная свобода, индивидуальные права и социальная обеспеченность граждан, я бы сказал, в духе европейского социального государства.
А консервативно-националистическое понимание справедливости питается исторической ложью относительно якобы справедливого советского строя. Но мы же прекрасно знаем, что он никогда не был справедливым: жители городов имели значительные привилегии по сравнению с крестьянством, крестьяне получили паспорта впервые в 60-е годы и т.д. Основная масса населения при советском строе жила в нищете, а официальная пропаганда рисовала картины советского изобилия. Нынешняя ностальгия по советскому строю пропагандируется властью просто в силу того, что справедливостью объявляется принадлежность к некоему целому. Речь идет о консервативной модели справедливости, которую следовало бы назвать национально-социалистической. Именно такую идею справедливости Путин активно артикулирует, особенно после Крыма. Такая риторика становится основным идеологическим ресурсом власти, которая пытается доказывать, что принадлежность к великой державе – это и есть принадлежность к “традициям предков” и их вере в справедливость.
Хотя традиции никак не связаны со справедливостью в реальности, а только с верой в нее. Предки всегда жаждали справедливости, но никогда ее не имели. Вот такие у нас “традиции”.
Все снова обрекается на тотальную немоту общества перед властью
– Но может при этом разниться запрос на справедливость от нации к нации? Может, в США и Германии этот запрос решается либерализмом или либеральным социализм, а в России из-за каких-то особенностей культуры люди найдут справедливой другую форму порядка, государственного устройства?
– Каждое общество решает по-своему, выстраивает конфигурацию именно того представления о справедливости, которая для него предпочтительна. Это связано с индивидуальными траекториями политического развития стран. Но в России нет системы представительства интересов, почти нет каналов артикуляции облачного, интуитивного права. В конце нулевых я пытался установить контакт с партией “Справедливая Россия”, потому что мне казалось, что у нас есть общие сюжеты, поскольку мы занимаемся идеей справедливости.
Но у них не было даже элементарных представлений об этом и никакого стремления их прояснить. В Кремле просто решили слить партию пенсионеров, партию бюджетников и так далее, – и сделать партию “Справедливая Россия”. Но даже это никак не работало, потому что не было механизмов артикуляции общественных запросов, а все было делегировано ручному управлению. Не общество решало для себя, какая модель справедливости является предпочтительной, а какие-то кремлевские чиновники. А сегодня мы видим, что всякие попытки Навального заявить альтернативное видение справедливости жесточайшим образом пресекаются, и все снова обрекается на тотальную немоту общества перед властью.
Определение экономической справедливости и социальной справедливости
Определение наших терминов
Одно из определений справедливости — «давать каждому то, что он или она должны». Проблема в том, чтобы знать, что «должно».
Функционально «справедливость» — это набор универсальных принципов, которыми люди руководствуются при оценке того, что правильно и что неправильно, независимо от того, в какой культуре и обществе они живут.
Справедливость — одна из четырех «главных добродетелей» классической моральной философии. , наряду с мужеством, умеренностью (самообладание) и благоразумием (эффективностью). (Вера, надежда и милосердие считаются тремя «религиозными» добродетелями.) Добродетели или «хорошие привычки» помогают людям полностью развивать свой человеческий потенциал, тем самым позволяя им служить своим личным интересам, а также работать в гармонии с другие для их общего блага.
Конечной целью всех добродетелей является возвышение достоинства и суверенитета человеческой личности.
Отличие справедливости от милосердия
Хотя справедливость часто путают, справедливость отличается от добродетели милосердия. Милосердие, происходящее от латинского слова caritas , или «божественная любовь», есть душа справедливости. Справедливость дает материальную основу благотворительности.
В то время как правосудие имеет дело с сущностью и правилами управления обычными, повседневными человеческими взаимодействиями, милосердие имеет дело с духом человеческих взаимодействий и с теми исключительными случаями, когда строгое применение правил нецелесообразно или недостаточно.
Благотворительность предлагает средства в трудные времена. Милосердие заставляет нас жертвовать, чтобы облегчить страдания нуждающегося человека. Высшая цель милосердия та же, что и высшая цель справедливости: поднять каждого человека туда, где он не нуждается в милосердии, но может позволить себе стать милосердным сам.
Истинное милосердие предполагает отдачу без ожидания вознаграждения. Но это не замена справедливости.
Определение социальной справедливости
Социальная справедливость включает экономическую справедливость. Социальная справедливость — это добродетель, которая направляет нас в создании тех организованных человеческих взаимодействий, которые мы называем институтами. В свою очередь, социальные институты, если они правильно организованы, открывают нам доступ к тому, что хорошо для человека как индивидуально, так и в наших ассоциациях с другими. Социальная справедливость также возлагает на каждого из нас личную ответственность за сотрудничество с другими, на любом уровне «общего блага», в котором мы участвуем, за разработку и постоянное совершенствование наших институтов как инструментов личного и социального развития.
Определение экономической справедливости
Экономическая справедливость, которая затрагивает как отдельного человека, так и общественный порядок, включает в себя моральные принципы, которыми мы руководствуемся при разработке наших экономических институтов. Эти институты определяют, как каждый человек зарабатывает на жизнь, заключает контракты, обменивается товарами и услугами с другими и иным образом создает независимую материальную основу для своего экономического существования. Конечная цель экономической справедливости состоит в том, чтобы освободить каждого человека для творческого участия в неограниченной работе за пределами экономики, в работе ума и духа.
Три принципа экономической справедливости
Как и любая система, экономическая справедливость включает в себя ввод, вывод и обратную связь для восстановления гармонии или баланса между вводом и выводом. В системе экономической справедливости, определенной Луи Келсо и Мортимером Адлером, есть три основных и взаимозависимых принципа: Справедливость участия (принцип ввода), Распределительная справедливость (принцип выхода) и Социальная справедливость (обратно-корректирующий принцип).
Подобно ножкам трехногого табурета, если какой-либо из этих принципов будет ослаблен или отсутствует, система экономической справедливости рухнет.
Правосудие с участием
«Правосудие с участием» описывает, как каждый из нас вносит «вклад» в экономический процесс, чтобы зарабатывать на жизнь. Он требует равного доступа к средствам (через социальные институты, такие как наша денежно-кредитная система) приобретения частной собственности на производственные активы, а также равных возможностей заниматься производительным трудом.
Принцип участия не гарантирует равных результатов. Однако это требует, чтобы каждый человек обладал равным человеческим правом участвовать/вносить свой вклад в производство рыночных товаров и услуг – посредством своего труда (как работник) и/или посредством своего производительного капитала (как собственник). Таким образом, этот принцип отвергает монополии, особые привилегии и другие исключающие социальные барьеры на пути к полному участию и экономической самостоятельности каждого человека.
Распределительное правосудие
«Распределительное правосудие» определяет права на «выход» или «изъятие» экономической системы, соответствующие трудовым и капитальным затратам каждого человека. Благодаря распределительным свойствам частной собственности на свободном и открытом рынке распределительная справедливость автоматически связывается с партиципативной справедливостью, а доходы — с производительным вкладом. Принцип распределительной справедливости предполагает неприкосновенность собственности и контрактов. Он обращается к свободному и открытому рынку, а не к правительству, как к наиболее объективному и демократическому средству определения справедливой цены, справедливой заработной платы и справедливой прибыли.
Многие путают распределительные принципы справедливости с принципами милосердия. Благотворительность включает в себя концепцию «каждому по его потребностям», тогда как «распределяющая справедливость» основана на идее «каждому по его вкладу».
Смешение этих принципов приводит к бесконечным конфликтам и дефициту, вынуждая правительство чрезмерно вмешиваться для поддержания общественного порядка.
Распределительная справедливость следует за партисипативной справедливостью и терпит крах, когда всем людям не предоставляются равные возможности приобретать и пользоваться плодами приносящей доход собственности.
Социальная справедливость
«Социальная справедливость» — это принцип «обратной связи и корректировки», который выявляет искажения принципов входа и/или выхода и направляет исправления, необходимые для восстановления справедливого и сбалансированного экономического порядка для всех. Этот принцип нарушается несправедливыми препятствиями для участия, монополиями или тем, что некоторые используют свою собственность для причинения вреда или эксплуатации других.
Экономическая гармония возникает тогда, когда Партиципативное и Распределительное Справедливость действуют в полной мере для каждого человека в системе или учреждении.
Оксфордский словарь английского языка определяет «экономическую гармонию» как «законы социальной адаптации, согласно которым личный интерес одного человека или группы людей, если дать им свободу действий, приведет к результатам, обеспечивающим максимальные преимущества для других людей и общества в целом». целое.” Социальная справедливость предлагает руководящие принципы для контроля над монополиями, создания системы сдержек и противовесов в социальных институтах и повторной синхронизации распределения (получения) с участием (вводом). Первые два принципа экономической справедливости вытекают из вечного человеческого поиска справедливости вообще, что автоматически требует баланса между входом и выходом, , т. е. , «каждому по тому, что ему причитается». Социальная справедливость, с другой стороны, отражает стремление человека к другим универсальным ценностям, таким как Истина, Любовь и Красота. Это заставляет людей смотреть дальше того, что есть , на то, что должно быть , и постоянно ремонтировать и улучшать свои системы на благо каждого человека.
Следует отметить, что Луис Келсо и Мортимер Адлер назвали третий принцип «принципом ограничения» как сдерживания человеческих склонностей к жадности и монополии, ведущих к исключению и эксплуатации других. Учитывая потенциальный синергизм, присущий экономической справедливости в современном мире высоких технологий, CESJ считает, что концепция «социальной справедливости» является более подходящей и всеобъемлющей, чем термин «ограничение» при описании третьего компонента экономической справедливости. Кроме того, гармония, возникающая в результате действия социальной справедливости, больше соответствует трюизму, согласно которому общество, стремящееся к миру, должно прежде всего добиваться справедливости.
(Более подробное обсуждение этих терминов см. в главе 5 книги «Манифест капитализма» Луиса О. Келсо и Мортимера Дж. Адлера (Random House, 1958) и в главах 3 и 4 книги «Исцеление мировой бедности: новая роль». of Property , John H. Miller, ed., Social Justice Review .
)
Очерки уголовного правосудия и неравенства
Abstract
Эта диссертация включает в себя три эссе о полицейской деятельности и уголовном правосудии, алгоритмах и неравенство. В первых двух эссе рассматриваются последствия эффективности и справедливости алгоритмов, управляемых данными, которые все чаще используются при принятии важных жизненно важных решений. контексты. Третье эссе исследует, когда преступление реагирует на наказание.
Первое эссе посвящено влиянию преследования полицейских по соседству.
о полицейских алгоритмах прогнозирования преступлений и арестов. В то время как интеллектуальная полиция
широко используется, воздействие таргетинга на районы, вызванное прогностическим
полиция в отношении преступности и существуют ли непропорциональные расовые последствия.
вопросы. Используя новый набор данных, я изолирую квазиэкспериментальные вариации в полиции.
присутствие, вызванное алгоритмами прогнозирования и контроля для оценки причинных воздействий
присутствия полиции, вызванного алгоритмами. Я нахожу это вызванное алгоритмом присутствие полиции
снижает серьезные насильственные и имущественные преступления, а также свидетельствует о том, что
нацеливание соседей на присутствие полиции оказывает непропорциональное расовое влияние на движение
аресты в связи с инцидентами и аресты в связи с серьезными насильственными преступлениями.
Во втором эссе исследуется, как алгоритмы, основанные на данных, могут максимизировать общую прогностическую
власть ценой расовой и экономической справедливости.
Изучение инструмента, который уже
широко используется в досудебном принятии решений, я создаю основу для оценки того,
переменные компрометируют общую предсказательную силу, а также расовые и экономические различия
в оценках, которые получают подсудимые. Я считаю, что использование информации о районах
где живут ответчики, лишь незначительно способствует общей предсказательной силе. Однако,
использование данных о районе ответчика существенно увеличивает расовые и экономические
несоответствия, предполагая, что цели машинного обучения настроены на максимизацию общего
предсказательная сила рискует вступить в противоречие с расовой и экономической справедливостью.
Наконец, в третьем эссе, совместно с Сарой Комисароу и Робертом Гонсалесом, мы исследуем
когда преступление реагирует на наказание, суровость увеличивается.
Хотя экономическая теория предполагает
что преступление должно реагировать на суровость наказания, эмпирические данные по этой ссылке
неоднозначно. Мы предлагаем объяснение этому эмпирическому свидетельству — эффект
степени тяжести наказания зависит от вероятности обнаружения; наказания
сдерживать преступность, когда вероятность обнаружения умеренная. Мы тестируем и подтверждаем это
объяснение с использованием ужесточения наказания в школьных зонах, свободных от наркотиков,
с изменениями вероятности обнаружения в результате общественного мониторинга преступности
программа.
Цитата
Джабри, Ранае (2022). Очерки уголовного правосудия и неравенства.