Философы россии 21 века: Философы России начала XXI столетия: Биографии, идеи, труды: энциклопедический словарь

Я сделал свой выбор самостоятельно, мне его никто не навязал. Разве что мой дядя был философом-любителем, современным художником. Когда я учился в 9 классе, он подсунул мне книжку Герберта Маркузе. По тем временам это было очень круто, и я выпендривался среди своих одноклассников. Я даже честно прочитал ее, правда, почти ничего не понял, но это неважно.

Человеку в 16-17 лет очень трудно решить, чего он хочет от жизни. Тем более, если университетский диплом предопределяет всю дальнейшую судьбу, как считалось раньше.

Значение университета при этом совсем не снижается. В университете дают социальный опыт через среду, в которую вы попадаете. Очень важно, что считается в вашей среде крутым. У нас в 1999-м считалось классным читать Хайдеггера на немецком и есть в столовой гречку с пюре. Классическое блюдо было. Кто всего этого не делал – неудачники.

Преподавание для меня – главное. Когда я начинал преподавать, был ровесником своих студентов. Теперь это длится уже 11 лет. Вышка бесконечно прекрасна своими студентами. Они разные, умные, хотят что-то делать. Много приезжих, что мне очень нравится. Люди с разными амбициями, идеями. Есть миф, что Вышка всех причесывает под одну гребенку, я этого не замечаю.

Почему нужно смотреть сериалы

Есть философские и интеллектуальные причины, в силу которых массовая культура – это важно. Самый очевидный момент: современный человек живет в реальности массовой культуры. Почти любому Бэтман известен лучше, чем сосед по лестничной площадке. Таких героев, которых мы делаем своими, которым сочувствуем и за которых переживаем, много.

На первые свидания люди учатся ходить на примере голливудских фильмов. Вести себя, как мужчина или как женщина, учатся по сериалам. Люди, игнорирующие из каких-либо соображений массовую культуру, просто далеки от реальности. Тут мы спрашиваем себя о том, как мы живем или выживаем среди нынешней массовой культуры, кто мы такие, на что похоже наше современное общество.

Для меня важнее видеоигры, чем сериалы. Я участвовал в вышкинском проекте «Пригласи ученого» в школах. Читал лекцию «Междисциплинарная история видеоигр». Я рассказывал, как появились видеоигры, кто за этим стоял, ради чего их делали. Самая модная сейчас тема на Coursera — курс по геймификации. О том, как применять игровую мотивацию в разных проектах, в волонтерстве, в бизнесе.

Я не понимаю, почему в преподавании истории до сих пор не используется серия игр «Total War», где очень красиво показаны разные исторические эпохи. С комментариями учителя и еще несколькими учебниками это был бы отличный способ демонстрировать не только географию древнего мира и жизнь различных государств, но и процесс принятия политических решений.

С сериалами проще. Я уже всех замучал «Breaking Bad», но я все равно еще раз скажу. Считаю, что эта телевизионная драма по своему качеству приблизилась к высоким литературным образцам. Романы в 19 веке издавались не в виде томов, а по главам в толстых журналах. И публика тогда их обсуждала так же, как сериалы, по эпизодам. Сейчас на чтение больших книг нет времени, но все эти длинные истории, где мы можем сопереживать героям и сравнивать себя с ними, остались.

Как обидеть всех

Я никогда не заботился о том, чтобы сделать свой блог популярным. Десять лет назад я просто начал писать в Живой журнал. Тогда это была актуальная площадка. Мне хотелось говорить о важных для меня вещах. Сначала я писал о книжках. Потом тематика стала шире: от ресторанной критики до политического анализа. Зачем я веду блог? Это такая форма жизни.

Я понимаю, что если за пять дней ничего не написал в блог, это плохо. Лучше писать ежедневно. Минимум три поста в неделю. Это своего рода работа, которая не приносит прямого дохода, зато проблемы регулярно создает. В то же время это визитная карточка. Я ловлю себя на мысли, что если мне сейчас какие-то злодеи запретят писать в блог, то это будет тяжелейшим испытанием.

Недавняя история с Владимиром Рудольфовичем Соловьевым довольно скучная. По-моему, Соловьев несколько дезориентирован в том, что происходит в России. Он не понимает, где теперь пресловутые грани допустимого, где враги. Он занят поиском всего этого, и его поиск проходит в жесткой конкурентной борьбе. Он набросился на студентку Юлию, чтобы хоть кого-то победить на благо России. Если взрослый человек хочет выставить себя дураком, это его право.

О чем бы вы ни писали в Интернете, хотя бы о котиках, вы всегда кого-то обидите. От этого нельзя избавиться. Твоим существованием, образом жизни и мысли всегда кто-то оскорблен. Каждый текст, доступный неограниченной аудитории, оказывается в конечном итоге hate speech. Так что скандалить нет никакой нужды.

Предыдущий пост

Умным здесь место

Следующий пост

Глава VII Части четвертой. “Философские течения конца XX

Содержание главы III:

• Постмодернистская философия

• От философии жизни к биофилософии. На пути к новому натурализму

1. Постмодернистская философия

Содержание:

• Возникновение и становление постмодернизма

• Модерн

• Постмодернизм как духовное состояние и образ жизни

• Философия постмодернизма

Возникновение и становление постмодернизма. Постмодернизм представляет собой относительно недавнее явление: его возраст составляет около четверти века. Он является прежде всего культурой постиндустриального, информационного общества. Вместе с тем он выходит за рамки культуры и в той или иной мере проявляется во всех сферах общественной жизни, включая экономику и политику. Наиболее ярко он выразил себя в искусстве. Существует он и как вполне определенное направление в философии. В целом постмодернизм предстает сегодня как особое духовное состояние и умонастроение, как образ жизни и культура и даже как некая эпоха, которая пока еще только начинается и которая, видимо, станет переходной.

Первые признаки постмодернизма возникли в конце 50-х годов XX века в итальянской архитектуре и американской литературе. Затем они появляются в искусстве других европейских стран и Японии, а к концу 60-х годов распространяются на остальные области культуры и становятся весьма устойчивыми.

Как особый феномен постмодернизм вполне отчетливо заявил о себе в 70-е годы, хотя относительно более точной даты его рождения единого мнения нет. Многие называют 1972 год, но связывают его с разными событиями.

Одни указывают на выход в свет книги “Пределы роста”, подготовленной Римским клубом, в которой делается вывод о том, что если человечество не откажется от существующего экономического и научно-технического развития, то в недалеком будущем оно испытает глобальную экологическую катастрофу. Применительно к искусству американский теоретик архитектор Чарлз Дженкс (р. 1939) называет дату 15 июня 1972 года, считая ее одновременно и днем смерти авангарда, и днем рождения постмодернизма в архитектуре, поскольку в этот день в американском городе Сент-Луисе был взорван и снесен квартал, считавшийся самым подлинным воплощением идей авангардистского градостроительства.

В целом 70-е годы стали временем самоутверждения постмодернизма. Особую роль в этом процессе сыграло появление в 1979 году книги “Состояние постмодерна” французского философа Ж. Ф. Лиотара, в которой многие черты постмодернизма впервые предстали в обобщенном и рельефном виде. Книга вызвала большой резонанс и оживленные споры, которые помогли постмодернизму получить окончательное признание, придали ему философское и глобальное измерение и сделали из него своеобразную сенсацию.

В 80-е годы постмодернизм распространяется по всему миру, достигает впечатляющего успеха, даже настоящего триумфа. Благодаря средствам массовой информации он становится интеллектуальной модой, неким фирменным знаком времени, своеобразным пропуском в круг избранных и посвященных. Как некогда нельзя было не быть модернистом и авангардистом, точно так же теперь стало трудно не быть постмодернистом.

Следует, однако, отметить, что далеко не все признают наличие постсовременности и постмодернизма. Так, немецкий философ Ю. Хабермас, выступающий главным оппонентом постмодернизма, считает, что утверждения о возникновении некой постсовременности не имеют достаточных оснований. По его мнению, “модерн – незавершенный проект”. Он дал положительные результаты, далеко не исчерпал себя, и в нем есть чему продолжаться в будущем. Речь может идти лишь об исправлении допущенных ошибок и внесении поправок в первоначальный проект. Однако у сторонников постмодернизма имеются свои, не менее убедительные аргументы и факты, хотя в понимании самого постмодернизма и между ними нет полного согласия. Одни из них полагают, что постмодернизм представляет собой особое духовное состояние, которое может возникнуть и реально возникало в самые различные эпохи на их завершающей стадии. Постмодернизм в этом смысле выступает как трансисторическое явление, он проходит через все или многие исторические эпохи, и его нельзя выделять в какую-то отдельную и особую эпоху. Другие же, наоборот, определяют постмодернизм именно как особую эпоху, которая началась вместе с возникновением постиндустриальной цивилизации. Думается, что при всех имеющихся различиях эти два подхода вполне можно примирить. Действительно, постмодернизм прежде всего является состоянием духа. Однако это состояние длится уже довольно долго, что позволяет говорить об эпохе, хотя она является переходной.

Модерн. Постмодернизм соотносит и противопоставляет себя модерну, поэтому ключ к его пониманию находится в последнем.

Хронологически модерн чаще всего рассматривают в двух смыслах. В первом он охватывает примерно два столетия и именуется эпохой разума. Она начинается в конце XVIII века вместе с Великой французской революцией и означает практическую реализацию капиталистического, индустриального общества. Во втором смысле начало модерна отодвигается еще на одно столетие назад, до середины XVII века, когда начиналась разработка проекта будущего общества. Модерн в этом случае охватывает Новое и Новейшее время. Такое расширение границ современности представляется вполне обоснованным, ибо оно позволяет составить о ней более полное представление.

Вместе с тем следует иметь в виду, что наряду с хронологическими рамками не менее важное значение для определения модерна имеет также вкладываемое в это понятие содержание. С этой точки зрения далеко не все из того, что существовало в Новое и Новейшее время, было в полном смысле модерном, то есть современным. Модерн составляет лишь часть современности. Он включает в себя ведущие тенденции, которые определяют последующее развитие общества. Благодаря этому модерн несет в себе некое судьбоносное начало. Быть модерным, или в полном смысле современным, – значит отвечать духу времени, верить в прогресс, в определенные идеалы и ценности. Это предполагает отказ от прошлого, неудовлетворенность настоящим и устремленность в будущее. Можно пребывать в современности и не быть модерным, по-настоящему современным, напротив, быть консерватором, реакционером и ретроградом, отвергать прогресс. Поэтому французский поэт-символист А. Рембо, будучи модернистом, в свое время выдвинул лозунг: “Надо быть абсолютно современным”.

Модерн тогда – в идеологическом и духовном плане – соответствует модернизму, понимаемому в широком смысле как выходящий за рамки собственно модернистского и авангардистского направления в искусстве. Гегель, с этой точки зрения, был прогрессистом и модернистом, поскольку признавал прогресс разума. В то же время он высоко ценил прусскую монархию, за что его некоторые современники называли реакционером. Маркс был наиболее последовательным прогрессистом и модернистом. Шопенгауэр был скорее консерватором, ибо не верил в прогресс и скептически смотрел в будущее. В некотором смысле его можно считать даже постмодернистом. Ницше воплощал собой и модернизм и постмодернизм. Наша сегодняшняя современность является постмодерной, поскольку для нее характерно разочарование в разуме и прогрессе, неверие в будущее. Поэтому Хабермас не без основания называет ведущих представителей постмодернизма – таких, как М. Фуко, Ж. Деррида, Ж. Ф. Лио-тар, – неоконсерваторами, которые в отличие от традиционных консерваторов являются, по его мнению, “анархиствующими”. В целом же Новое и Новейшее время в наибольшей степени отвечают критериям модернизма.

Действительно, именно к середине XVII века, как бы открывая Новое время, Ф. Бэкон и Р. Декарт, которых можно считать первыми модернистами, ставят перед человечеством новую грандиозную цель: с помощью науки сделать человека “господином и повелителем природы”. Так начиналось великое преобразование и покорение природы, опиравшееся на науку и составившее основное содержание модерна в его практическом аспекте. Декарт разрабатывает концепцию рационализма, в русле которого будут формироваться главные идеалы и ценности западного мира. Он также выдвигает идею культуры, фундаментом которой должны стать разум и наука, а не религия. В целом в XVII веке наблюдается быстрое возвышение науки, происходит первая научная революция и зарождается научно-технический прогресс, роль и значение которых окажутся поистине судьбоносными.

Возникшие тенденции получили дальнейшее развитие и усиление в XVIII веке – веке Просвещения. Философы-просветители, особенно французские, еще больше возвысили авторитет и значение разума и науки, сделали исключительно актуальным гуманизм эпохи Возрождения. Просветители разработали концепцию нового общества, ядро которой составили универсальные общечеловеческие принципы, идеалы и ценности: свобода, равенство, справедливость, разум, прогресс и т. д. Важнейшей чертой этой концепции стал футуризм в широком смысле слова, то есть радикальный разрыв с прошлым и устремленность в “светлое будущее”, в котором должны восторжествовать указанные идеалы и ценности. Примечательно, что лидеры Великой французской революции, подчеркивая радикальный разрыв с прошлым, объявили 1793 год первым годом “новой эры”. Основными средствами построения нового общества и достижения светлого будущего объявляются просвещение и воспитание. Решающая роль при этом отводится разуму, его прогрессу и способности человека к бесконечному совершенствованию. У философов-просветителей проект модерна (современности) предстает в завершенном виде. Можно сказать, что они основали новую религию и веру – веру в разум и прогресс.

Своей программе просветители придавали глобальное значение. Они полагали, что провозглашенные ими идеалы и ценности – благодаря прогрессу разума и просвещения – охватят все человечество, поскольку все люди имеют одну и ту же природу и один и тот же разум. Просветители искренне верили, что разум обеспечит решение всех проблем и задач, три из которых были главными и фундаментальными. Во-первых, высшая форма разума – наука – даст рациональное объяснение законов природы и откроет доступ к ее несметным богатствам. Природа будет покорена. Во-вторых, наука сделает “прозрачными”, ясными и понятными межчеловеческие отношения, что позволит построить новое общество на принципах свободы, братства и справедливости. В-третьих, благодаря науке человек сможет, наконец, познать самого себя, овладеть самим собой, поставить все свои поступки и действия под сознательный, рациональный контроль.

XIX век стал временем конкретного воплощения в жизнь просветительских идеалов и ценностей, всей программы в целом. Однако уже в начале века становилось все более ясным, что складывающееся буржуазно-капиталистическое общество далеко не во всем отвечает тем идеалам, исходя из которых оно формировалось. Первыми это почувствовали романтики, отвернувшиеся от реальной действительности, предпочтя ей мир грез, фантазии, воображения, обратив свой взор либо в далекое прошлое, либо на таинственный Восток, надеясь хотя бы там обнаружить нечто возвышенное, прекрасное или просто экзотическое. Во многом по тем же мотивам в середине века появился марксизм, провозгласивший пролетарско-социалистический путь реализации просветительских идеалов и предложивший более радикальные и революционные способы их осуществления.

В целом можно сказать, что в XIX и XX веках многие идеалы и ценности Просвещения оказались либо нереализованными, либо существенно искаженными. Так, в XIX веке экспансия ценностей западного мира на другие континенты осуществлялась не посредством просвещения и воспитания, как это предполагалось, но с помощью грубого навязывания и насилия. В XX веке имели место две мировые войны, чудовищные по масштабам бедствий, отмеченные варварским истреблением людей, сделавшие сомнительной саму мысль о гуманизме. Помимо этого, человечество прошло через многие другие события и испытания, глубоко изменившие жизнь и мироощущение людей. Два из них заслуживают особого выделения, поскольку именно они по-особому объясняют феномен постмодернизма.

Первое из них – экономический кризис 30-х годов XX века. Это потрясение вызвало к жизни фашизм, который в свою очередь породил Вторую мировую войну. В то же время оно существенно изменило характер капиталистического производства. Реальная опасность социально-экономической и политической катастрофы заставила господствующий класс пойти на серьезные уступки и коррективы. Благодаря этому производство перестало существовать лишь ради производства, его непосредственной целью становилась не только прибыль, но и потребление, которое теперь охватывало большинство населения. Новая ситуация объективно вела к снижению остроты прежних социальных противоречий и конфликтов, она создавала вполне приемлемые для человека условия существования, распространявшиеся на две трети общества. Если бы не разразившаяся война, то последствия новой ситуации заявили бы о себе уже в 40-е годы. Война отодвинула на 50-е годы в США и на 60-е годы в Европе возникновение так называемого общества потребления. Именно общество потребления, основанное на принципе удовольствия, составляет один из главных устоев постмодернизма.

Второе важное событие – экологический кризис, явно обозначившийся в 60-е годы.

Этот кризис обесценил великую идею преобразования и покорения природы. Почти достигнутая победа человека над природой оказалась на самом деле мнимой, пирровой, равносильной поражению. Этот кризис парализовал, убил прежний футуризм, устремленность в светлое будущее, ибо последнее оказалось слишком пугающим. В равной мере он обесценил открывшиеся возможности общества потребления. Он как бы отравил положительные и привлекательные стороны такого общества, создал ситуацию, похожую на пир во время чумы. Экологический кризис все сделал хрупким, временным, эфемерным и обреченным.

К сказанному следует добавить угрозу ядерной катастрофы, которая как дамоклов меч повисла над человечеством. Опасность бесконтрольного расползания ядерного оружия обостряет и без того уже критическую ситуацию. Сюда же следует отнести появление СПИДа. Он отравил важнейшие составляющие жизни человека: потребность любить и иметь жизнеспособное потомство. Вместе с опасностью экологической и военной катастрофы СПИД еще больше обострил проблему выживания человечества.

Результатом осмысления этих событий, факторов, произошедших изменений в обществе, культуре и стал постмодернизм. В самом общем виде он выражает глубокое разочарование в итогах всего предшествующего развития, утрату веры в человека и гуманизм, разум и прогресс, во все прежние идеалы и ценности. Со смешанными чувствами тревоги, сожаления, растерянности и боли человечество приходит к пониманию того, что ему придется отказаться от мечты о светлом будущем. Не только светлое, но будущее вообще становится все более проблематичным. Все прежние цели и задачи сводятся теперь к одной – к проблеме выживания. Постмодерный человек как бы утратил почву под ногами, он как бы оказался в невесомости или сомнамбулическом состоянии, из которого никак не может выйти. В каждой конкретной области жизни и культуры постмодернизм проявляет себя по-разному.

Постмодернизм как духовное состояние и образ жизни. В социальной сфере постмодернизм соответствует обществу потребления и массмедиа (средств массовой коммуникации и информации), основные характеристики которого выглядят аморфными, размытыми и неопределенными. В нем нет четко выраженной социально-классовой структуры. Уровень потребления – главным образом материального – выступает основным критерием деления на социальные слои. Это общество всеобщего конформизма и компромисса. К нему все труднее применять понятие “народ”, поскольку последний все больше превращается в безликий “электорат”, в аморфную массу “потребителей” и “клиентов”. В еще большей степени это касается интеллигенции, которая уступила место интеллектуалам, представляющим собой просто лиц умственного труда. Число таких лиц возросло многократно, однако их социально-политическая и духовная роль в жизни общества стала почти незаметной.

Можно сказать, что интеллектуалы наилучшим образом воплощают состояние постмодерна, поскольку их положение в обществе изменилось наиболее радикально. В эпоху модерна интеллектуалы занимали ведущие позиции в культуре, искусстве, идеологии и политике. Постмодерн лишил их прежних привилегий. Один западный автор по этому поводу замечает: раньше интеллектуалы вдохновляли и вели народ на взятие Бастилий, теперь они делают карьеру на их управлении. Интеллектуалы уже не претендуют на роль властителей дум, довольствуясь исполнением более скромных функций. По мнению Лиотара, Ж. П. Сартр был последним “большим интеллектуалом”, верившим в некое “справедливое дело”, за которое стоит бороться. Сегодня для подобных иллюзий не осталось никаких оснований. Отсюда название одной из книг Лиотара – “Могила интеллектуала”. В наши дни писатель и художник, творец вообще, уступают место журналисту и эксперту.

В постмодерном обществе весьма типичной и распространенной фигурой выступает “яппи”, что в буквальном смысле означает “молодой горожанин-профессионал”. Это преуспевающий представитель среднего слоя, лишенный каких-либо “интеллигентских комплексов”, целиком принимающий удобства современной цивилизации, умеющий наслаждаться жизнью, хотя и не совсем уверенный в своем благополучии. Он воплощает собой определенное решение идущего от Ж. Ж. Руссо спора между городом и деревней относительно того, какой образ жизни следует считать нравственным и чистым. Яппи отдает явное предпочтение городу.

Еще более распространенной фигурой является “зомби”, представляющий собой запрограммированное существо, лишенное личностных свойств, неспособное к самостоятельному мышлению. Это в полном смысле слова массовый человек, его нередко сравнивают с магнитофоном, подключенным к телевизору, без которого он теряет жизнеспособность.

Постмодерный человек отказывается от самоограничения и тем более аскетизма, столь почитаемых когда-то протестантской этикой. Он склонен жить одним днем, не слишком задумываясь о дне завтрашнем и тем более о далеком будущем. Главным стимулом для него становится профессиональный и финансовый успех. Причем этот успех должен прийти не в конце жизни, а как можно раньше. Ради этого постмодерный человек готов поступиться любыми принципами. Происшедшую в этом плане эволюцию можно проиллюстрировать следующим образом. М. Лютер в свое время (XVI век) заявил: “На том стою и не могу иначе”. Как бы полемизируя с ним, С. Кьеркегор спустя три столетия ответил: “На том я стою: на голове или на ногах – не знаю”. Позиция постмодерниста является примерно такой: “Стою на том, но могу где угодно и как угодно”.

Мировоззрение постмодерного человека лишено достаточно прочной опоры, потому что все формы идеологии выглядят размытыми и неопределенными. Они как бы поражены неким внутренним безволием. Такую идеологию иногда называют “софт-идеологией”, то есть мягкой и нежной. Она уже не является ни левой, ни правой, в ней мирно уживается то, что раньше считалось несовместимым.

Такое положение во многом объясняется тем, что постмодернистское мировоззрение лишено вполне устойчивого внутреннего ядра. В античности таковым выступала мифология, в средние века – религия, в эпоху модерна – сначала философия, а затем наука. Постмодернизм развенчал престиж и авторитет науки, но не предложил ничего взамен, усложнив человеку проблему ориентации в мире.

В целом мироощущение постмодерного человека можно определить как неофатализм. Его особенность состоит в том, что человек уже не воспринимает себя в качестве хозяина своей судьбы, который во всем полагается на самого себя, всем обязан самому себе. Конечно, яппи выглядит весьма активным, деятельным и даже самоуверенным человеком. Однако даже к нему с трудом применима идущая от Возрождения знаменитая формула: “Человек, сделавший сам себя”. Он вполне понимает, что слишком многое в его жизни зависит от игры случая, удачи и везения. Он уже не может сказать, что начинал с нуля и всего достиг сам. Видимо, поэтому получили такое широкое распространение всякого рода лотереи.

Постмодерное общество теряет интерес к целям – не только великим и возвышенным, но и более скромным. Цель перестает быть важной ценностью. Как отмечает французский философ П. Рикёр, в наши дни наблюдается “гипертрофия средств и атрофия целей”. Причиной тому служит опять же разочарование в идеалах и ценностях, в исчезновении будущего, которое оказалось как бы украденным. Все это ведет к усилению нигилизма и цинизма. Если И. Кант в свое время создал “Критику чистого разума” (1781), то его соотечественник П. Слотердайк в связи с двухсотлетним юбилеем кантовского труда издает “Критику цинического разума” (1983), считая, что нынешний цинизм вызван разочарованием в идеалах Просвещения. Цинизм постмодерна проявляется в отказе от многих прежних нравственных норм и ценностей. Этика в постмодерном обществе уступает место эстетике, принимающей форму гедонизма, где на первый план выходит культ чувственных и физических наслаждений.

В культурной сфере господствующее положение занимает массовая культура, а в ней – мода и реклама. Некоторые западные авторы считают моду определяющим ядром не только культуры, но и всей постмодерной жизни. Она действительно в значительной мере выполняет ту роль, которую раньше играли мифология, религия, философия и наука. Мода все освящает, обосновывает и узаконивает. Все, что не прошло через моду, не признано ею, не имеет права на существование, не может стать элементом культуры. Даже научные теории, чтобы привлечь к себе внимание и получить признание, сначала должны стать модными. Их ценность зависит не столько от внутренних достоинств, сколько от внешней эффективности и привлекательности. Однако мода, как известно, капризна, мимолетна и непредсказуема. Эта ее особенность оставляет печать на всей постмодерной жизни, что делает ее все более неустойчивой, неуловимой и эфемерной. Во многом поэтому французский социолог Ж. Липовецкий называет постмодерн “эрой пустоты” и “империей эфемерного”.

Важную черту постмодерна составляет театрализация. Она также охватывает многие области жизни. Практически все сколько-нибудь существенные события принимают форму яркого и эффектного спектакля или шоу. Театрализация пронизывает политическую жизнь. Политика при этом перестает быть местом активной и серьезной деятельности человека-гражданина, но все больше превращается в шумное зрелище, становится местом эмоциональной разрядки. Политические баталии постмодерна не ведут к революции, поскольку для этого у них нет должной глубины, необходимой остроты противоречий, достаточной энергии и страстности. В политике постмодерна уже не встает вопрос о жизни или смерти. Она все больше наполняется игровым началом, спортивным азартом, хотя ее роль в жизни общества не уменьшается и даже возрастает. В некотором смысле политика становится религией постмодерного человека.

Отмеченные черты и особенности постмодернизма находят свое проявление и в духовной культуре – религии, науке, искусстве и философии.

Отношение постмодернизма к религии не всегда выглядит последовательным и определенным. Иногда в нем звучат обвинения в адрес христианства за его соучастие в утверждении веры в разум и прогресс. Некоторые постмодернисты призывают к отказу от христианства и возврату к дохристианским верованиям или же к отказу от веры вообще. Однако в целом преобладает положительный взгляд на религию. Постмодернизм всячески стремится восстановить прежнее, традиционное положение религии, возвысить ее роль и авторитет, возродить религиозные корни культуры, вернуть Бога как высшую ценность.

Что касается науки, то она подвергается со стороны постмодернизма серьезной критике. Наука в концепциях постмодернистов перестает быть привилегированным способом познания, лишается прежних претензий на монопольное обладание истиной. Постмодернизм отвергает ее способность давать объективное, достоверное знание, открывать закономерности и причинные связи, выявлять предсказуемые тенденции. Наука подвергается критике за то, что абсолютизирует рациональные методы познания, игнорирует другие методы и способы – интуицию и воображение. Она стремится к познанию общего и существенного, оставляя в стороне особенности единичного и случайного. Все это обрекает науку на упрощенное и неадекватное знание о мире. Некоторые постмодернисты ставят религию выше науки и предлагают не только реабилитировать религию, но и вернуть ей прежний авторитет, поскольку именно она, по их мнению, дает абсолютные, фундаментальные “изначальные истины”.

Многие существенные черты постмодерна получают наиболее зримое воплощение в постмодернистском искусстве. Можно сказать, что, подобно тому как современность нашла свое наиболее яркое выражение в искусстве модернизма и авангарда, точно так же постсовременность находит свое наиболее сильное выражение в искусстве постмодернизма. Здесь вполне отчетливо выделяются две основные тенденции.

Первая из них преимущественно находится в русле массовой культуры. Она решительно противостоит модернизму и авангарду. Ее участники отвергают авангардистскую страсть к экспериментированию, погоню за новизной, устремленность в будущее. Всему этому они противопоставляют эклектизм, смешение всех существующих форм, стилей и манер, используя для этого приемы цитирования, коллажа, повторения. Футуризму авангарда они предпочитают пессимизм, ностальгию по прошлому, гедонизм (наслаждение) настоящего. В той или иной степени они реабилитируют классическую эстетику прекрасного, или, вернее, красивого, которую Лиотар именует эстетикой “слишком красивого”. Такую эстетику вполне можно назвать эстетикой китча. Данная тенденция с наибольшей полнотой воплощает характерные черты постмодернизма. Конкретными ее примерами является творчество архитекторов Р. Вентури, Р. Бофилла, Ч. Дженкса.

Философия постмодернизма. Постмодернистская философия противопоставляет себя прежде всего Гегелю, видя в нем высшую точку западного рационализма и логоцентризма. В этом смысле ее можно определить как антигегельянство. Гегелевская философия, как известно, покоится на таких категориях, как бытие, единое, целое, универсальное, абсолютное, истина, разум и т.д. Постмодернистская философия подвергает все это резкой критике, выступая с позиций релятивизма.

Непосредственными предшественниками постмодернистской философии являются Ф. Ницше и М. Хайдеггер. Первый из них отверг системный способ мышления Гегеля, противопоставив ему мышление в форме небольших фрагментов, афоризмов, максим и сентенций. Он выступил с идеей радикальной переоценки ценностей и отказа от фундаментальных понятий классической философии, сделав это с позиций крайнего нигилизма, с утратой веры в разум, человека и гуманизм. В частности, он выразил сомнение в наличии некоего “последнего фундамента”, именуемого обычно бытием, добравшись до которого мысль будто бы приобретает прочную опору и достоверность. По мнению Ницше, такого бытия нет, а есть только его интерпретации и толкования. Он также отверг существование истин, назвав их “неопровержимыми заблуждениями”. Ницше нарисовал конкретный образ постмодернистской философии, назвав ее “утренней” или “дополуденной”. Она ему виделась как философствование или духовное состояние человека, выздоравливающего после тяжелой болезни, испытывающего умиротворение и наслаждение от факта продолжающейся жизни. Хайдеггер продолжил линию Ницше, сосредоточив свое внимание на критике разума. Разум, по его мнению, став инструментальным и прагматическим, выродился в рассудок, “исчисляющее мышление”, высшей формой и воплощением которого стала техника. Последняя не оставляет места для гуманизма. На горизонте гуманизма, как полагает Хайдеггер, неизменно появляется варварство, в котором “множатся вызванные техникой пустыни”.

Эти и другие идеи Ницше и Хайдеггера находят дальнейшее развитие у философов-постмодернистов. Наиболее известными среди них являются французские философы Ж. Деррида, Ж. Ф. Лиотар и М. Фуко, а также итальянский философ Дж. Ваттимо.

Жак Деррида (р. 1930) является сегодня одним из самых известных и популярных философов и литературоведов не только во Франции, но и за ее пределами. Он представляет постструктуралистский вариант постмодернизма. Как никто другой, Деррида имеет за рубежом своих многочисленных последователей. Разработанная им концепция деконструктивизма получила свое широкое распространение в американских университетах – Йельском, Корнельском, Балтиморском и других, а в первом из них с 1975 года существует школа, именуемая “йельской критикой”.

Хотя Деррида широко известен, его концепция имеет большое влияние и распространение, она является весьма сложной для анализа и понимания. На это, в частности, указывает С. Кофман, одна из его последовательниц, отмечая, что его концепцию нельзя ни кратко изложить, ни выделить в ней ведущие темы, ни тем более понять или объяснить через некий круг идей, объяснить логику посылок и выводов.

В его работах, говоря его же словами, “скрещиваются” самые разные тексты – философские, литературные, лингвистические, социологические, психоаналитические и всякие иные, включая те, которые не поддаются классификации. Возникающие при этом тексты представляют собой нечто среднее между теорией и вымыслом, философией и литературой, лингвистикой и риторикой. Их трудно подвести под какой-либо жанр, они не укладываются ни в какую категорию. Сам автор называет их “внебрачными”, “незаконнорожденными”.

Деррида известен прежде всего как создатель деконструктивизма. Однако таковым он стал не столько по своей собственной воле, сколько благодаря американским критикам и исследователям, которые адаптировали его идеи на американской почве. Деррида согласился с таким наименованием своей концепции, хотя, он решительный противник выделения “главного слова” и сведения к нему всей концепции ради создания еще одного “-изма”. Используя термин “деконструкция”, он “не думал, что за ним будет признана центральная роль”. Заметим, что “деконструкция” не фигурирует в названиях трудов философа. Размышляя над этим понятием, Деррида заметил: “Америка – это и есть деконструкция”, “главная ее резиденция”. Поэтому он “смирился” с американским крещением своего учения.

Вместе с тем Деррида неустанно подчеркивает, что деконструкция не может исчерпываться теми значениями, которые она имеет в словаре: лингвистическое, риторическое и техническое (механическое, или “машинное”). Отчасти это понятие, конечно, несет в себе данные смысловые нагрузки, и тогда деконструкция означает разложение слов, их членение; деление целого на части; разборку, демонтаж машины или механизма. Однако все эти значения слишком абстрактны, они предполагают наличие некой деконструкции вообще, каковой на самом деле нет.

В деконструкции главное не смысл и даже не его движение, но само смещение смещения, сдвиг сдвига, передача передачи. Деконструкция представляет собой непрерывный и бесконечный процесс, исключающий подведение какого-либо итога, обобщение смысла.

Сближая деконструкцию с процессом и передачей, Деррида в то же время предостерегает от понимания ее как какого-то акта или операции. Она не является ни тем ни другим, ибо все это предполагает участие субъекта, активного или пассивного начала. Деконструкция же скорее напоминает спонтанное, самопроизвольное событие, больше похожа на анонимную “самоинтерпретацию”: “это расстраивается”. Такое событие не нуждается ни в мышлении, ни в сознании, ни в организации со стороны субъекта. Оно вполне самодостаточно. Писатель Э. Жабес сравнивает деконструкцию с “распространением бесчисленных очагов пожара”, вспыхивающих от столкновения множества текстов философов, мыслителей и писателей, которых затрагивает Деррида.

Из сказанного видно, что в отношении деконструкции Деррида рассуждает в духе “отрицательной теологии”, указывая главным образом на то, чем деконструкция не является. В одном месте он даже подводит итог своим размышлениям в подобном духе: “Чем деконструкция не является? – Да всем! Что такое деконструкция? – Да ничто!”

Однако в его работах имеются и положительные утверждения и размышления по поводу деконструкции. Он, в частности, говорит о том, что деконструкция принимает свои значения лишь тогда, когда она “вписана” “в цепь возможных заместителей”, “когда она замещает и позволяет определять себя через другие слова, например письмо, след, различимость, дополнение, гимен, медикамент, боковое поле, порез и т.д.”. Внимание к положительной стороне деконструкции усиливается в последних работах философа, где она рассматривается через понятие “изобретение” (“инвенция”), охватывающее многие другие значения: открывать, творить, воображать, производить, устанавливать и т.д. Деррида подчеркивает: “Деконструкция изобретательна или ее нет совсем”.

Предпринимая деконструкцию философии, Деррида подвергает критике прежде всего сами ее основания. Вслед за Хайдеггером он определяет ныне существующую философию как метафизику сознания, субъективности и гуманизма. Главный ее порок – догматизм. Таковой она является в силу того, что из множества известных дихотомий (материя и сознание, дух и бытие, человек и мир, означаемое и означающее, сознание и бессознательное, содержание и форма, внутреннее и внешнее, мужчина и женщина и т. д.) метафизика, как правило, отдает предпочтение какой-нибудь одной стороне, каковой чаще всего оказывается сознание и все с ним связанное: субъект, субъективность, человек, мужчина.

Отдавая приоритет сознанию, то есть смыслу, содержанию или означаемому, метафизика берет его в чистом виде, в его логической и рациональной форме, игнорируя при этом бессознательное и выступая тем самым как логоцентризм. Если же сознание рассматривается с учетом его связи с языком, то последний выступает в качестве устной речи. Метафизика тогда становится логофоноцентризмом. Когда метафизика уделяет все свое внимание субъекту, она рассматривает его как автора и творца, наделенного “абсолютной субъективностью” и прозрачным самосознанием, способного полностью контролировать свои действия и поступки. Отдавая предпочтение человеку, метафизика предстает в качестве антропоцентризма и гуманизма. Поскольку этим человеком, как правило, оказывается мужчина, метафизика является фаллоцентризмом.

Во всех случаях метафизика остается ло-гоцентризмом, в основе которого лежит единство логоса и голоса, смысла и устной речи, “близость голоса и бытия, голоса и смысла бытия, голоса и идеального смысла”. Это свойство Деррида обнаруживает уже в античной философии, а затем во всей истории западной философии, в том числе и самой критической и современной ее форме, каковой, по его мнению, является феноменология Э. Гуссерля.

Деррида выдвигает гипотезу о существовании некоего “архиписьма”, представляющего собой нечто вроде “письма вообще”. Оно предшествует устной речи и мышлению и в то же время присутствует в них в скрытой форме. “Архиписьмо” в таком случае приближается к статусу бытия. Оно лежит в основе всех конкретных видов письма, как и всех иных форм выражения. Будучи первичным, “письмо” некогда уступило свое положение устной речи и логосу. Деррида не уточняет, когда произошло это “грехопадение”, хотя считает, что оно характерно для всей истории западной культуры, начиная с греческой античности. История философии и культуры предстает как история репрессии, подавления, вытеснения, исключения и унижения “письма”. В этом процессе “письмо” все больше становилось бедным родственником богатой и живой речи, которая, правда, сама выступала лишь бледной тенью мышления. “Письмо” все больше становилось чем-то вторичным и производным, сводилось к некой вспомогательной технике. Деррида ставит задачу восстановить нарушенную справедливость, показать, что “письмо” обладает ничуть не меньшим творческим потенциалом, чем голос и логос.

В своей деконструкции традиционной философии Деррида обращается также к психоанализу Фрейда, проявляя интерес прежде всего к бессознательному, которое в философии сознания занимало самое скромное место. Вместе с тем в толковании бессознательного он существенно расходится с Фрейдом, считая, что тот в целом остается в рамках метафизики: он рассматривает бессознательное как систему, допускает наличие так называемых “психических мест”, возможность локализации бессознательного. Деррида более решительно освобождается от подобной метафизики. Как и все другое, он лишает бессознательное системных свойств, делает его атопическим, то есть не имеющим какого-либо определенного места, подчеркивая, что оно одновременно находится везде и нигде. Бессознательное постоянно вторгается в сознание, вызывая в нем своей игрой смятение и беспорядок, лишая его мнимой прозрачности, логичности и самоуверенности.

Психоанализ привлекает философа также тем, что снимает жесткие границы, которые логоцентризм устанавливает между известными оппозициями: нормальное и патологическое, обыденное и возвышенное, реальное и воображаемое, привычное и фантастическое и т.д. Деррида еще больше релятивизирует (делает относительными) понятия, входящие в подобного рода оппозиции. Он превращает эти понятия в “неразрешимые”: они не являются ни первичными, ни вторичными, ни истинными, ни ложными, ни плохими, ни хорошими и в то же время являются и теми, и другими, и третьими, и т.д. Другими словами, “неразрешимое” есть одновременно ничто и в то же время все. Смысл “неразрешимых” понятий развертывается через переход в свою противоположность, которая продолжает процесс до бесконечности. “Неразрешимое” воплощает суть деконструкции, которая как раз заключается в беспрерывном смещении, сдвиге и переходе в нечто иное, ибо, говоря словами Гегеля, у каждого бытия есть свое иное. Деррида делает это “иное” множественным и бесконечным.

В число “неразрешимых” входят практически все основные понятия и термины: деконструкция, письмо, различимость, рассеивание, прививка, царапина, медикамент, порез и т.д. Деррида дает несколько примеров философствования в духе “неразрешимости”. Одним из них является анализ термина “тимпан”, в ходе которого Деррида рассматривает всевозможные его значения (анатомическое, архитектурное, техническое, полиграфическое и др.). На первый взгляд может показаться, что речь идет о поиске и уточнении наиболее адекватного смысла данного слова, некоего единства в многообразии. На самом деле происходит нечто иное, скорее обратное: основной смысл рассуждений заключается в уходе от какого-либо определенного смысла, в игре со смыслом, в самом движении и процессе письма. Заметим, что такого рода анализ имеет некоторую интригу, он увлекает, отмечен высокой профессиональной культурой, неисчерпаемой эрудицией, богатой ассоциативностью, тонкостью и даже изощренностью и многими другими достоинствами. Однако традиционного читателя, ждущего от анализа выводов, обобщений, оценок или просто некой развязки, – такого читателя ждет разочарование. Цель подобного анализа – бесконечное блуждание по лабиринту, для выхода из которого нет никакой ариадниной нити. Деррида интересуется самим пульсированием мысли, а не результатом. Поэтому филигранный микроанализ, использующий тончайший инструментарий, дает скромный микрорезультат. Можно сказать, что сверхзадача подобных анализов состоит в следующем: показать, что все тексты разнородны и противоречивы, что сознательно задуманное авторами не находит адекватной реализации, что бессознательное, подобно гегелевской “хитрости разума”, постоянно путает все карты, ставит всевозможные ловушки, куда попадают авторы текстов. Иначе говоря, претензии разума, логики и сознания часто оказываются несостоятельными.

Концепция, которую предложил Деррида, была встречена неоднозначно. Многие оценивают ее положительно и очень высоко. Э. Левинас, например, приравнивает ее значимость к философии И. Канта и ставит вопрос: “Не разделяет ли его творчество развитие западной мысли демаркационной линией, подобно кантианству, отделившему критическую философию от догматической?” Вместе с тем имеются авторы, которые придерживаются противоположного мнения. Так, французские историки Л. Ферри и А. Рено не приемлют указанную концепцию, отказывают ей в оригинальности и заявляют: “Деррида – это его стиль плюс Хайдеггер”. Помимо поклонников и последователей Деррида имеет немало оппонентов и в США.

Ж. Ф. Лиотар и М. Фуко, как и Ж. Деррида, представляют постструктурализм в философии постмодернизма. Жан Франсуа Лиотар (1924-1998) также говорит о своем антигегельянстве. В ответ на гегелевское положение о том, что “истина – это целое”, он призывает объявить “войну целому”, он считает эту категорию центральной для гегелевской философии и видит в ней прямой источник тоталитаризма. Одной из основных тем в его работах является критика всей прежней философии как философии истории, прогресса, освобождения и гуманизма.

Возражая Хабермасу в отношении его тезиса о том, что “модерн – незавершенный проект”, Лиотар утверждает, что этот проект был не просто искажен, но полностью разрушен. Он считает, что практически все идеалы модерна оказались несостоятельными и потерпели крах. В первую очередь такая участь постигла идеал освобождения человека и человечества.

Исторически этот идеал принимал ту или иную форму религиозного или философского “метарассказа”, с помощью которого осуществлялась “легитимация”, то есть обоснование и оправдание самого смысла человеческой истории. Христианство говорило о спасении человека от вины за первородный грех силою любви. Просвещение видело освобождение человечества в прогрессе разума. Либерализм обещал избавление от бедности, полагаясь на прогресс науки и техники. Марксизм провозгласил путь освобождения труда от эксплуатации через революцию. История, однако, показала, что несвобода меняла формы, но оставалась непреодолимой. Сегодня все эти грандиозные замыслы по освобождению человека потерпели провал, поэтому постмодерн испытывает “недоверие по отношению к метарассказам”.

Такую же судьбу испытал идеал гуманизма. Символом его краха, по мнению Лиотара, стал “Освенцим”. После него говорить о гуманизме уже невозможно.

Не намного лучшей представляется участь прогресса. Сначала прогресс незаметно уступил место развитию, а сегодня и оно все больше вызывает сомнение. По мнению Лиотара, для происходящих в современном мире изменений более подходящим является понятие растущей сложности. Данному понятию он придает исключительно важное значение, считая, что весь постмодерн можно определить как “сложность”.

Неудача постигла и другие идеалы и ценности модерна. Поэтому проект модерна, заключает Лиотар, является не столько незавершенным, сколько незавершимым. Попытки продолжить его реализацию в существующих условиях будут карикатурой на модерн.

Радикализм Лиотара по отношению к итогам социально-политического развития западного общества сближает его постмодерн с антимодерном. Однако в других областях общественной жизни и культуры его подход выглядит более дифференцированным и умеренным.

Он, в частности, признает, что наука, техника и технология, являющиеся продуктами модерна, будут продолжать развиваться и в постмодерне. Поскольку окружающий человека мир все больше становится языковым и знаковым, постольку ведущая роль должна принадлежать лингвистике и семиотике. Вместе с тем Лиотар уточняет, что наука не может претендовать на роль объединяющего начала в обществе. Она не способна на это ни в эмпирической, ни в теоретической форме, ибо в последнем случае наука будет еще одним “метарассказом освобождения”.

Объявляя прежние идеалы и ценности несостоятельными и призывая отказаться от них, Лиотар все же делает для некоторых из них исключение. К их числу относится справедливость.

Тема справедливости является центральной в его книге “Спор” (1983). Хотя, как полагает Лиотар, объективных критериев для решения разного рода споров и разногласий не существует, тем не менее в реальной жизни они решаются, вследствие чего имеются проигравшие и побежденные. Поэтому встает вопрос: как избежать подавления одной позиции другой и каким образом можно отдать должное побежденной стороне? Лиотар видит выход в отказе от всякой универсализации и абсолютизации чего бы то ни было, в утверждении настоящего плюрализма, в сопротивлении всякой несправедливости.

Весьма своеобразными выглядят взгляды Лиотара в области эстетики и искусства. Здесь он оказывается скорее ближе к модернизму, чем к постмодернизму. Лиотар отвергает тот постмодернизм, который получил широкое распространение в западных странах, и определяет его как “повторение”. Такой постмодернизм тесно связан с массовой культурой и культом потребления. Он покоится на принципах удовольствия, развлечения и наслаждения. Этот постмодернизм дает все основания для обвинений в эклектизме, вседозволенности и цинизме. Яркие его примеры демонстрирует искусство, где он выступает как простое повторение стилей и форм прошлого.

Лиотар отвергает попытки возродить в искусстве фигуративность. По его мнению, это неизбежно ведет к реализму, который всегда находится между академизмом и китчем, становясь в конце концов либо тем, либо другим. Его не устраивает постмодернизм итальянского трансавангарда, который исповедуют художники С. Киа, Э. Кукки, Ф. Клементе и другие и который для Лиотара предстает воплощением “цинического эклектизма”. В равной мере он не приемлет постмодернизм Ч. Дженкса в теории и практике архитектуры, где также царит эклектизм, считая, что эклектизм является “нулевой степенью современной культуры”.

Мысль Лиотара движется в русле эстетической теории Т. Адорно, проводившего линию радикального модернизма. Лиотар отрицает эстетику прекрасного, предпочитая ей эстетику возвышенного и опираясь на учение И. Канта. Искусство должно отказаться от терапевтического и всякого иного изображения действительности. Оно является шифром непредставимого, или, по Канту, абсолюта. Лиотар считает, что традиционную живопись навсегда заменила фотография. Отсюда задача современного художника исчерпывается единственным оставшимся для него вопросом: “что такое живопись?” Художник должен не отражать или выражать, но “представлять непредставимое”. Поэтому он может потратить целый год на то, чтобы “нарисовать”, подобно К. С. Малевичу, белый квадрат, то есть ничего не изобразить, но показать или “сделать намек” на нечто такое, что можно лишь смутно постигать, но нельзя ни видеть, ни изображать. Всякие отступления от подобной установки ведут к китчу, к “коррупции чести художника”.

Отвергая постмодерн как “повторение”, Лиотар выступает за “постмодерн, достойный уважения”. Возможной его формой может выступать “анамнез”, смысл которого близок к тому, что М. Хайдеггер вкладывает в понятие “воспоминание”, “превозмогание”, “продумывание”, “осмысление” и т.п. Анамнез отчасти напоминает сеанс психоаналитической терапии, когда пациент в ходе самоанализа свободно ассоциирует внешне незначительные факты из настоящего с событиями прошлого, открывая скрытый смысл своей жизни и своего поведения. Результатом анамнеза, направленного на модерн, будет вывод о том, что основное его содержание – освобождение, прогресс, гуманизм, революция и т.д. – оказалось утопическим. И тогда постмодерн – это модерн, но без всего того величественного, грандиозного и большого, ради чего он затевался.

Касаясь назначения философии в условиях постмодерна, Лиотар рассуждает примерно так же, как по отношению к живописи и художникам. Он склоняется к тому, что философия не должна заниматься какими-либо проблемами. В отличие от того, что предлагает Деррида, он против смешения философии с другими формами мышления. Как бы развивая известное положение Хайдеггера о том, что приход науки вызовет “уход мысли”, Лиотар возлагает на философию главную ее обязанность: сохранить мысль и мышление. Такая мысль не нуждается в каком-либо объекте мышления, она выступает как чистая саморефлексия. В равной мере она не нуждается в адресате своей рефлексии. Подобно искусству модернизма и авангарда, ее не должен беспокоить разрыв с публикой, забота о диалоге с ней или о понимании с ее стороны. Собеседником философа выступает не публика, а сама мысль. Он несет ответственность перед одним только мышлением как таковым. Единственной проблемой для него должна выступать чистая мысль. “Что значит мыслить?” – главный вопрос постмодернистской философии, выход за рамки которого означает ее профанацию.

Мишель Фуко (1926-1984) в своих исследованиях опирается прежде всего на Ф. Ницше. В 60-е годы он разрабатывает оригинальную концепцию европейской науки и культуры, основу которой составляет “археология знания”, а ее ядром выступает проблематика “знания – языка”, в центре которой находится понятие эпистемы. Эпистема представляет собой “фундаментальный код культуры”, определяющий конкретные формы мышления, знания и наук для данной эпохи. В 70-е годы в исследованиях Фуко на передний план выходит тема “знания – насилия” и “знания – власти”. Развивая известную идею Ницше о “воле к власти”, неотделимой от “воли к знанию”, он значительно усиливает ее и доводит до своеобразного “панкратизма” (всевластия). Власть в теории Фуко перестает быть “собственностью” того или иного класса, которую можно “захватить” или “передать”. Она не локализуется в одном только государственном аппарате, но распространяется по всему “социальному полю”, пронизывает все общество, охватывая как угнетаемых, так и угнетающих. Такая власть становится анонимной, неопределенной и неуловимой. В системе “знание – власть” нет места для человека и гуманизма, критика которого составляет одну из главных тем в работах Фуко.

Джанни Ваттимо (р. 1936) представляет герменевтический вариант постмодернистской философии. В своих исследованиях он опирается на Ф. Ницше, М. Хайдеггера и X. Г. Гадамера.

В отличие от других постмодернистов слову “постмодерн” он предпочитает термин “поздняя современность”, считая его более ясным и понятным. Ваттимо согласен с тем, что большинство понятий классической философии сегодня не работает. В первую очередь это относится к бытию, которое все больше становится “ослабленным”, оно растворяется в языке, который и есть единственное бытие, которое еще может быть познано. Что касается истины, то ее следует понимать сегодня не в соответствии с позитивистской моделью познания, а исходя из опыта искусства. Ваттимо считает, что “постмодерный опыт истины относится к порядку эстетики и риторики”. Он полагает, что организация постсовременного мира является технологической, а его сущность – эстетической. Философское мышление, по его мнению, характеризуется тремя основными свойствами. Оно является “мышлением наслаждения”, которое возникает при воспоминании и переживании духовных форм прошлого. Оно есть “мышление контаминации”, что означает смешение различных опытов. Наконец, оно выступает как осмысление технологической ориентации мира, исключающее стремление добраться до “последних основ” современной жизни.

Подводя некоторые итоги, можно сказать, что основные черты и особенности постмодернистской философии сводятся к следующим.

Постмодернизм в философии находится в русле тенденции, возникшей в результате “лингвистического поворота” (Дж. Р. Сёрль), осуществленного западной философией в первой половине XX столетия. Этот поворот с наибольшей силой проявился сначала в неопозитивизме, а затем в герменевтике и структурализме. Поэтому постмодернистская философия существует в двух основных своих вариантах – постструктуралистском и герменевтическом. Наибольшее влияние она испытывает со стороны Ф. Ницше, М. Хайдеггера и Л. Витгенштейна.

В методологическом плане постмодернистская философия опирается на принципы плюрализма и релятивизма, согласно которым в реальной действительности постулируется “множественность порядков”, между которыми невозможно установление какой-либо иерархии. Данный подход распространяется на теории, парадигмы, концепции или интерпретации того или иного “порядка”. Каждая из них является одной из возможных и допустимых, их познавательные достоинства в равной мере являются относительными.

В соответствии с принципом плюрализма сторонники постмодернистской философии не рассматривают окружающий мир как единое целое, наделенное каким-либо объединяющим центром. Мир у них распадается на множество фрагментов, между которыми отсутствуют устойчивые связи.

Постмодернистская философия отказывается от категории бытия, которое в прежней философии означало некий “последний фундамент”, добравшись до которого мысль приобретает бесспорную достоверность. Прежнее бытие уступает место языку, объявляемому единственным бытием, которое может быть познано.

Постмодернизм весьма скептически относится к понятию истины, пересматривает прежнее понимание знания и познания. Он решительно отвергает сциентизм и перекликается с агностицизмом.

Не менее скептически смотрит он на человека как субъекта деятельности и познания, отрицает прежний антропоцентризм и гуманизм.

Постмодернистская философия выражает разочарование в рационализме, а также в разработанных на его основе идеалах и ценностях.

Постмодернизм в философии сближает ее с наукой и литературой, усиливает тенденцию к эстетизации философской мысли.

В целом постмодернистская философия выглядит весьма противоречивой, неопределенной и парадоксальной.

Постмодернизм представляет собой переходное состояние и переходную эпоху. Он неплохо справился с разрушением многих отживших сторон и элементов предшествующей эпохи. Что же касается положительного вклада, то в этом плане он выглядит довольно скромно. Тем не менее некоторые его черты и особенности, видимо, сохранятся в культуре нового столетия.

2. От философии жизни к биофилософии. На пути к новому натурализму

Содержание:

• Жизнь, философия жизни и биофилософия

• Биофилософия – в чем ее суть?

Жизнь, философия жизни и биофилософия. Конец XX и начало XXI века отмечены ростом интереса к натурализму как способу научной интерпретации всех важнейших проблем и реальностей, составляющих предмет философского исследования, в том числе и мира чисто человеческих ценностей. Одной из главных причин этого поворота к натурализму является, видимо, то, что перед лицом сверхреальной угрозы экологического кризиса и разрушения естественных биоценозов человечество конца XX века со всей силой осознало всю экзистенциальную значимость того тривиального факта, что оно есть всего лишь часть живой природы, поэтому не может и далее бесконтрольно и безнаказанно строить свои отношения с ней на началах хищнического потребления и истребления. Осознание этого потребовало переориентации установок с позиций наивного антропоцентризма на более реалистические позиции биоцентризма. Это обстоятельство уже само по себе привело к заметному повышению ранга естественных наук (прежде всего экологии и биологии в целом) в обсуждении традиционно гуманитарных проблем, в том числе и проблемы ценностей.

Другое обстоятельство, оказавшее огромное влияние на возрождение натурализма в наше время, – это глубокие концептуальные наработки и трансформации, которые происходят в современном естествознании (и в науке в целом) и которые уже привели к существенному изменению современных представлений о том, что такое природа, человек и каково его место в универсуме. Теоретических ресурсов, которыми обладают концепции самоорганизации и глобального эволюционизма, уже сегодня достаточно для того, чтобы с их позиций по-новому и содержательно подойти к обсуждению вопросов формирования жизни, человека, человеческой культуры и мира человеческих ценностей.

Однако решающим фактором нового поворота философской мысли к парадигме натурализма, безусловно, являются достижения теоретико-эволюционной мысли в биологии последних двух-трех десятилетий. Здесь имеются в виду прежде всего глубокие прорывы в понимании популяционно-генетических механизмов формирования сложных форм социального поведения и жизни в сообществах, что позволило возникнуть принципиально новой области научного исследования – социобиологии и дало толчок для формирования целого пучка новейших научных направлений – эволюционной этики, эволюционной эстетики, эволюционной эпистемологии, биоэтики, биополитики, биолингвистики, биосемиотики и даже биогерменевтики. Именно достижения наук о жизни – от молекулярной генетики и генетики популяции до когнитивной психологии и исследований в области создания “искусственного интеллекта” высветили принципиально новую перспективу натурализации всего комплекса философских исследований (от этики до метафизики), разработки концепций постнеклассической рациональности и “нового гуманизма”.

В связи с этим самого пристального внимания заслуживает та линия развития философии XX века, которая способна вылиться уже в XXI веке в полномасштабную альтернативу постмодернистской растерянности и смуты умов, которыми во многом завершилось минувшее столетие.

Как мы знаем, в области философии оно стартовало направлением, которое получило название “философия жизни”. В литературе оно закрепилось благодаря авторитету одного из лидеров баденской школы неокантианства Г. Риккерта, который, подыскивая общее наименование для мотивов, доминировавших в первые десятилетия XX века в пестром половодье интеллектуальных новаций, остановился на этом словосочетании. “Наилучшим обозначением для понятия, в исключительно высокой мере господствующего сейчас над средними мнениями, – писал он, – нам представляется слово жизнь… С некоторых пор оно все чаще употребляется и играет значительную роль не только у публицистов, но также у научных философов. “Переживание” и “живой” являются излюбленными словами, и наиболее современным считается мнение, что задача философии – дать учение о жизни, которое, возникая из переживаний, облекалось бы в действительно жизненную форму и могло бы служить живому человеку” [Риккерт Г. Философия жизни. Изложение и критика модных течений философии нашего времени // Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. М., 1998. С. 209-210.]. Согласно новым веяниям, писал он далее, “жизнь должна быть поставлена в центр мирового целого, и все, о чем приходится трактовать философии, должно быть относимо к жизни. Она представляется как бы ключом ко всем дверям философского здания. Жизнь объявляется собственной “сущностью” мира и в то же время органом его познания. Сама жизнь должна из самой себя философствовать без помощи других понятий, и такая философия должна будет непосредственно переживаться” [Там же. С. 210.].

В философской литературе принято считать, что наибольшего влияния философия жизни достигает в первой четверти XX века, уступая в дальнейшем место экзистенциализму и другим персоналистски ориентированным философским направлениям. С этим можно согласиться только отчасти. Несмотря на действительно имевшее место потеснение популярности философии жизни со стороны философской антропологии, персонализма и экзистенциализма (особенно в период после Второй мировой войны), ее идеи не сходили со сцены и не теряли самостоятельного значения. Более того, на исходе столетия, а точнее, в последние два-три десятилетия вновь можно наблюдать обостренный интерес к феномену жизни и как бы второе рождение философии жизни, но с любопытной инверсией термина: в литературе все чаще стали использовать наименование “биофилософия”. Начало же этому процессу было положено несколько раньше, когда после раскрытия структуры ДНК (дезоксирибонуклеиновой кислоты) – этого таинственного “вещества наследственности” – ученые наперебой заговорили о смене лидера в естествознании. На роль нового лидера (после физики) была решительно выдвинута биология. В еще более массированной (хотя и не в такой сенсационной) форме биология заявила о себе в качестве основания всей сферы социогу-манитарного знания в последней трети XX века, особенно после выхода в свет книги американского энтомолога Э. Уилсона “Социобиология. Новый синтез” (1975). Буквально в течение десятилетия после этого формируется целое поле вполне перспективных исследовательских направлений, включающих в свое название приставки “био-” и “эволюцио-“. В эти же годы делаются и первые попытки обобщить значение происходящих событий, нащупать идеологические скрепы, сквозные философские линии вновь формирующегося движения. В 1968 году выходит в свет монография одного из классиков современного эволюционизма немецкого ученого Б. Ренша, которую автор так и назвал – “Биофилософия”. Это была первая ласточка. В 70-е годы появилось сразу несколько монографий с названием “Философия биологии”, среди которых наиболее значимыми оказались работы М. Рьюза и Д. Халла. В 80-е годы этот процесс продолжал набирать силу и, в частности, выходит фундаментальная работа канадского ученого Р. Саттлера, в название которой автор вновь вынес термин “Биофилософия”. С 1986 года под редакцией М. Рьюза начинает выходить международный журнал “Биология и философия” (на английском языке), в котором вопросы, выдвинутые биофилософским движением, получают систематическую разработку.

Итак, термин “биофилософия” настойчиво выдвинулся на роль выразителя сути нового движения. Возникает соблазн прочертить красивую траекторию от философии жизни к биофилософии, охватывающую все XX столетие. Тем более что философия жизни начала века возникла под сильнейшим влиянием того бума, который переживала тогда биологическая наука. Влияние биологии на концепции Ф. Ницше, А. Бергсона, М. Шелера и других крупнейших представителей философии жизни конца XIX – начала XX века было столь значительным, что дало основание Г. Риккерту назвать это течение мысли “биологизмом”. В то же время работы биофилософов наших дней наполнены обсуждением не только того, что можно было бы назвать “философскими проблемами биологии” в узком смысле слова, они выходят в сферу компетенции социально-гуманитарных наук, этической, гносеологической и метафизической проблематики (Б. Ренш пытается синтезировать данные современной биологии с идеями пантеистической философии в форме нового целостного мировидения).

На первый взгляд такому сближению биофилософии с философией жизни мешает то обстоятельство, что во всех вариантах философии жизни исходное понятие “жизнь” всегда трактовалось как обозначение реальности, являющейся по сути своей иррациональной, недоступной рассудочному, научно-рациональному постижению, тогда как в рамках биофилософии “жизнь” понимается в том ее смысле, в каком она предстает для современной биологии (и естественных наук в целом). С другой стороны, как раз в этом и можно было бы видеть направленность исторической динамики философской мысли: от мировоззрения, основу которого составляет “жизнь” в ее экспрессивно-иррациональной интерпретации (философия жизни), к мировоззрению, основу которого составляет тоже “жизнь”, но уже в научно-рациональной ее трактовке, то есть в свете выдающихся результатов развития биологии (биофилософия). Однако, сколь ни заманчива идея провести прямую линию от философии жизни к биофилософии, при ближайшем рассмотрении приходится признать, что проведение ее сталкивается с серьезными трудностями.

Дело в том, что философия жизни – это именно философия и понятие жизни в ней, как бы оно более конкретно ни трактовалось в той или иной разновидности данного философского направления, по универсальности и широте своего содержания вполне сопоставимо с такими понятиями классической философии, как “космос”, “субстанция”, “материя”, “субъект” и другими. Понятие “жизнь” выдвигалось как наиболее адекватное для выражения самой сути мира и человеческого существования и, следовательно, способное стать стержнем нового целостного мировоззрения. Такое понятие жизни не может быть заимствовано из науки, в том числе и из биологической науки. Напротив, оно могло быть сконструировано во многом как раз в противовес тому пониманию жизни, которое принималось в биологии конца XIX – начала XX века. Биология оказалась важной тогда при формировании философии жизни только в том смысле, что своим мощным культурным резонансом (вначале благодаря дарвинизму, а затем, в первые десятилетия XX века – менделевской генетике) она привлекла всеобщее внимание к феномену жизни. Как мы теперь знаем, это зерно упало на вполне подготовленную почву. Философия, мучительно преодолевавшая к тому времени односторонность и ограниченность своей методолого-гносеологической ориентации, в которую ее вогнали позитивизм и неокантианство второй половины XIX века, остро нуждалась в новом ключевом понятии, способном стать центром кристаллизации нового миро- и жизневоззрения. И вот в этих условиях биология оказалась мощным эвристическим началом. В данной связи имеет смысл напомнить, что сами создатели философии жизни связывали с обращением к понятию “жизнь” надежды на преодоление тех противоречий и тупиков классической новоевропейской философской мысли, в которые их заводило игнорирование первейшей, совершенно очевидной реальности. Ведь истоки всех основных философских концепций Нового времени восходят к Р. Декарту, в дуалистически расколотом мире которого для жизни как категориального явления вообще не оставалось места. Очень четко сформулировал эту мысль М. Шелер в своей работе “Положение человека в Космосе”: “Разделив все субстанции на “мыслящие” и “протяженные”, Декарт ввел в европейское сознание целое полчище тяжелейших заблуждений относительно человеческой природы. Ведь сам он должен был из-за такого разделения всего окружающего мира примириться с бессмысленным отрицанием психической природы у всех растений и животных, а “видимость” одушевленности растений и животных, которую до него всегда принимали за действительность, объяснить антропопатическим “вчувствованием” наших жизненных чувств во внешние образы органической природы, а с другой стороны, давать чисто “механическое” объяснение всему, что не есть человеческое сознание и мышление. Следствием этого было не только доведенное до абсурда обособление человека, вырванного из материнских объятий природы, но и устранение из мира простым росчерком пера основополагающей категории жизни и ее прафеноменов. .. Ценно в этом учении только одно: новая автономия и суверенность духа и познание этого его превосходства над всем органическим и просто живым. Все другое – величайшее заблуждение” [Шелер М. Положение человека в Космосе // Проблема человека в западной философии. М., 1988. С. 77.].

Таким образом, период между заключительными десятилетиями XIX и первыми десятилетиями XX века был периодом напряженных поисков реальности, которая в силу каких-то причин была упущена классической философией и восстановление в “законных” правах которой позволило бы осуществить прорыв к новым мировоззренческим и человековедческим горизонтам. Так что восприимчивость философской мысли этого времени к биологическому движению вовсе не была исторической случайностью, но она и не была столь решающей, чтобы можно было свести дело к возникновению разновидности “биологизма”. Поэтому понятие жизни, с которым стала работать философия жизни в любом из его вариантов – то ли как чистая непосредственная данность человеческих переживаний, то ли как чистая длительность, то есть творческая космическая субстанция, постижимая опять-таки только непосредственным человеческим переживанием, интуицией, – было сконструировано исходя из внутренних потребностей философии и было по своему содержанию весьма далеким от соответствующих представлений о жизни в рамках биологической науки.

Что же касается биофилософии, то здесь ситуация во многих важных моментах как раз обратная: при всей неопределенности содержания самого этого термина – четкая ориентация именно на биологию (и естественные науки в целом) как основной источник представлений о том, что такое жизнь. Отсюда ясно, что как бы широко ни понимался феномен жизни в рамках современной науки (даже в таких экзотических формах, как “вечная жизнь” или как жизнь, возникающая не из современной неживой материи, а из гипотетической первоматерии), в любом случае она будет представлять собой лишь часть мира и не может быть положена в основу миро- и жизневоззрения. В этом смысле биофилософия – не просто некий рационалистический аналог философии жизни, в которой научно-рациональная трактовка жизни заняла место ее иррациональной трактовки.

Но если не существует прямой связи между философией жизни и биофилософией, то, может быть, существует более сложная, но не менее важная в философском и культурном отношении? Для ответа на этот вопрос необходимо более детально разобраться с самим феноменом “биофилософия”.

Биофилософия – в чем ее суть? Почему понадобился переход от, казалось бы, естественного термина “философия биологии” (по аналогии с “философией физики”, “философией математики”) к термину “биофилософия”? Здесь происходит важное смещение акцентов. Если содержание “философии науки” в том виде, в каком она сложилась к 60- 70-м годам XX века, сводилось к результатам логического и логико-методологического анализа процессов формирования и смены различных структур знания, соотношения в них таких компонентов, как эмпирическое и теоретическое, аналитическое и синтетическое и т.д., к обсуждению статуса и критериев так называемых номологических, законоподобных, утверждений, логических схем таких познавательных процедур, как объяснение, предсказание и других, то при философском анализе биологической науки исследователи столкнулись с необходимостью далеко выйти за рамки этой проблематики. Этот выход совершается по крайней мере по двум направлениям. Во-первых, по линии появления, как было сказано выше, целого веера дисциплин, в которых осуществляется “посягательство” биологии на сферу компетенции гуманитарных и социальных наук (биоэтика, биоэстетика, биополитика, социобиология, эволюционная эпистемология и др. ). А во-вторых, по линии все большего выхода за рамки логико-методологической проблематики биологической науки к самой проблеме жизни как объективной реальности в ее соотнесении с космической реальностью в целом, с одной стороны, и с человеком и миром человеческой культуры – с другой. Биология все чаще стала рассматриваться не просто как в высшей степени своеобразный объект для философского анализа, но как своеобразный культурно-исторический тигель, в котором, возможно, выплавляются идеи, способные привести к значительной трансформации современной научной картины мира, а возможно, и научно-философского мировоззрения в целом.

Биофилософию можно представить как биологически ориентированную междисциплинарную отрасль знания, рассматривающую мировоззренческие, гносеологические, онтологические и аксиологические проблемы бытия универсума через призму исследования феномена жизни. Биофилософия – это целостное единство трех составных частей: философии биологии, философии жизни и соответствующей им аксиологии (оценочное отношение к философии биологии и философии жизни).

Если конкретизировать эти формулировки, то можно выделить по крайней мере три области, или направления, исследований в современной науке, имеющие отношение к биофилософии.

1) Исследования в области философских проблем биологии, или философии биологии, с достаточно четко обозначившимся кругом проблем (проблемы редукции, телеологии, структуры эволюционной теории, единиц эволюции, проблемы вида и реальности надвидовых таксонов, соотношения микро- и макроэволюции, проблема построения системы живого мира и ряд других). Важнейшим результатом исследования этих проблем в последние десятилетия явилось осознание глубокой специфичности биологии как науки, доказательство ее несводимости к физике и химии. Эта специфика биологии, в свою очередь, является следствием специфики жизни, находящей наиболее яркое выражение в том, что издревле получило наименование “телеологии живого”. Интерпретация этого свойства жизни в понятиях теории естественного отбора открыла широкую перспективу для понимания происхождения и самой сути ценностно-целевых (аксиологических) отношений в природном и социальном мире.

2) Исследования в области биологических основ того, что связано с человеком, человеческой культурой, социальными институтами, политикой и миром сугубо человеческих ценностей. Они опираются на теоретический и математический аппарат популяционной генетики, синтетической теории эволюции и социобиологии (в биоэтике и биоэстетике они выходят за эти рамки). Здесь сформировались зрелые исследовательские направления, порой претендующие на статус особых самостоятельных дисциплин (биополитика, эволюционная этика, эволюционная эстетика и др.). В целом ряде случаев они сугубо научными методами вторгаются в святая святых философии (скажем, природа морали или познания), правомочность чего всегда составляет большую философскую проблему.

3) Третье направление имеет как бы два вектора интереса, один из которых связан с исследованием жизни под более общим углом зрения, чем это характерно для самой биологии (скажем, в рамках кибернетики, с позиций теории информации, в рамках общей теории систем, синергетики и теории самоорганизации и др. ), а другой – с переносом как собственно биологических, так и более общих понятий, наработанных при исследовании жизни, на весь класс природных и социальных систем, в том числе и на Вселенную в целом. Так возникли концепции “самоорганизующейся Вселенной”, “глобального эволюционизма” и других вариантов современных универсалистских построений и мировых схематик.

Эти три области исследований глубоко взаимосвязаны друг с другом. Переход от одной к другой означает последовательное расширение сферы приложения современных биологических (или более общих, но возникших при исследовании феномена жизни) понятий и теоретических моделей за пределами собственно биологии и распространение их на человека, человеческую культуру, общество и, наконец, на Вселенную и мир в целом. В результате складывается новая, “неклассическая” научная картина мира, если угодно – научное мировоззрение, в котором, как пишет лауреат Нобелевской премии И. Пригожин, “жизнь перестает противостоять “обычным” законам физики, бороться против них, чтобы избежать предуготовленной ей судьбы – гибели. Наоборот, жизнь предстает перед нами как своеобразное проявление тех самых условий, в которых находится биосфера, в том числе нелинейности химических реакций и сильно неравновесных условий, налагаемых на биосферу солнечной радиацией”. И хотя в отличие от философии жизни во вновь складывающемся мировоззрении центральным понятием является все-таки не “жизнь”, а по-прежнему “материя”, но это – новое понятие материи. “Материя становится “активной”: она порождает необратимые процессы, а необратимые процессы организуют материю” [Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. М., 1986. С. 37, 56.]. Осуществляется прорыв к новым горизонтам рационального миро- и человековидения посредством столь же рациональной трактовки жизни и ее самых “сокровенных” проявлений – ее динамизма, открытости, ее неудержимых порывов к новому, к преодолению самой себя, к “сверхжизни”, ее целеустремленности, прогрессирующего роста в ней психических импульсов вплоть до духовности на высших уровнях организации. Если это и не биофилософия, то во всяком случае ясно, что в этом комплексе идей – стержень данного движения.

Но если это так, то мы обретаем несколько иную точку отсчета и иной масштаб для сопоставления философии жизни и биофилософии, рассматривая их не как звенья в некой линейной последовательности развития философской мысли, а как различные формы проявления более общих типов духовной ориентации человека, духовных усилий, совершаемых на различных этапах развития человеческой культуры, причем усилий, предпринимаемых в значительной мере в качестве взаимной реакции друг на друга. Ведь по сути дела такой же виток смены биофилософией предшествующей философии жизни, во многих отношениях до деталей совпадающий с тем, который происходит сегодня, европейская культура уже пережила сто лет назад.

Как реакция на тотальные притязания рассудочной идеологии Просвещения в конце XVIII и в первые десятилетия XIX века возникают различные романтические движения, на знамени которых было написано – Природа! Культ естественного, стихийного, живого, первозданного и непосредственного был решительно противопоставлен сухому рассудочному рационализму во всем: “природа” в равной мере была противопоставлена как мертвой, механической материи науки и материализма того времени, так и абстрактной, рассудочной “культуре”. Весьма примечательно, что именно тогда и родился сам термин “философия жизни” и была написана, видимо, первая работа с таким названием (Ф. Шлегель, 1827).

Затем на смену этой эпохе, и в значительной мере как реакция на нее, пришел новый, позитивистский вариант преклонения перед научной рациональностью, достигшей своего апогея в последней трети XIX века под влиянием дарвинизма, его концепции естественного отбора, мировоззренческое значение которой очень быстро и очень точно было оценено современниками (другое дело, что эти оценки были очень разными). А суть дела заключалась в том, что, объяснив в рамках этой концепции (как результат обычных материальных факторов и взаимодействий) происхождение даже такой “витальной” особенности живых организмов, как их “целесообразность”, Дарвин решил проблему, которую даже великий Кант считал принципиально неразрешимой средствами естествознания. Тем самым Дарвин продемонстрировал новые возможности научной рациональности, а включив в свою общую картину эволюции живой природы и человека, он тем самым как бы завершил построение здания научного (механического, как тогда говорили) мировоззрения до самых его вершин.

Энтузиазм, который вызвала теория Дарвина за пределами биологии, сейчас даже трудно представить. О ее влиянии на такие разделы социогуманитарного знания, как лингвистика, этнография, антропология, написано немало. Практически невозможно назвать ни одного из перечисленных выше новейших научных направлений с приставками “био-” и “эволюцио-“, прототипы которых не появились в последней трети XIX века. Под влиянием дарвинизма начинается активная разработка (особенно Г. Спенсером) эволюционной этики. Дарвинизм оказал глубокое влияние на гносеологию (особенно в трактовке природы научных понятий и научной истины) махизма, прагматизма, бергсонианства и других философских направлений, в сущности положивших начало тому, что сейчас именуется эволюционной эпистемологией. Масштабность влияния дарвинизма на развитие социально-политической мысли конца XIX века вынудила Г. Риккерта, основательно проработавшего всю литературу по этому вопросу, воскликнуть: “Поразительно, что почти каждое социально-политическое направление смогло себе найти теоретическое обоснование в биологической философии жизни” [Риккерт Г. Философия жизни. Изложение и критика модных течений философии нашего времени // Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. С. 263.]. Какие же направления имел в виду Риккерт? Связав понятия социализма и индивидуализма с понятиями демократии и аристократии, он выделяет четыре группы социально-политических направлений: индивидуалистически-демократическое, то есть либерализм, социалистически-демократическое, которое нашло себе выражение в марксизме, индивидуалистически-аристократическое, поборником которого является Ницше, и, наконец, то направление, представители которого называют себя социал-аристократами. “Каждое из этих четырех направлений должно бороться с остальными, что и происходит. Но в одном отношении все-таки существует согласие: три из них попытались обосновать действенность своих идеалов исключительно с помощью современной биологии, а для четвертого, то есть для Ницше, можно легко показать, что, по крайней мере, для его возникновения биологические понятия имели особое значение” [Риккерт Г. Философия жизни. Изложение и критика модных течений философии нашего времени // Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре. С. 263.]. Все это, вместе взятое, и дает основание констатировать, что в последней трети XIX века на базе биологических идей Ч. Дарвина формируется своеобразное биологически ориентированное философское движение, своеобразная “биофилософия”.

Однако в первой трети XX века на смену этой дарвинистической “биофилософии” приходит философия жизни, которая фактом своего появления во многом обязана дарвинизму, но содержание которой имело ярко выраженный антидарвинистический и антибиологический характер. Вновь на щит поднимают непосредственность, первозданность, полноту, можно сказать “буйство жизни”, непостижимые в своем существе средствами рассудка, разума, чуждые канонам и схематизмам научной рациональности. Имела ли эта реакция какие-либо основания? Видимо, имела, хотя, как показали последующие события, это была реакция на весьма поверхностно понятый дарвинизм. Появление философии жизни было оправдано скорее в качестве реакции на общий материалистически-механистический и позитивистский дух естествознания конца XIX века.

Наконец, на смену философии жизни уже в наши дни приходит биофилософия, и опять в контексте нового ответа на упрек относительно принципиальной ограниченности разума (в том числе и научного) в постижении глубинной сущности жизни, упрек, ставший лейтмотивом всех публикаций философов жизни, как, впрочем, и представителей других иррационалистических течений в XX столетии. Любопытно в этой связи отметить, что, осмысливая свою научную и философскую деятельность в широкой историко-интеллектуальной перспективе, И. Пригожин часто апеллирует к таким мыслителям, как Бергсон и Уайтхед. А о философии жизни в Германии 20-х годов нашего века, с такой силой бросившей вызов науке и научной рациональности, он сказал, что достойный ответ на этот вызов стал для науки попросту делом чести.

Пять философских течений, повлиявших на современное общество | Новости Кургана и Курганской области

Человек осужден быть свободным

Философия не имеет никакого отношения к реальной жизни. Это расхожее, но не совсем верное мнение. Мир, в котором мы живем, любимые книги и фильмы, наши взгляды, одежда, манера себя вести – все имеет отношение к философии. Просто это не заметно на первый взгляд. Предлагаем для примера пять современных философских течений, оказавших влияние на общество и отдельных людей.

Стол не то, чем кажется

Эдмунд Гуссерль.

Вы уверены, что видите газету, экран монитора, письменный стол. Или можете узнать их на ощупь в темноте.

На самом деле, вы ничего этого видеть и ощущать не можете. Неизвестно, как действительно выглядит стол: мы имеем дело не с ним, а только с его отражением в нашем сознании. Все, что мы воспринимаем – не настоящие предметы, а то, как они являются нам.

Замечали, что на концерте можете выделить звук отдельного инструмента и слышать его четче и громче других? Или случайно не поздороваться со знакомым на улице? Не запомнить скучную информацию?

Мы воспринимаем не все являющиеся предметы, а только те, на которые направлено наше сознание. Несмотря на то, что наш мозг ежесекундно считывает массу информации из окружающего пространства, мы осознаем только малый ее процент. Направленность («интенциональность») определяется нашим интересом, имеющимися знаниями, волевым усилием.

Философское направление, которое делает центральной проблемой восприятие человеком явлений реальности (феноменов), называется феноменология. Его основоположником считается мыслитель первой половины ХХ века Эдмунд Гуссерль.

По делам их узнаете их

Жан Поль Сартр

Есть люди, которые говорят «любите меня таким, какой я есть». Они считают, что их характер – данность, поступки – следствие сложившихся обстоятельств.

Но так могут сказать о себе дерево или собака (если бы они умели говорить). А человек – нет. Он каждую минуту что-то переживает, осмысляет, принимает решение о своем следующем поступке или о том, чтобы назвать себя жертвой обстоятельств. Вспомните себя год назад. Вы были совсем (ну или хотя бы немного) другим! Ведь за этот год ваш личный опыт изменился.

Экзистенционалисты (сторонники «философии существования»), уверены, что человек не просто есть (данность), но существует (растянутый во времени процесс). О нем можно судить только по тому, как он существует: какие решения принимает, как говорит, реагирует на раздражители, какую социальную и политическую позицию занимает.

Один из философов-экзистенционалистов Жан Поль Сартр сказал, что человек обречен быть свободным: ему приходится все время делать выбор. Иногда очень серьезный. Но чаще – множество незаметных, из которых в итоге складывается жизнь. Многим не нравится такая ответственность, поэтому они говорят о судьбе, обстоятельствах, генах и так далее. Настоящей личностью становится только тот, кто берет контроль над процессом своего становления. Обстоятельства меняются, но как реагировать на них решаем мы. И иногда это может изменить и обстоятельства, и весь мир.

За хлеб не продаюсь

Карл Маркс

Каждое утро вы отправляете себя на работу, потому что нужно платить за квартиру, покупать еду и одежду, «ставить на ноги» детей. Среднестатистический рабочий день отнимает треть суток (чаще всего современные люди работают намного больше). То есть, зарабатыванию на жизнь мы отдаем минимум треть жизни. А если учесть время на сон, то из оставшихся часов бодрствования на работу уходит более половины.

Отлично, если вы занимаетесь любимым делом и получаете от него удовольствие. Но если единственное, что поднимает вас каждое утро – необходимость как-то пополнить кошелек, то дела плохи.

Еще в XIX веке немецкий мыслитель Карл Маркс написал о трагедии человека – отчуждении самого себя, собственной сущности. Ведь единственное, что у нас есть – время и способность трудится. И то, и другое у нас отнимает общество (или небольшая прослойка людей-эксплуататоров), а в обмен дает право купить еду. То есть, мы продаем свою жизнь за возможность выжить.

Марксисты считают, что наиболее жестоко эксплуатация человека и отчуждение его труда и личности проявляется при капитализме. Человек не значит ничего, он просто винтик производственного процесса и экономической системы, лишенный права на творчество, мнение, свободу.

Поэтому люди должны осознать свое положение, объединиться и идти к новой стадии общественных отношений – коммунизму, где человек сам будет распоряжаться своим трудом и творчески преобразовывать реальность. От каждого – по способностям, каждому – по потребностям. Никакой самопродажи за кусок хлеба.

Доктор Хаос

Жиль Делез — философ-постмодернист

Говорят, у нынешней молодежи клиповое мышление. Книг они не читают, общаются друг с другом в соцсетях, не отрываются от экрана телефона. Виртуальный мир для них реальнее, чем живые люди. А современное искусство? Ничего похожего на действительность, издевательство над хорошим вкусом. С языком что происходит? Сплошные американизмы. Да и говорить скоро будут цитатами из интернета и смайлами. Куда катится мир, задаетесь вы вопросом.

Состояние культуры и мира в целом во второй половине XX века — начале XXI века философы называют постмодерном (после модерна). Это время господства бессознательного, иррационального над разумом, которое проявляется и в искусстве, и в философии, и в поведении молодежи. Ценности и идеалы утрачивают свое значение, превращаются в игру.

Самая точная иллюстрация нового мира — интернет с его ссылками, блогерами, копирайтом. Здесь автором может стать каждый, но авторство ничего не значит. Образ в сети, копия, не имеющая оригинала (симулякр) становится важнее человека. Человек утрачивает индивидуальность. Свободное от работы время он сам отчуждает, отдавая его видеоиграм, соцсетям, просмотру видеороликов. Получается, свободы в постмодерне нет совсем.

Но, с другой стороны, отрицая старые идеалы и абсолютную истину, постмодернизм признает, что могут сосуществовать одновременно несколько истин. У каждого своя.

Что воля, что неволя

Робин ван ден Аккер — автор теории метамодернизма.

А дальше что? Проблема с мигрантами в Европе, афроамериканский вопрос в США. В XXI веке многими западными мыслителями постмодернизм стал восприниматься как устаревший и не оправдавший себя. Да и люди устали от хаоса и затосковали по старым ценностям.

Но в строгие рамки, привычные для наших бабушек и дедушек, возвращаться никто не хочет. Мы хотим и свободы, и почвы под ногами одновременно. Например, называем себя верующими, но не соблюдаем постов. Ругаем современность, но пользуемся гаджетами и без бытовой техники себя не представляем.

Реальность после 2010 года философы называют метамодерном (пост-посмодерном). Суть этого времени – все разрешать себе все, что хочется и никогда не ставить себя в рамки. Все в мире равноценно. Можно читать Достоевского и слушать Киркорова. Мечтать о последнем айфоне и антикварной мебели. Главное – получать удовольствие от всего и наделять это своим смыслом.

Девиз метамодернистов «Двигаться вперёд и колебаться!». Это единственное, считают они, что может человек в неустойчивом мире.

6 главных идей современной философии, которые нужно знать

(как способ говорить о философии позднего капитализма и главных конфликтах в нем)

Борис Клюшников, теоретик искусства, преподаватель кафедры кино и современного искусства РГГУ, института «БАЗА», Школы имени Родченко

Что такое киберготическое? Под готическим Марк Фишер вслед за Делезом, Гваттари и Воррингером понимал конкретно «оживление того, что мертво» или присутствие «неорганического» в самом нутре жизни. Безусловно, здесь будут уместны и ссылки на романтическую готическую литературу — и Франкенштейн Мэри Шелли, и Голем Майринка раскрывают перед нами попытку оживления неорганического. Во всех этих случаях готического на первое место выходит также мотив контроля извне, что, по определению Норберта Виннера, составляет суть кибернетики. Если мы возьмем пантеон готической культуры, то увидим, что он построен на противоречии между контролем и неорганическим. Марк Фишер идет дальше, в область критики мысли, и рассматривает «Капитал» Маркса как готический роман, вспоминая сравнение рабочего с «живым мертвецом», а капиталиста — с вампиром. Готика оказывается способом говорить о реальности в индустриальном капитализме, она становится реализмом капитализма.

В киберготическом контексте иначе можно увидеть тему космизма, которой занимаются многие художники и теоретики. Идея бессмертия для всех, получающая все более расширенные политические интерпретации, является как раз ставкой «жизни» против мрачной линии смерти.

Концепт-мем киберготического интересен еще и потому, что он привносит возможности развитой литературной критики в поле современной философии. Он позволяет увидеть соотношение разных линий в философии как давно обозначенный конфликт между научной фантастикой (science fiction) и хоррором (horror fiction). Это противопоставление впервые заострил Дарко Сувин, марксистский теоретик научной фантастики. Он связывал метод научной фантастики с практикой когнитивного отстранения (Урсула Ле Гуин, Артур Кларк). В то время как хоррор взывает к эффекту неизведанного и мифологического (Лавкрафт). В этой системе координат «киберготическое» безусловно продолжает линию хоррора в философии, эта философия доводит рациональность до предела, за которым — ее собственный ужас.

Однако самым интересным, как и всегда, окажется диагональный шаг, который решит это обостряющееся противоречие между живым и мертвым — и создаст систему мысли, в которой этот конфликт не будет играть никакой роли. Жизнь и смерть перестанут быть точками сингулярности друг друга и наконец покинут трансцендентную зону запрета, которая так заряжает мысль, и станут повседневной постживой данностью. Но как сделать этот диагональный шаг — большой вопрос.

Философы ЮУрГУ приняли участие во Всемирном конгрессе

С 13 по 20 августа в городе Пекин (Китайская народная республика) состоялся XXIV Всемирный философский конгресс, в котором приняли участие философы из 121 страны, в том числе и делегация из Южно-Уральского государственного университета.  

Лейтмотивом конгресса в 2018 году стала одна из самых актуальных проблем XXI века – человек. Мероприятие состояло из 5 пленарных заседаний, 10 симпозиумов и 99 секций, где сотни исследователей представляли свои взгляды на тему «Учиться быть человеком».

Среди участников была и делегация кафедры философии Института социально-гуманитарных наук ЮУрГУ: доктор философских наук, профессор Сергей Борисов (доклад «Development of «Emotional Intellect» By Philosophical Conversation with Children»), кандидаты философских наук Артур Дыдров (доклад «Human and Posthuman: Concepts of Coexistence»), Регина Пеннер (доклад «The Phenomenon of Nomadism: the Problem»), Кирилл Резвушкин (доклад «Translation as a Form of a Philosophical Practice»), Вероника Богданова (доклад «The Constructivist Methodology of Researching the Structures of Consciousness»). Благодаря отличному знанию английского языка участники делегации представляли стратегическое научное направление кафедры философии «Философская практика» не только во время докладов, но и в обсуждениях и дискуссиях, проходивших в течение всей «философской недели».

Стоит отметить, что лето 2018 года ознаменовано для кафедры философии участием в крупнейших международных научных мероприятиях. В июне 2018 года делегация кафедры философии ИСГН ЮУрГУ практически в таком же составе приняла участие в  15 Международной конференции по философской практике (15th international conference on philosophical practice (15 ICPP)). Конференция проходила с 25 по 29 июня 2018 года в городе Мехико (Мексика). Представители нашей делегации принимали участие в дискуссиях и мастер-классах, выступали с докладами и сообщениями, делились опытом исследований философской практики.

Невероятный интерес у участников конференции в Мехико и конгресса в Пекине вызвала презентация двуязычного (русский и английский языки) словаря «Язык философской практики», подготовленной авторским коллективом преподавателей кафедры философии ЮУрГУ. В словаре кратко, но в то же время основательно раскрываются наиболее распространенные базовые понятия философской практики со ссылкой на зарубежные источники, которые пока малоизвестны российскому читателю. Словарь дает представление о многообразии вариантов реализации философской практики на стыке различных научных дисциплин и областей знания, о возможности использования понятийного аппарата философской практики в научно-исследовательской и образовательной сфере, а также для индивидуального самообразования и духовного развития.  Нужно отметить, что в сентябре словарь будет представлен ученым Западной и Восточной Европы на XVIII Международном научном симпозиуме «Метрология и метрологическое обеспечение-2018», в рамках  трансдисциплинарного сотрудничества кафедры философии с представителями точных наук, в частности, с профессором, председателем Союза метрологов Болгарии Христо Радевым.

Участие в конференции и конгрессе осуществлялось в рамках гранта  «Философская практика как новая парадигма современных социогуманитарных исследований» Министерства образования и науки Российской Федерации на выполнение государственных работ в сфере научной деятельности и проекта «Теория и практика философского консультирования: компаративистский подход», а также при поддержке руководства Института социально-гуманитарных наук ЮУрГУ.

Результатами поездки станет коллаборация философов ЮУрГУ  с представителями мирового научного сообщества, совместные публикации с зарубежными коллегами в журналах Scopus, WoS. Но основная заслуга нашей делегации состоит в том, что впервые за историю философской практики  16 международная конференция  (16 ICPP) в 2020 году состоится в России, в Москве. Это означает мировое признание российских философов-практиков, в том числе и участников нашей делегации.

Ученые: миссия России состоит в организации совместной жизни ее народов

https://ria.ru/20200629/1573651350.html

Ученые: миссия России состоит в организации совместной жизни ее народов

Ученые: миссия России состоит в организации совместной жизни ее народов – РИА Новости, 15.03.2021

Ученые: миссия России состоит в организации совместной жизни ее народов

Историческая миссия России заключается в организации совместной жизни десятков и сотен многочисленных и малочисленных народов страны, что стало бы. .. РИА Новости, 15.03.2021

2020-06-29T21:17

2020-06-29T21:17

2021-03-15T14:25

религия

российская академия наук

религия

/html/head/meta[@name=’og:title’]/@content

/html/head/meta[@name=’og:description’]/@content

https://cdnn21.img.ria.ru/images/152978/61/1529786103_0:0:3072:1728_1920x0_80_0_0_9d718d7255b50bdd23387974912119f0.jpg

МОСКВА, 29 июн – РИА Новости. Историческая миссия России заключается в организации совместной жизни десятков и сотен многочисленных и малочисленных народов страны, что стало бы привлекательным примером для других народов и государств, считает доктор философских наук, главный научный сотрудник Института философии РАН Владимир Шевченко.Шевченко выступил на конференции “Цивилизационное развитие современной России: философский ракурс”, проведенном Российской Академией наук в дистанционном формате с участием ученых РАН и ведущих федеральных университетов, экспертов, общественных и политических деятелей.По словам Шевченко, после окончания более чем двухвекового ордынского ига Россия стала складываться как большое евразийское государство, одной из главных задач которого была необходимость обезопасить страну от постоянно возникающих внешних угроз. “Идея национальной безопасности и создания благоприятных условий для существования и динамичного развития государства, надежная защита от угрозы военного нападения становятся константой русской ментальности, ключевой чертой национального характера, и она неизменно, на протяжении столетий присутствует в повседневном сознании миллионов русских, российских людей”, – отметил ученый.Как подчеркнул Шевченко, именно “запущенный русскими людьми объединительный цивилизационный процесс привел к возникновению большого и жизнеспособного Российского государства”. “Поэтому сегодня не приходится удивляться тому тесному взаимодействию и дружбе, общей исторической судьбе огромного числа народов и этносов, живущих на территории современной России. Всё это и есть реализация Россией объективной исторической потребности в объединении, социальной организации евразийских народов”, – считает эксперт.По его словам, историческая миссия России в целом была успешной и эффективной на протяжении столетий, и можно надеяться, что и в XXI веке эти оценки сохранят свою значимость. По его мнению, философское, теоретическое обсуждение конкретных вопросов о том, как возможна сегодня реализация Россией своей миссии, становится “настоятельным требованием наших дней”, и Институт философии РАН все более активно включается в это обсуждение. “Одним из главных направлений научных исследований Института философии становится разработка российского проекта цивилизационного развития”, – добавил Шевченко.В свою очередь замдиректора по научной работе Института философии РАН, кандидат философских наук Черняева в своем докладе обратил внимание на значение русской культуры как фактора, объединяющего многонациональный народ России. По мнению Черняева, историческая миссия отечественной культуры – “служить основой евразийской интеграции и демонстрировать раздираемому национальными конфликтами миру привлекательный пример солидарного сосуществования самобытных народов”.Руководитель фракции “Справедливая Россия” в Госдуме Сергей Миронов со своей стороны отметил, что России XXI века необходима государственная идеология, отражающая ее стратегические цели, традиционные ценности и историческую миссию. По словам Миронова, задача выработки актуальной национально-ориентированной идеологии России повышает значение исследований, которые проводят российские ученые-философы.

https://ria.ru/20200205/1564274164.html

https://ria.ru/20200626/1573540621.html

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

2020

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

Новости

ru-RU

https://ria.ru/docs/about/copyright.html

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

РИА Новости

[email protected]

7 495 645-6601

ФГУП МИА «Россия сегодня»

https://xn--c1acbl2abdlkab1og.xn--p1ai/awards/

российская академия наук, религия

МОСКВА, 29 июн – РИА Новости. Историческая миссия России заключается в организации совместной жизни десятков и сотен многочисленных и малочисленных народов страны, что стало бы привлекательным примером для других народов и государств, считает доктор философских наук, главный научный сотрудник Института философии РАН Владимир Шевченко.

Шевченко выступил на конференции “Цивилизационное развитие современной России: философский ракурс”, проведенном Российской Академией наук в дистанционном формате с участием ученых РАН и ведущих федеральных университетов, экспертов, общественных и политических деятелей.

По словам Шевченко, после окончания более чем двухвекового ордынского ига Россия стала складываться как большое евразийское государство, одной из главных задач которого была необходимость обезопасить страну от постоянно возникающих внешних угроз.

“Идея национальной безопасности и создания благоприятных условий для существования и динамичного развития государства, надежная защита от угрозы военного нападения становятся константой русской ментальности, ключевой чертой национального характера, и она неизменно, на протяжении столетий присутствует в повседневном сознании миллионов русских, российских людей”, – отметил ученый.

Как подчеркнул Шевченко, именно “запущенный русскими людьми объединительный цивилизационный процесс привел к возникновению большого и жизнеспособного Российского государства”. “Поэтому сегодня не приходится удивляться тому тесному взаимодействию и дружбе, общей исторической судьбе огромного числа народов и этносов, живущих на территории современной России. Всё это и есть реализация Россией объективной исторической потребности в объединении, социальной организации евразийских народов”, – считает эксперт.

По его словам, историческая миссия России в целом была успешной и эффективной на протяжении столетий, и можно надеяться, что и в XXI веке эти оценки сохранят свою значимость.

“В чем же можно видеть историческую миссию России сегодня? Осмысление этой миссии приводит к выводу о том, что Россия, возрождаясь и опираясь на свой многовековой исторический опыт, заявляет о своем намерении так организовать совместную жизнь десятков и сотен многочисленных и малочисленных народов России, чтобы эта совместная жизнь могла стать привлекательным примером для других народов и государств”, – заявил Шевченко.

По его мнению, философское, теоретическое обсуждение конкретных вопросов о том, как возможна сегодня реализация Россией своей миссии, становится “настоятельным требованием наших дней”, и Институт философии РАН все более активно включается в это обсуждение. “Одним из главных направлений научных исследований Института философии становится разработка российского проекта цивилизационного развития”, – добавил Шевченко.

В свою очередь замдиректора по научной работе Института философии РАН, кандидат философских наук Черняева в своем докладе обратил внимание на значение русской культуры как фактора, объединяющего многонациональный народ России. По мнению Черняева, историческая миссия отечественной культуры – “служить основой евразийской интеграции и демонстрировать раздираемому национальными конфликтами миру привлекательный пример солидарного сосуществования самобытных народов”.

Руководитель фракции “Справедливая Россия” в Госдуме Сергей Миронов со своей стороны отметил, что России XXI века необходима государственная идеология, отражающая ее стратегические цели, традиционные ценности и историческую миссию. По словам Миронова, задача выработки актуальной национально-ориентированной идеологии России повышает значение исследований, которые проводят российские ученые-философы.

Обзор русской философии

Михаил Эпштейн. ОБЗОР РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ

Дмитрий Карамазов в Федоре Достоевском. Братья Карамазовы

Заниматься философией — свойство русского народа….Судьба философа в России болезненна и трагична.

Николай Бердяев. Русская идея

Что такое философия? Простого и универсального определения не существует, и многие мыслители считают задачу такого определения невыполнимой. Наиболее правдоподобной попыткой является номиналистическая ссылка: философия — это то, чем занимались Платон и Аристотель, Кант и Гегель. Пожалуй, самое известное и широко цитируемое — хотя и несколько эксцентричное — определение принадлежит А.Н. Уайтхед: философия — это серия примечаний к Платону.

Если это так, то русскую философию следует рассматривать как неотъемлемую часть западной интеллектуальной традиции, поскольку она дает едва ли не самые проработанные сноски к наиболее зрелым и исчерпывающим диалогам Платона: «Государство» и «Законы» . Вопросы социальной этики и политической философии, отношения человека к государству, адекватного знания и добродетельного поведения, мудрости и силы, религиозных и эстетических ценностей, идей и идеалов как руководящих принципов человеческой жизни — все это центральные вопросы. для русской философии и иллюстрируют ее сохраняющуюся актуальность по отношению к наследию Платона и западной традиции в самом широком смысле.Более того, сам статус идей в русской философии отражает платоновское видение их как онтологических сущностей, «законов» или идеальных принципов — в отличие от простых эпистемологических единиц. Обсуждая русскую философию, особенно философию ее советского периода, мы обязаны рассмотреть практическую судьбу таких платоновских концепций, поскольку мы исследуем окончательный результат идеократической утопии, в которой философии было предназначено управлять республикой.

Нигде учение Платона об отношении идей к основанию государства не воплощалось так буквально и с таким грандиозным размахом, как в России и особенно в Советском Союзе. Русская мысль всегда прилагала усилия для воплощения самых общих идей в общественных отношениях и в содержании повседневной жизни. Идеал состоял в том, чтобы философизировать действительность , превратить ее в прозрачное царство идей, — вот почему мысль в самый момент своего торжества стала узницей Хрустального Дворца, поставленного на философском фундаменте. В Советском государстве философия более чем где бы то ни было в истории стала высшим правовым и политическим институтом, приобретя власть надличностного, всеобщего разума, что в своей неограниченной власти было равносильно безумию, ибо, будучи государственной философией, он безжалостно преследовал отдельных мыслителей.

В известном смысле Россия страдала не от недостатка, а от избытка философии. В других странах высшая ценность и высший уровень авторитета приписываются религиозным или мифологическим верованиям, экономической выгоде, тогда как в коммунистической России именно философия служила высшим критерием истины и основой всех политических и экономических преобразований. Верность учению диалектического и исторического материализма была предпосылкой гражданской лояльности и профессионального успеха.Ни рабочий, ни крестьянин, ни ученый, ни политик, ни писатель, ни художник не могли бы преуспеть в своих областях без определенной философской подготовки, хотя бы понимания азбуки «диалектических форм движения материи».

Философские идеи в России редко вырастали в хорошо сбалансированные, самодостаточные системы, потому что систематически завершать и развивать их было привилегией государства. Судьба русских мыслителей состояла в том, чтобы растворить эти идеократические системы в потоке капризного, стихийного, пророческого, экзистенциального мышления, пытавшегося выйти за пределы систем, подорвать их, а не закрепить.Поскольку официальная философия функционировала как инструмент власти, задачей и заслугой неофициальной философии было продвижение антитоталитарных способов мышления, деконструируя любой возможный принцип систематизации.

Таким образом, если мы измеряем философский характер мышления его долгом Платону, открывшему спекулятивное царство идей, то русские мыслители, как марксистские, так и немарксистские (или антимарксистские), принадлежат к этой традиции, может быть, даже в большей степени. чем западные мыслители.Можно даже сказать, что философия советской эпохи является завершающим этапом развития и воплощения идей Платона в западном мире. На этом этапе проект идеократии полностью реализовался и исчерпал себя. Царство идей подошло к порогу саморазрушения, потому что субстанция Бытия сопротивлялась ярму идеализма и сейчас находится в процессе возвращения к своей изначальной идентичности. Таким образом, русская философия подытоживает и акцентирует более чем двухтысячелетнюю платоновскую традицию и указывает путь к возврату к основаниям, не поддающимся идеологическим извращениям.

Относительно короткий период лет подводит итог двухтысячелетнему приключению западной мысли, которое сопровождало Платона в его поисках мира чистых идей. Среди этих примечаний к Платону русская философия предстает внимательному взору последней записью, означающей «Конец».

Михаил Бакунин, отец анархизма.

Лев Толстой, великий писатель и проповедник всеобщей любви
(“толстовство” – русский вариант христианского евангелизма).

Николай Бердяев, религиозный экзистенциалист, философ личности и свободы, основными понятиями которого являются «ничто» и «творчество».

Владимир Ленин, отец советского «диалектического материализма».

Михаил Бахтин, теоретик диалога, полифонии и карнавала.

Другие важные русские мыслители:

Петр Чаадаев, первый самобытный русский мыслитель, от которого любовь-ненависть к России зародили как западники, так и славянофилы.

Николай Федоров, основоположник русского «космизма» и учения
о «воскресении мертвых».

Владимир Соловьев, величайший и систематичнейший из всех русских философов, основоположник философии «всеединства», богословие «богочеловечества» и «софиология».

Василий Розанов, самый оригинальный экзистенциальный мыслитель, вдохновленный Достоевским, философом секса, брака, и повседневной жизни.

Павел Флоренский, богослов, священник и математик, философ православной обрядности и универсального символизма.

Лев Шестов, самый стойкий антирационалист, нападавший на Платона, Гегель и наука.

1. 1830-е – 1870-е гг. Проблема национального самосознания. Как россияне относятся к остальному миру и особенно к Западной Европе? Какова их историческая и религиозная миссия? Славянофильство – западничество.Чаадаев. Киреевский, Хомяков – Белинский, Герцен, Бакунин. Интуитивизм – рационализм. Нация – индивидуальность. Консерватизм – либерализм. Органический дух – критика. Национальные корни – социальный прогресс.

2. 1880-е – 1890-е гг. Религиозная проблема: как победить зло и обожествить человека и мир? Богочеловечество. Формирование всеобъемлющих религиозных утопических систем: Соловьев, Федоров, Толстой. Человек берет на себя работу Бога. Всеединство и всеобщее родство против эгоизма.Бессмертие через любовь и через воскресение мертвых.

3. 1900-е – 1970-е годы. Социально-историческая проблема: как материальными средствами создать идеальное общество (классовая борьба, политическая революция). Русская и советская модификации марксизма: Ленин и Сталин. диалектический и исторический материализм; научный социализм и коммунизм. Наука и атеизм против религии. Коллективизм против индивидуализма. Материализм и диалектика против идеализма и метафизики.

4.1910-е – 1940-е годы. Этическая проблема личности. Экзистенциализм и персонализм. Розанов. Шестов. Бердяев. Бахтин. Свобода против естественных и социальных законов. Самоопределение личности. Экзистенциальное отношение человека к Богу: Один к Одному. Индивидуальное против общего. Вера и творчество против объективного знания. Жизнь и воля против разума. Диалог против объективации. Полифония против монологизма.

5. 1950-е – 1980-е годы. Лингвистические и семиотические проблемы. Культура как многослойная система естественных и искусственных языков.Структура против личности. Отношение знака к действительности и к другим знакам. Теория информации и коммуникации. Язык – речь. Текст – грамматика. Код – сообщение. Синхронический – диахронический. Знак – референт. Структурализм. Постструктурализм. Деконструктивизм. Концептуализм. Лотман. Кабаков. Распространение знаков при отсутствии ссылки. Пустота реальности и мир симулякров (гиперреальность).

1. В Новое время Россия первой из незападных стран бросила вызов европоцентристским историческим моделям и культурным канонам, таким как рационализм, законничество, индивидуализм, и предложила альтернативную модель цивилизации (спор славянофилов и западников). Современный мультикультурализм восходит к русским интеллектуальным поискам неевропейской национальной идентичности.

2. Русский синтез философии и религии, феномен «религиозной философии» уникален в истории мысли.Откровение и рационализация, вера и разум рассматривались как дополнительные аспекты «интегрального знания». Понятие целостности, или тотальности, является основополагающим вкладом России в теорию познания. Этот принцип распространяется и на онтологическое измерение, как аксиоматическое единство знания и бытия.

3. Русская философия уникальна своей преданностью целям практического преобразования жизни и общества. Интеллигенция — явление характерно русское: в европейской философии этот термин обозначает умозрительно-созерцательную способность ума, а в России он стал названием мощного социального слоя, специфической задачей которого было претворение в жизнь общих идей.Интеллигенция пытается жить и действовать в соответствии с философскими идеями и навязывать их обществу в целом.

4. Русская философия выдвинула масштабные проекты комплексного преобразования мира, в том числе такие идеи, провозглашенные Соловьевым и Федоровым, как «богочеловечество», «всеединство», эсхатологическое преображение и конец истории, восстановление христианского единства. , победа над слепыми силами природы, бесконечное космическое расширение и воскрешение мертвых.Русская философия вносила в мировую мысль новые универсальные измерения и критерии, хотя непосредственный результат этих проектов не мог иметь практической ценности и даже влек за собой опасность тоталитаризма.

5. Русская философия с вниманием к мельчайшим деталям разработала утопический проект марксистской мысли, систематизировала его как «диалектический и исторический материализм» и убедительно показала как преимущества, так и опасности его практического применения.То, что оставалось спекулятивной, хотя и влиятельной теорией в западных социальных науках, было проверено практикой русского коммунизма и доказало свою непригодность для улучшения человеческого общества: таков решающий негативный урок советского марксизма.

6. В СССР философия впервые в истории человечества стала руководящим принципом всей экономической, политической и культурной деятельности. Философия диалектического и исторического материализма играла роль, которая в традиционных обществах принадлежит мифологии и религии.Советское идеократическое государство было уникальным опытом осмысления и философствования всей действительности, как лаборатория для проверки общих понятий. Заветный союз государства и философии, который со времен платоновской «Республики» вдохновлял крупных западных мыслителей, включая Томаса Мора и Гегеля, был реализован в России и оказался самой тиранической силой в истории.

7. В советскую эпоху философия была самым опасным занятием в России, и подавляющее большинство таких первоклассных мыслителей, как Бердяев, Шестов, Флоренский, Бахтин, Лосев, подвергались гонениям, истреблению или замалчиванию (ссылка, смертная казнь). , исправительно-трудовой лагерь, запрет на публикации и т.д.). Это гонение как никогда прежде в истории свидетельствовало о жизненности и действенности философской мысли для дела духовного освобождения. Готовность мыслителя пожертвовать своей жизнью и свободой ради своих убеждений придавала более глубокий смысл самой профессии философа.

8. Поскольку русская мысль сильнее всего страдала от тоталитарных искушений, она выработала и философскую стратегию сопротивления тоталитаризму. Такие направления и направления, как экзистенциализм, диалогизм, культурология, христианский либерализм и экуменизм, структурализм и концептуализм, возникли в оппозиции к советскому тоталитаризму и продемонстрировали многообразие интеллектуальных методов, бросивших вызов государственной идеократии. Такие понятия, как «самоконструкция личности», «этика творчества» (Бердяев), «диалог», «карнавал», «полифония» (Бахтин), «семиосфера», «типология культур» (Лотман), «национальный образ мира» (Гачев), «национальное покаяние и самоограничение» (Солженицын), дают широкий спектр стратегий антитоталитарного и антиутопического мышления.

9. В начале ХХ века русская мысль, вдохновленная Достоевским, первой восприняла экзистенциализм как связный набор новых философских идей.Русская философия положила начало критике рационализма, объективации и «эссенциализма» — метафизике общих законов, безразличной к индивидуальности. Розанов, Бердяев и Шестов предвидели большие перемены в европейской мысли; они выражали экзистенциалистские взгляды за двадцать или тридцать лет до того, как экзистенциализм стал ведущим движением в западной философии.

10. Русская культурология и структурализм являются важным вкладом в философию культуры и знаковых систем.В России эти школы подчеркивают целостность и взаимосвязанность всех культурных мероприятий и языков и необходимость диалога между различными культурами. В отличие от американского мультикультурализма, подчеркивающего множественность и самоидентичность культур, русская мысль более склонна к транскультурному подходу: каждая культура может достичь своей идентичности только в глазах другой культуры.

11. Русский концептуализм — новаторский вклад в постмодернистскую и постструктуралистскую мысль.Доказывая относительность и самореферентность всех знаковых систем, концептуализм критикует базовое понятие «реальности», проецируемое идеологическими схемами. Концептуализм знаменует собой прорыв русской мысли в постидеологическое и постутопическое измерение, демистификацию все авторитетные и объективистские дискурсы, включая марксизм и структурализм

12. Философская мысль послесталинской эпохи, включая такие направления, как структурализм, персонализм, культурология и религиозная философия, в значительной степени предвосхитила и стимулировала нынешний российский переход от тоталитаризма к демократии.Демистификация идеологии, свобода личности, множественность культурных языков и взаимодействие различных культур и религий – вот некоторые из философских предпосылок современного демократического перехода.

Русской философии свойственны две противоположные тенденции: одна утверждает примат обобщения и унификации как инструментов религиозно-исторического преобразования действительности и ведет к идеократии и тоталитаризму; другой защищает непревзойденную ценность индивидуальности и вскрывает относительность и тщетность всех общих идеологических построений.

Тоталитарная тенденция развивалась в течение 19-го и первой половины 20-го веков под разными названиями: «соборность», «национальное единство», «возвращение к земле», «интегративное знание», «общинность». «социальное равенство», «всеединство», «софиология», «объединение церквей», «всеобъемлющее родство», «воскрешение отцов», «общее дело», «армии труда», «пролетарский интернационализм», бесклассовое общество», «коммунистическое будущее» и др.

Однако, начиная с начала 20 века, развивалась противоположная, антитоталитарная тенденция русской мысли, тоже под разными названиями: «персонализм», «экзистенциализм», «философия повседневности», «интуитивизм», «религиозный либерализм», «диалог», «полифония», «карнавал», «плюрализм», «типология культур», «индивидуализация кодов», «концептуализм», «самореферентность языка», «критика идеологии», постутопическое мышление. ”

Первая тенденция утратила свою вдохновляющую силу, слившись с официальной советской идеологией; в 1950-е годы она начала приходить в упадок, а к концу 1980-х почти исчезла из философии (что не исключает ее будущего возрождения). Вторая тенденция сейчас находится на пике своего влияния. Дифференциация и взаимодействие этих двух тенденций — обобщения и индивидуализма, тоталитаризма и персонализма, утопизма и концептуализма — определяют своеобразие русской мысли и ее вклад в мировую философию.

• ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ,
• НИКОЛАЙ ФЕДОРОВ
• ВАСИЛИЙ РОЗАНОВ
• НИКОЛАЙ БЕРДЯЕВ

Intelnet имеет три основные ветви: Банк новых идей, ThinkLinks и Intelnetics.

См. домашнюю страницу INTELNET для получения рекомендаций по представлению новых идей и ссылок на идеи.

Виртуальная библиотека. Каталог

Указатель русских страниц

Конец русской философии

Русская философия в ХХI веке : Михаил Сергеев : 978

69979 Из редакторов

Предисловие: русская философия в качестве антологии

Alyssa deblasio

Anatolii Akhutin

Homo Europaeus

Anatolii Akhutin

Александр Чумаков

Исторические и философские аспекты глобальных исследований в современной научной системе

Alexander Chumakov

Дэвид Дубровский

Решение проблемы «разум-тело»: статья Томаса Нагеля «Постижение невозможного и проблема разум-тело», пересмотренный вариант

Дэвид Дубровский

Михаил Эпштейн

-First VII века

Mikhail Epstein

Валентина Федотова

Валентина Федотова

Терроризм: попытка концептуализации

Валентина Федотова

Федор Girenok

на вакансию культуры к несоответствующему мышлению

FEDOR Girenok

Aleksei Griakalov

философия Событие и Герменевтика памяти: доказательства утверждения

Aleksei Griakalov

Boris GRIAKALOV

становится COSMIC

BORIS GROYS

Павел Гуревич

Тема человека в русской философии

Павел Гуревич

Sergey Horujy

Синергетическая антропология : основы, цели, результаты

Сергей Хоружий

Владимир Кантор

Проблема посмертного бытия от Платона до Достоевского: «Бобок», повесть Достоевского

Владимир Кантор

Игорь Клямкин

8 Историческая демилитаризация 9 И культурный выпуск

Igor ‘Kliamkin

Владимир Кутыкин

философия

Владимир Кутырев

Борис Марков

Образ «Другое»: ксенофобия и ксенофилия

Boris Markov

Вадим Межуев

Россия в поисках своей цивилизационной идентичности

Никифоров Александр

Ценность науки

Никифоров Александр

Подорога Валерий

Что на самом деле имеют в виду, задавая вопрос: “Что такое философия?”

Valery Podoroga

Nikolai Rozov

Циклическая динамика в российской истории

Nikolai Rozov

Mikhail Sergeev

Проект просвещения: размышления о национальной идентичности американских американцев

Mikhail Sergeev

Natalya Shelkovaia

Friedrich Nietzsche на пути возвращения к себе

Наталья Шелковая

Карен Свасян

Theologia Heterodoxa

Карен Свасян

Индекс
показать еще

Величайшие философы России | Известные философы из России

1.

С HPI 93,13 Иммануил Кант является самым известным русским философом. Его биография переведена в Википедии на 159 языков.

Иммануил Кант (Великобритания: , США: , немецкий: [ɪˈmaːnu̯eːl ˈkant, -nu̯ɛl]; 22 апреля 1724 г. – 12 февраля 1804 г.) был немецким философом и одним из центральных мыслителей Просвещения. Родившийся в Кенигсберге, Кант всесторонне и систематически трудился над эпистемологией, метафизикой, этикой и эстетикой, что сделало его влиятельной фигурой в современной западной философии.В своей доктрине трансцендентального идеализма Кант утверждал, что пространство и время — это просто «формы интуиции», которые структурируют весь опыт, и поэтому, хотя «вещи в себе» существуют и вносят свой вклад в опыт, они, тем не менее, отличны от объектов познания. опыт. Отсюда следует, что объекты опыта суть лишь «видимости» и что природа вещей, как они есть сами по себе, для нас, следовательно, непознаваема. Пытаясь противостоять скептицизму, который он обнаружил в трудах философа Дэвида Юма, он написал «Критику чистого разума» (1781/1787), одну из самых известных своих работ. В нем он развил свою теорию опыта, чтобы ответить на вопрос, возможно ли синтетическое априорное знание, которое, в свою очередь, позволило бы определить пределы метафизического исследования. Кант провел параллель с коперниканской революцией в своем предположении, что объекты чувств должны соответствовать нашим пространственным и временным формам интуиции и что, следовательно, мы можем иметь априорное познание объектов чувств. Кант считал, что разум также источник морали, и что эстетика возникает из способности бескорыстного суждения.Взгляды Канта продолжают оказывать большое влияние на современную философию, особенно на области эпистемологии, этики, политической теории и постмодернистской эстетики. Он попытался объяснить взаимосвязь между разумом и человеческим опытом и выйти за рамки того, что он считал неудачами традиционной философии и метафизики. Он хотел положить конец тому, что он считал эпохой бесполезных и спекулятивных теорий человеческого опыта, сопротивляясь скептицизму таких мыслителей, как Юм. Он считал себя указателем выхода из тупика между рационалистами и эмпириками и, по общему мнению, синтезировал в своей мысли обе традиции. Кант был сторонником идеи, что вечный мир может быть обеспечен посредством всеобщей демократии и международного сотрудничества, возможно, это мог бы быть кульминационный этап мировой истории. Природа религиозных взглядов Канта продолжает оставаться предметом научных споров, причем точки зрения варьируются от впечатления о том, что он перешел от ранней защиты онтологического аргумента в пользу существования Бога к принципиальному агностицизму, к более критическим трактовкам, воплощенным Шопенгауэром. который критиковал императивную форму кантианской этики как «богословскую мораль» и «замаскированный декалог Моисея», и Ницше, который утверждал, что у Канта была «теологическая кровь» и что он был просто изощренным апологетом традиционной христианской веры.Помимо своих религиозных взглядов, Канта также критиковали за расизм, представленный в некоторых из его менее известных статей, таких как «Об использовании телеологических принципов в философии» и «О различных расах человека». Хотя он был сторонником научного расизма на протяжении большей части своей карьеры, взгляды Канта на расы значительно изменились в последнее десятилетие его жизни, и в конечном итоге он отверг расовые иерархии и европейский колониализм в книге «Вечный мир: философский очерк» (1795). Кант опубликовал другие важные работы по этике, религии, праву, эстетике, астрономии и истории при его жизни.К ним относятся «Всеобщая естественная история» (1755 г.), «Критика практического разума» (1788 г.), «Критика суждения» (1790 г.), «Религия в границах голого разума» (1793 г.) и «Метафизика морали» (1797 г.).

Иван Ильин, путинский философ русского фашизма | Тимоти Снайдер

Это расширенная версия эссе Тимоти Снайдера «Бог — русский» в выпуске The New York Review от 5 апреля 2018 года.

«В том-то и дело, что фашизм есть искупительный эксцесс патриотического произвола.

—Иван Ильин, 1927

«Молитва моя как меч. И мой меч подобен молитве».

—Иван Ильин, 1927

«Политика есть искусство выявления и обезвреживания врага».

—Иван Ильин, 1948

Русский посмотрел Сатане в глаза, посадил Бога на кушетку психоаналитика и понял, что его народ может искупить мир. Испуганный Бог рассказал русским историю неудачи. В начале было Слово, чистота и совершенство, и Слово было Бог.Но затем Бог совершил юношескую ошибку. Он создал мир, чтобы завершить себя, но вместо этого запятнал себя и спрятался от стыда. Первородный грех, освобождение несовершенного, был Божий, а не Адамов. Попав в мир, люди восприняли факты и испытали чувства, которые нельзя было собрать в соответствии с тем, что было разумом Бога. Каждая отдельная мысль или страсть усиливала власть сатаны над миром.

Так вот русский философ понял историю как позор. Ничто из того, что произошло с момента сотворения, не имело значения.Мир представлял собой бессмысленную смесь фрагментов. Чем больше люди стремились понять его, тем более греховным он становился. Современное общество с его плюрализмом и гражданским обществом углубило недостатки мира и держало Бога в изгнании. Единственная надежда Бога заключалась в том, что праведный народ последует за Вождем до политической тотальности и тем самым начнет восстановление мира, которое, в свою очередь, может искупить божественное. Поскольку объединяющий принцип Слова был единственным благом во вселенной, все средства, которые могли привести к его возвращению, были оправданы.

Так этот русский философ, которого звали Иван Ильин, пришел к мысли о русском христианском фашизме. Родившийся в 1883 году, он закончил диссертацию о Божьих мирских неудачах незадолго до русской революции 1917 года. Изгнанный из своей родины в 1922 году советской властью, которую он презирал, он поддержал дело Бенито Муссолини и завершил апологию политического насилия в 1925 году. В немецкой и швейцарской эмиграции он писал в 1920-х и 1930-х годах для русских белоэмигрантов, бежавших после поражения в гражданской войне в России, а в 1940-х и 1950-х годах – для будущих русских, которым предстояло увидеть конец советской власти.

Неутомимый труженик, Ильин выпустил около двадцати книг на русском и еще двадцать на немецком языках. Некоторые из его работ носят бессвязный и здравомыслящий характер, и в них легко найти напряженность и противоречия. Однако одно направление мысли, которое сохраняется на протяжении десятилетий, — это его метафизическое и моральное оправдание политического тоталитаризма, которое он выразил в практических набросках фашистского государства. Важнейшим понятием было «право» или «правосознание» (правосознание) .Для молодого Ильина, писавшего до революции, право олицетворяло надежду на то, что русские приобщатся к всеобщему сознанию, которое позволит России создать современное государство. Для зрелого, контрреволюционного Ильина особое сознание («сердце» или «душа», а не «ум») позволяло русским переживать произвольные притязания власти как закон. Хотя он умер забытым, в 1954 году работа Ильина была возрождена после распада Советского Союза в 1991 году и направляет людей, которые сегодня правят Россией.

Российская Федерация начала ХХI века — новое государство, образованное в 1991 году на территории Российской республики Советского Союза. Она меньше старой Российской империи и отделена от нее во времени прошедшими семью десятилетиями советской истории. Тем не менее, сегодняшняя Российская Федерация действительно напоминает Российскую империю ильинской юности в одном важном отношении: она не установила верховенство права в качестве принципа правления. Траектория ильинского понимания права от обнадеживающего универсализма к произвольному национализму прослеживалась в дискурсе российских политиков, в том числе Владимира Путина.Поскольку Ильин нашел способы представить провал верховенства закона как русскую добродетель, российские клептократы используют его идеи, чтобы изобразить экономическое неравенство как национальную невиновность. В последние несколько лет Владимир Путин также использовал некоторые из более конкретных идей Ильина о геополитике, пытаясь перевести задачу российской политики с проведения реформ внутри страны на экспорт добродетели за границу. Превратив международную политику в обсуждение «духовных угроз», работы Ильина помогли российской элите представить Украину, Европу и Соединенные Штаты как экзистенциальную опасность для России.

Иван Ильин был философом, противопоставившим русские проблемы немецким мыслителям. Это было типично для того времени и места. Он был сыном Серебряного века, поздней империи династии Романовых. Его отец был русским дворянином, мать — немкой-протестанткой, принявшей православие. Будучи студентом в Москве между 1901 и 1906 годами, Ильин действительно занимался философией, что означало этическую мысль Иммануила Канта (1724–1804). Для неокантианцев, господствовавших тогда в университетах по всей Европе, а также в России, люди отличались от остальных творений способностью рассуждать, которая позволяла делать осмысленный выбор.Тогда люди могли свободно подчиняться закону, поскольку они могли понять и принять его дух.

Закон был в то время главным предметом вожделения русских мыслящих классов. Российские студенты-юристы, возможно, в большей степени, чем их европейские коллеги, могли видеть в нем источник политических преобразований. Закон как бы предлагал противоядие от древнерусской проблемы произвола самодержавных царей. Однако даже будучи подающим надежды молодым человеком, Ильин изо всех сил пытался увидеть в русском народе порождение разума, которое представлял себе Кант.Он с нетерпением ждал великого восстания, которое ускорило бы просвещение русских масс. Когда русско-японская война создала условия для революции 1905 года, Ильин отстаивал право на свободное собрание. Вместе со своей девушкой Натальей Вокач он перевел на русский язык немецкую анархистскую брошюру. В 1906 году царь был вынужден принять новую конституцию, по которой был создан новый российский парламент. Хотя парламент был избран таким образом, чтобы гарантировать власть землевладельческим классам империи, он имел право издавать законы.Царь дважды распускал парламент, а затем незаконно изменил избирательную систему, сделав ее еще более консервативной. Нельзя было считать, что новая конституция принесла в Россию верховенство закона.

Нанятый преподавателем права в университете в 1909 г., Ильин опубликовал на русском (1910 г.) и немецком (1912 г.) прекрасную статью о концептуальных различиях между законом и властью. Но как сделать так, чтобы право работало на практике и звучало в жизни? Кант как бы оставлял открытым разрыв между духом закона и реальностью самодержавия.Г.В.Ф. Однако Гегель (1770–1831) вселил надежду, предположив, что это и другие болезненные противоречия разрешатся со временем. История, как надеющийся Ильин читал Гегеля, была постепенным проникновением Духа ( Geist ) в мир. Каждая эпоха превосходила предыдущую и приносила кризис, который обещал следующий. Звериные массы уподобятся просвещенным друзьям, пыл повседневности уступит место политическому порядку.

Философ, который понимает это послание, становится проводником Духа, всегда заманчивой перспективой.Подобно другим русским интеллектуалам своего и предыдущих поколений, молодого Ильина тянуло к Гегелю, и в 1912 году он провозгласил «гегелевский ренессанс». Тем не менее, точно так же, как огромное русское крестьянство заставило его задуматься о легкости передачи права русскому обществу, так и его опыт современной городской жизни заставил его усомниться в том, что историческое изменение было только делом Духа. Он находил русских, даже принадлежащих к его классу и окружению в Москве, отвратительно телесными. В спорах о философии и политике 1910-х годов он обвинял своих противников в «сексуальных извращениях.

В 1913 году Ильин забеспокоился, что извращенность — национальный русский синдром, и предложил Зигмунда Фрейда (1856–1939) в качестве спасителя России. В ильинском прочтении Фрейда цивилизация возникла из коллективного соглашения о подавлении основных влечений. Индивид заплатил психологическую цену за жертвование своей природы ради культуры. Только в результате долгих консультаций на кушетке психоаналитика бессознательный опыт мог выйти на поверхность осознания. Таким образом, психоанализ давал совершенно иной портрет мысли, чем гегелевская философия, которую тогда изучал Ильин. Еще когда Ильин готовил диссертацию о Гегеле, он предложил себя в качестве пионера отечественной психотерапии в России, поехав с Натальей в Вену в мае 1914 года на сеансы у Фрейда. Таким образом, начало Первой мировой войны застало Ильина в Вене, столице Габсбургской монархии, теперь одного из врагов России.

«Мои внутренние немцы, — писал Ильин другу в 1915 году, — беспокоят меня больше, чем внешние немцы, немецкое и габсбургское царства, воюющие с Российской империей. «Внутренним немцем», который помог Ильину освоить других, был философ Эдмунд Гуссерль, у которого он учился в Геттингене в 1911 году.Гуссерль (1859–1938), основатель школы мысли, известной как феноменология, пытался описать метод, с помощью которого философ мыслит себя в мире. Философ стремился забыть о своей личности и прежних предположениях и пытался испытать предмет на его собственных условиях. По выражению Ильина, философ должен мысленно владеть ( пережить ) предметом исследования до достижения им самоочевидной и исчерпывающей ясности ( очевидность ).

Метод Гуссерля был упрощен Ильиным до «философского акта», посредством которого философ может успокоить вселенную и все, что в ней — других философов, мир, Бога, — успокоив собственный разум.Подобно православному верующему, созерцающему икону, Ильин верил (в отличие от Гуссерля), что может видеть метафизическую реальность через физическую. Когда он писал свою диссертацию о Гегеле, он уловил божественный субъект в философском тексте и закрепил его на месте. Гегель имел в виду Бога, когда писал «Дух», заключал Ильин, и Гегель ошибался, усматривая движение в истории . Бог не мог реализовать себя в мире, так как субстанция Бога была непримиримо отличной от субстанции мира.Гегель не мог показать, что каждый факт связан с принципом, что каждая случайность — часть замысла, что каждая деталь — часть целого и т. д. Бог инициировал историю, а затем был заблокирован от дальнейшего влияния.

Ильин был типичным представителем русской интеллигенции в своем быстром и восторженном восприятии противоречивых немецких идей. В своей диссертации он смог, благодаря своему очень специфическому пониманию Гуссерля, навести некоторый порядок в своих «внутренних немцах». Кант поставил перед русским политическим мыслителем изначальную проблему: как установить верховенство права.Гегель, казалось, предложил решение, Дух, продвигающийся сквозь историю. Фрейд переопределил российскую проблему как сексуальную, а не духовную. Гуссерль позволил Ильину переложить ответственность за политические неудачи и сексуальные неурядицы на Бога. Философия означала созерцание, которое позволяло соприкоснуться с Богом и положило начало Божьему исцелению. Философ взял власть в свои руки, и все было в поле зрения: другие философы, мир, Бог. Но даже после того, как был установлен контакт с божественным, история продолжалась, «течение событий» продолжало течь.

Действительно, пока Ильин размышлял о Боге, люди миллионами убивали и умирали на полях сражений по всей Европе. Ильин писал диссертацию, когда Российская империя приобретала, а затем теряла территории на Восточном фронте Первой мировой войны. В феврале 1917 года царский режим сменился новым конституционным строем. Новое правительство пошатнулось, продолжая дорогостоящую войну. В апреле того же года Германия отправила Владимира Ленина в Россию в пломбированном поезде, а его большевики в ноябре совершили вторую революцию, пообещав землю крестьянам и мир всем.Ильин тем временем пытался собрать комиссию для защиты диссертации. К тому времени, когда он это сделал, в 1918 году, большевики уже были у власти, их Красная Армия вела гражданскую войну, а ЧК защищала революцию с помощью террора.

Первая мировая война дала шанс революционерам, а значит, открыла дорогу и контрреволюционерам. По всей Европе крайне правые люди видели в большевистской революции определенную возможность; и драма революции и контрреволюции разыгралась с разными исходами в Германии, Венгрии и Италии.Нигде конфликт не был таким долгим, кровавым и страстным, как на землях бывшей Российской империи, где гражданская война длилась годами, приносила голод и погромы и стоила примерно столько же жизней, сколько и сама Первая мировая война. В Европе в целом, но в России в частности, ужасная гибель людей, кажущаяся бесконечной борьба и падение империи придавали определенную правдоподобность идеям, которые в противном случае могли бы остаться неизвестными или казаться неуместными. Без войны ленинизм, вероятно, остался бы лишь сноской в ​​истории марксистской мысли; без ленинской революции Ильин, возможно, не сделал бы правых политических выводов из своей диссертации.

Ленин и Ильин не знали друг друга, но их встреча в революции и контрреволюции была тем не менее жуткой. Отчество Ленина было «Ильич», и он писал под псевдонимом «Ильин», и настоящий Ильин рецензировал некоторые из этих псевдонимов. Когда Ильин был арестован ЧК как противник революции, Ленин вмешался от его имени в знак уважения к философскому творчеству Ильина. Интеллектуальное взаимодействие между двумя людьми, которое началось в 1917 году и продолжается в России сегодня, началось с общего признания гегелевского обещания тотальности.Оба человека радикально интерпретировали Гегеля, соглашаясь друг с другом по таким важным вопросам, как необходимость уничтожения среднего класса, расходясь во мнениях относительно окончательной формы бесклассового общества.

Ленин согласился с Гегелем, что история — это история прогресса через конфликт. Как марксист, он считал, что конфликт возник между социальными классами: буржуазией, владеющей собственностью, и пролетариатом, который позволял получать прибыль. Ленин добавил к марксизму положение о том, что рабочий класс, хотя и созданный капитализмом и предназначенный для захвата его достижений, нуждается в руководстве со стороны дисциплинированной партии, понимающей законы истории.В 1917 году Ленин зашел так далеко, что заявил, что люди, знавшие законы истории, также знали, когда их нарушить, — начав социалистическую революцию в Российской империи, где капитализм был слаб, а рабочий класс ничтожен. Однако Ленин никогда не сомневался в том, что существует добрая человеческая природа, пойманная в ловушку историческими условиями и потому подлежащая высвобождению историческим действием.

Марксисты, такие как Ленин, были атеистами. Они думали, что под Духом Гегель подразумевал Бога или какое-то другое теологическое понятие, и заменил Дух обществом. Ильин не был типичным христианином, но верил в Бога. Ильин соглашался с марксистами в том, что Гегель имел в виду Бога, и утверждал, что Бог Гегеля создал разрушенный мир. Для марксистов частная собственность выполняла функцию первородного греха, и ее уничтожение освободило бы добро в человеке. Для Ильина сам акт творения Бога был первородным грехом. В истории никогда не было хорошего момента, и в людях не было внутреннего добра. Марксисты были правы, ненавидя средний класс, и на самом деле ненавидели его недостаточно.«Гражданское общество» среднего класса поддерживает плюрализм интересов, которые разрушают надежды на «всемогущую национальную организацию», в которой нуждается Бог. Поскольку средний класс блокирует Бога, он должен быть сметен бесклассовым национальным сообществом. Но нет ни исторической тенденции, ни исторической группы, которая выполняла бы эту работу. Великая трансформация от сатанинской индивидуальности к божественной тотальности должна начаться где-то за пределами истории.

По Ильину, освобождение возникло бы не из понимания истории, а из ее устранения.Поскольку земное испорчено, а божественное недостижимо, политическое спасение придет из области фантастики. В 1917 году Ильин еще надеялся, что Россия может стать правовым государством. Ленинская революция привела к тому, что Ильин отныне считал свои собственные философские идеи политическими. Большевизм доказал, что Божий мир несовершенен, как утверждал Ильин. То, что Ильин назвал бы «бездной атеизма» нового режима, было окончательным подтверждением пороков мира и силы современных идей, укрепляющих их.

После отъезда из России Ильин утверждал, что человечеству нужны герои, негабаритные персонажи из внеисторического мира, способные пожелать себе власти. В его диссертации эта политика заключалась в стремлении к утраченной тотальности и предположении, что нация может начать свое восстановление. Это была идеология, ожидавшая формы и имени.

Ильин уехал из России в 1922 году, в год основания Советского Союза. Его воображение вскоре было захвачено маршем Бенито Муссолини на Рим, государственным переворотом, который привел к установлению первого в мире фашистского режима.Ильин был убежден, что смелые жесты смелых людей могут начать разрушать порочный характер существования. Он посетил Италию и опубликовал восторженные статьи о Il Duce , пока писал свою книгу Об использовании насилия для сопротивления злу (1925). Если диссертация Ильина заложила основу для метафизической защиты фашизма, то эта книга была оправданием формирующейся системы. В диссертации описывалась утраченная тотальность, высвобожденная невольным Богом; Вторая книга объясняла пределы учений Сына Божьего.Поняв травму Бога, Ильин теперь «посмотрел сатане в глаза».

Таким образом, знаменитое учение Иисуса, изложенное в Евангелии от Марка, обретает в ильинских интерпретациях неожиданные значения. «Не судите, — говорит Иисус, — да не судимы будете». Этот знаменитый призыв к размышлению продолжается:

Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить. И что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего, а бревна в твоем глазе не чувствуешь? Или как скажешь брату твоему: дай мне вынуть сучок из глаза твоего? и вот, бревно в твоем глазу ? Лицемер! вынь прежде бревно из твоего глаза; и тогда увидишь ясно, как вынуть сучок из глаза брата твоего.

Для Ильина это были слова несостоявшегося Бога с обреченным Сыном. На самом деле праведник не размышлял о своих делах и не пытался увидеть точку зрения другого; он созерцал, признавал абсолютное добро и зло и называл врагов, которых нужно уничтожить. Правильное толкование отрывка «не судите» заключалось в том, что каждый день был днем ​​суда, и что люди будут судимы за то, что не убивали врагов Бога, когда у них была такая возможность. В отсутствие Бога Ильин определил, кто были эти враги.

Возможно, самая запоминающаяся заповедь Иисуса — возлюбить врага своего, из Евангелия от Матфея: «Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам, что не противься злу; но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую». Ильин утверждал, что имелось в виду обратное. В правильном понимании любовь означала тотальность. Не имело значения, пытается ли один человек любить другого человека. Индивид любил только тогда, когда он был полностью включен в сообщество.Погрузиться в такую ​​любовь означало бороться «с врагами божественного порядка на земле». Христианство фактически означало призыв благоразумного философа к решительному насилию во имя любви. Тот, кто не принимал этой логики, сам был агентом сатаны: «Тот, кто противится рыцарской борьбе с дьяволом, сам является дьяволом».

Так теология становится политикой. Демократии не противостояли большевизму, а способствовали ему и должны быть уничтожены. Единственный способ предотвратить распространение зла состоял в том, чтобы сокрушить средний класс, искоренить его гражданское общество и преобразовать его индивидуалистическое и универсальное понимание закона в сознание национального подчинения.Большевизм был не противоядием от болезни среднего класса, а, скорее, полным вторжением их болезни. Советское и европейское правительства должны быть сметены насильственными государственными переворотами.

Ильин использовал слово Дух ( Дух ) для описания вдохновения фашистов. Захват власти фашистами, писал он, был «актом спасения». Фашист — истинный искупитель, поскольку он понимает, что в жертву нужно приносить врага. Ильин взял у Муссолини понятие о «рыцарской жертве», которую фашисты приносят в чужой крови.(Говоря о Холокосте в 1943 году, Генрих Гиммлер восхвалял своих эсэсовцев именно такими словами.)

Ильин понимал свою роль русского интеллектуала как распространение фашистских идей на определенном русском языке. В стихотворении в первом номере журнала, который он редактировал между 1927 и 1930 годами, он представил соответствующий лапидарный девиз: «Моя молитва подобна мечу. И мой меч подобен молитве». Свою огромную книгу 1925 года « О применении насилия для сопротивления злу » Ильин посвятил белым, людям, сопротивлявшимся большевистской революции. Это было задумано как руководство к их будущему.

Больше всего Ильина беспокоило то, что фашизм придумали итальянцы, а не русские: «Почему итальянцы преуспели там, где мы потерпели неудачу?» Написав в 1927 году о будущем русского фашизма, он попытался установить первенство России, рассматривая сопротивление белых большевикам как предысторию фашистского движения в целом. Белое движение также было «глубже и шире» фашизма, потому что оно сохранило связь с религией и потребность в тотальности.Ильин провозгласил «моим белым братьям, фашистам», что власть в России должна взять меньшинство. Придет время. «Белый дух» был вечным.

Провозглашение Ильиным фашистского будущего России в 1920-х годах было абсолютным отрицанием его надежд 1910-х годов на то, что Россия может стать правовым государством. «В том-то и дело, — писал Ильин, — что фашизм есть искупительный эксцесс патриотического произвола». Произвол (произвол), центральная концепция всех современных российских политических дискуссий, была пугалом всех русских реформаторов, стремившихся к улучшению через закон. Теперь произвол был патриотичным. Слово «искупительный» (спасительный), — еще одно среднерусское понятие. Это прилагательное, которое русские православные христиане могли бы применить к жертве Христа на Голгофе, смерти Единого ради спасения многих. Ильин использует его для обозначения убийства чужаков, чтобы нация могла осуществить проект тотальной политики, который впоследствии мог бы искупить утраченного Бога.

В одном предложении рушатся два универсальных понятия, закон и христианство.Дух беззакония сменяет дух закона; дух убийства сменяет дух милосердия.

Хотя Ильин был вдохновлен фашистской Италией, его домом в качестве политического беженца между 1922 и 1938 годами была Германия. Как сотрудник Российского научного института ( Russisches Wissenschaftliches Institut ), он был академическим государственным служащим. Именно из Берлина он наблюдал за борьбой за престолонаследие после смерти Ленина, которая привела к власти Иосифа Сталина. Затем он последовал за попыткой Сталина превратить политическую победу большевиков в социальную революцию. В 1933 году Ильин опубликовал на немецком языке большую книгу о голоде, вызванном коллективизацией советского сельского хозяйства.

Написав по-русски для русских эмигрантов, Ильин сразу же восхвалял захват власти Гитлером в 1933 году. Гитлер, по мнению Ильина, поступил правильно, приостановив действие законности после поджога Рейхстага в феврале 1933 года. Ильин представил Гитлера, как и Муссолини. , как Лидер из-за пределов истории, чья миссия была полностью оборонительной. «Реакция на большевизм должна была прийти, — писал Ильин, — и она пришла.Европейская цивилизация была приговорена к смерти, но «пока Муссолини руководит Италией, а Гитлер руководит Германией, у европейской культуры есть отсрочка казни». Нацисты олицетворяли «Дух» ( Дух ), который должны разделять русские.

По словам Ильина, нацисты были правы, бойкотируя еврейские предприятия и обвиняя евреев как коллектив в бедах, постигших Германию. Прежде всего Ильин хотел убедить русских и других европейцев в том, что Гитлер был прав, когда относился к евреям как к агентам большевизма. Эта «иудеобольшевистская» идея, как понимал Ильин, была идейной связью белых с нацистами. Утверждение, что евреи были большевиками, а большевики были евреями, было белой пропагандой во время Гражданской войны в России. Конечно, большинство коммунистов не были евреями, и подавляющее большинство евреев не имели никакого отношения к коммунизму. Смешение двух групп было не ошибкой и не преувеличением, а превращением традиционных религиозных предрассудков в инструменты национального единства.Иудеобольшевизм апеллировал к суеверной вере православных крестьян в то, что евреи охраняют границу между царствами добра и зла. Он перенес это убеждение на современную политику, изображая революцию адом, а евреев — его привратниками. Как и в философии Ильина, Бог был слаб, сатана доминировал, а оружием ада были современные идеи в мире.

Во время и после Гражданской войны в России некоторые белые бежали в Германию в качестве беженцев. Некоторые принесли с собой основополагающий текст современного антисемитизма, вымышленные «Протоколы сионских мудрецов», а многие другие — убеждение, что их поражение было вызвано глобальным еврейским заговором. Белый иудеобольшевизм, прибывший в Германию в 1919 и 1920 годах, завершил образование Адольфа Гитлера как антисемита. До этого момента Гитлер представлял врагом Германии еврейский капитализм. Убедившись, что евреи несут ответственность как за капитализм, так и за коммунизм, Гитлер мог сделать последний шаг и сделать вывод, как он сделал в «Майн кампф» , что евреи были источником всех идей, угрожавших немецкому народу. В этом важном отношении Гитлер действительно был учеником русского Белого движения.Ильин, главный белый идеолог, хотел, чтобы мир знал, что Гитлер был прав.

По прошествии 1930-х годов Ильин начал сомневаться в том, что нацистская Германия продвигает дело русского фашизма. Это было естественно, поскольку Гитлер считал русских недочеловеками, а Германия поддерживала европейских фашистов лишь постольку, поскольку они были полезны для конкретного нацистского дела. Ильин начал предостерегать русских белых от нацистов и попал под подозрение со стороны правительства Германии. Он потерял работу и в 1938 году уехал из Германии в Швейцарию.Однако он остался верен своему убеждению, что Белое движение предшествовало итальянскому фашизму и немецкому национал-социализму. Со временем русские продемонстрируют превосходящий фашизм.

С безопасной швейцарской точки зрения недалеко от Цюриха Ильин наблюдал за началом Второй мировой войны. Это был запутанный момент как для коммунистов, так и для их врагов, поскольку конфликт начался после того, как Советский Союз и нацистская Германия достигли соглашения, известного как пакт Молотова-Риббентропа. Его секретный протокол, разделивший территории Восточной Европы между двумя державами, был союзом во всем, кроме названия.В сентябре 1939 года и нацистская Германия, и Советский Союз вторглись в Польшу, их армии встретились посередине. Ильин считал, что нацистско-советский союз не продлится долго, так как Сталин предаст Гитлера. В 1941 году произошло обратное, когда Вермахт вторгся в Советский Союз. Хотя Ильин питал сомнения в отношении нацистов, он писал о вторжении Германии в СССР как о «суде над большевизмом». После победы СССР под Сталинградом в феврале 1943 года, когда стало ясно, что Германия, скорее всего, проиграет войну, Ильин снова изменил свою позицию.Затем и в последующие годы он представлял войну как одну из серии нападок Запада на русскую добродетель.

Русская невинность становилась одной из великих тем Ильина. Как понятие, оно дополняло ильинскую фашистскую теорию: мир испорчен; она нуждалась в искуплении от нации, способной к тотальной политике; этой нацией была нетронутая Россия. С возрастом Ильин останавливался на русском прошлом не как на истории, а как на циклическом мифе о природной добродетели, защищенной от внешнего проникновения. Россия была безупречной империей, всегда подвергавшейся нападкам со всех сторон.Небольшая территория вокруг Москвы стала Российской империей, самой большой страной всех времен, ни разу ни на кого не напав. Даже когда она расширялась, Россия была жертвой, потому что европейцы не понимали, какую глубокую добродетель она защищала, захватывая больше земли. По словам Ильина, Россия подвергалась непрерывной «континентальной блокаде», и поэтому все ее прошлое было прошлым «самообороны». Итак, «русский народ, со времени своего полного обращения в христианство, может насчитать почти тысячу лет исторических страданий.

Хотя Ильин написал сотни нудных страниц в этом духе, он также ясно дал понять, что не имеет значения, что на самом деле произошло или что на самом деле сделали русские. Это была бессмысленная история, это были просто факты. Правда о народе, писал Ильин, была «чиста и объективна» независимо от доказательств, а русская правда была невидимым и невыразимым благочестием. Россия была не страной с личностями и учреждениями, даже если бы это выглядело так, а бессмертным живым существом.«Россия есть организм природы и души», она была «живым организмом», «живым органическим единством» и т. д. Ильин писал «украинцев» в кавычках, так как они, по его мнению, были частью русского организма. Ильин был одержим страхом, что люди на Западе этого не поймут, и любое упоминание об Украине воспринимал как нападение на Россию. Потому что Россия — это организм, ее «нельзя разделить, только расчленить».

Ильинская концепция политического возвращения России к Богу требовала отказа не только от индивидуальности и множественности, но и от человечества.Фашистский язык органического единства, дискредитированный войной, оставался центральным для Ильина. В целом его мышление не сильно изменилось войной. Он не отвергал фашизм, как это делало большинство его довоенных сторонников, хотя теперь он проводил различие между тем, что он считал лучшими и худшими формами фашизма. Он не участвовал ни в общем сдвиге европейской политики влево, ни в реабилитации демократии. Возможно, самое главное, он не осознавал, что эпоха европейского колониализма уходит.Образцом для подражания он считал Испанию Франко и Португалию Салазара, в то время обширные империи, управляемые правыми авторитарными режимами.

Вторая мировая война не была «судом большевизму», как представлял себе Ильин в 1941 году. Вместо этого в 1945 году победила Красная Армия, советские границы были расширены на запад, и была создана новая внешняя империя копий режимов. в Восточной Европе. Простое течение времени не позволяло представить в 1940-х, как это было у Ильина в 1920-е, представители белой эмиграции когда-нибудь вернутся к власти в России.Теперь он писал им хвалебные речи, а не их идеологию. Вместо этого требовался проект постсоветской России, который можно было бы прочесть в будущем. Ильин приступил к составлению ряда конституционных предложений, а также более короткого набора политических очерков. Эти последние, изданные под номером «Наши задачи» , положили начало его интеллектуальному возрождению в постсоветской России.

Эти послевоенные рекомендации имеют безошибочное сходство с довоенными фашистскими системами и согласуются с метафизическими и этическими легитимациями фашизма, присутствующими в основных произведениях Ильина.«Народный диктатор», предсказывал Ильин, возникнет откуда-то из-за пределов истории, из какого-то вымышленного царства. Этот Вождь ( Государь ) должен быть «достаточно мужественным», как Муссолини. Ноту хрупкой мужественности трудно не заметить. «Сила приходит сама собой, — заявил Ильин, — к сильному». Люди преклонялись перед «живым органом России». Лидер «закаляется в справедливом и мужественном служении».

В схеме Ильина этот Лидер будет нести личную и полную ответственность за каждый аспект политической жизни в качестве главы исполнительной власти, главного законодателя, главного судьи и главнокомандующего вооруженными силами.Его исполнительная власть не ограничена. Любой «политический отбор» должен проходить «на формально недемократической основе». Демократические выборы институционализировали порочное представление об индивидуальности. «Принципом демократии, — писал Ильин, — был безответственный человеческий атом». Подсчет голосов означал ложное принятие «механического и арифметического понимания политики». Из этого следовало, что «мы должны отказаться от слепой веры в количество голосов и их политическое значение». Публичное голосование подписанными бюллетенями позволит россиянам отказаться от своей индивидуальности. Выборы были ритуалом подчинения россиян своему Вождю.

Проблемой довоенного фашизма, по Ильину, было однопартийное государство. Это было на одну вечеринку слишком много. Россия должна быть беспартийным государством, в котором ни одна партия не должна контролировать государство или оказывать какое-либо влияние на ход событий. Партия представляет собой лишь часть общества, а сегментации следует избегать. Партии могут существовать, но только как ловушки для честолюбцев или как элементы ритуала электорального подчинения.(Статья, в которой говорится об этом, была разослана членам путинской партии в 2014 году.) То же самое и с гражданским обществом: оно должно существовать как симулякр. Россиянам следует разрешить заниматься хобби и тому подобное, но только в рамках тотальной корпоративной структуры, включающей все общественные организации. Средний класс должен находиться в самом низу корпоративной структуры, неся вес всей системы. Они являются производителями и потребителями фактов и чувств в системе, целью которой является преодоление фактичности и чувственности.

«Свобода для России», как ее понимал Ильин (в тексте, выборочно процитированном Путиным в 2014 году), будет означать не свободу для россиян как личностей, а скорее свободу для русских понимать себя как части целого. Политическая система должна порождать, как уточнял Ильин, «органически-духовное единство власти с народом и народа с властью». Первым шагом назад к Слову будет «метафизическая идентичность всех людей одной нации». Можно было бы изгнать «злую природу «чувственного»» и преодолеть само «эмпирическое многообразие людей».

Сегодняшняя Россия — это авторитарная клептократия, нагруженная средствами массовой информации, а не то религиозное тоталитарное образование, которое представлял себе Ильин. И все же его концепции помогают рассеять неясность некоторых наиболее интересных аспектов российской политики. Владимир Путин, если взять очень важный пример, — постсоветский политик, вышедший из области фантастики. Поскольку именно он привнес идеи Ильина в большую политику, его приход к власти также является частью истории Ильина.

Путин был никому не известен, когда первый президент постсоветской России Борис Ельцин избрал его премьер-министром в 1999 году.Путин был выбран на политическом кастинге. Близкие Ельцина, проводя так называемую операцию «Преемник», задавались вопросом, кто самый популярный персонаж на российском телевидении. Опрос показал, что это герой передачи 1970-х, советский разведчик, говоривший по-немецки. Это подходило Путину, бывшему офицеру КГБ, служившему в Восточной Германии. Сразу после того, как в сентябре 1999 года Ельцин назначил его премьер-министром, Путин заработал себе репутацию благодаря более кровавой выдумке. Когда в российских городах начали взрываться жилые дома, Путин обвинил во всем мусульман и начал войну в Чечне.Современные данные свидетельствуют о том, что бомбы могли быть заложены собственной российской организацией безопасности, ФСБ. Путин был избран президентом в 2000 году и оставался на этом посту до 2008 года.

В начале 2000-х Путин утверждал, что Россия может стать своего рода правовым государством. Вместо этого ему удалось ввести экономическую преступность в Российское государство, превратив всеобщую коррупцию в официальную клептократию. Как только государство стало центром преступности, верховенство закона стало непоследовательным, неравенство укоренилось, а реформы стали немыслимыми.Нужна была еще одна политическая история. Поскольку победа Путина над российскими олигархами также означала контроль над их телевизионными станциями, новые медиа-инструменты были под рукой. Западная тенденция к информационно-развлекательным системам была доведена до логического завершения в России, порождая альтернативную реальность, призванную породить веру в российскую добродетель, но цинизм в отношении фактов. Эту трансформацию спроектировал Владислав Сурков, гений российской пропаганды. Он руководил поразительным движением к миру, каким его представлял себе Ильин, царству темному и запутанному, обретшему форму только благодаря русской невинности.Имея под контролем финансовые и медийные ресурсы, Путину оставалось только, говоря русским языком, добавить «духовный ресурс». И вот, начиная с 2005 года, Путин начал реабилитировать Ильина как кремлевского придворного философа.

В том же году Путин стал цитировать Ильина в своих обращениях к Федеральному Собранию Российской Федерации и организовал перезахоронение останков Ильина в России. Потом Сурков стал цитировать Ильина. Пропагандист воспринял мысль Ильина о том, что «русская культура есть созерцание целого», и резюмирует собственную работу как создание нарратива о невинной России, окруженной перманентной враждой.Враждебность Суркова к факту столь же глубока, как и у Ильина, и, как и Ильин, он склонен находить для нее богословские основания. Дмитрий Медведев, лидер путинской политической партии, рекомендовал книги Ильина российской молодежи. Ильин стал фигурировать в речах лидеров ручных оппозиционных партий России, коммунистов и либерал-демократов (смутно названных, крайне правых). Последние несколько лет Ильина цитировали глава Конституционного суда, министр иностранных дел и патриархи Русской православной церкви.

После четырехлетнего перерыва между 2008 и 2012 годами, во время которого Путин был премьер-министром и позволил Медведеву стать президентом, Путин вернулся на высший пост. Если Путин пришел к власти в 2000 году героем из области фантастики, то в 2012 году он вернулся разрушителем законности. В миноре Россия путинского времени повторила драму России ильинского времени. Надежды российских либералов на правовое государство вновь не оправдались. У Ильина, впервые превратившего эту неудачу в фашизм, настал момент.Его аргументы помогли Путину превратить неудачу своего первого срока пребывания у власти, неспособность установить верховенство права, в обещание второго срока правления, подтверждение русской добродетели. Если Россия не сможет стать правовым государством, она будет стремиться уничтожить соседей, которые преуспели в этом или стремились к этому. Вторя одному из самых громких заявлений нацистского мыслителя-правоведа Карла Шмитта, Ильин писал, что политика «есть искусство выявления и нейтрализации врага. Во втором десятилетии двадцать первого века путинские обещания касались не закона в России, а разгрома гиперлегального соседнего образования.

Европейский Союз, крупнейшая экономика мира и важнейший экономический партнер России, исходит из того, что международно-правовые соглашения обеспечивают основу для плодотворного сотрудничества правовых государств. В конце 2011 — начале 2012 года Путин обнародовал новую идеологию, основанную на Ильине, определяющую Россию как оппозицию этой модели Европы.В статье «Известий » от 3 октября 2011 года Путин объявил о создании конкурирующего Евразийского союза, который объединит государства, не сумевшие установить верховенство права. В «Независимой газете» от 23 января 2012 г. Путин, цитируя Ильина, представил интеграцию государств как добродетель, а не как достижение. Верховенство закона было не всеобщим стремлением, а частью чуждой западной цивилизации; Тем временем русская культура объединила Россию с постсоветскими государствами, такими как Украина. В третьей статье, в Московских Новостях от 27 февраля 2012 года, Путин сделал политические выводы. Ильин представлял себе, что «Россия как духовный организм служила не только всем православным народам и не только всем народам Евразийского континента, но и всем народам мира». Путин предсказал, что Евразия преодолеет Европейский Союз и объединит его членов в более крупное образование, которое будет простираться «от Лиссабона до Владивостока».

Наступление Путина на законность началось с способа его повторного вступления в должность президента Российской Федерации.Основой любого правового государства является принцип преемственности, набор правил, которые позволяют одному человеку сменять другого на посту таким образом, который укрепляет, а не разрушает систему. То, как Путин вернулся к власти в 2012 году, уничтожило любую возможность того, что такой принцип может работать в России в обозримом будущем. Он занял пост президента с парламентским большинством благодаря демонстративно сфальсифицированным президентским и парламентским выборам во время протестов, участников которых он осудил как иностранных агентов.

Лишая Россию любых приемлемых средств, с помощью которых его мог бы сменить кто-то другой, а российский парламент контролировался другой партией, Путин следовал рекомендации Ильина. Выборы превратились в ритуал, а тех, кто думал иначе, грозные государственные СМИ изображали как предателей. Сидя на радиостанции с фашистским писателем Александром Прохановым, когда россияне протестовали против фальсификаций на выборах, Путин размышлял о том, что Иван Ильин мог бы сказать о состоянии России.«Можем ли мы сказать, — риторически спросил Путин, — что наша страна полностью оправилась и зажила после тех драматических событий, которые произошли с нами после распада Советского Союза, и что у нас теперь сильное, здоровое государство? Нет, конечно, она еще совсем больна; но тут надо вспомнить Ивана Ильина: «Да, наша страна еще больна, но мы не бежали от постели больной матери». знал, что эта фраза предполагает обширное чтение.Как бы то ни было, то, как он это процитировал, кажется странным. Ильин был выслан из Советского Союза ЧК — учреждением, которое было предшественником нанимателя Путина, КГБ. Для Ильина основание СССР, а не его распад, было русской болезнью. Как сказал тогда Ильин своему следователю ЧК: «Я считаю Советскую власть неизбежным историческим следствием великой социальной и духовной болезни, которая нарастала в России на протяжении нескольких столетий». Ильин считал, что офицерам КГБ (одним из которых был Путин) следует запретить заниматься политикой после распада Советского Союза.Ильин всю жизнь мечтал о распаде СССР.

Перезахоронение Путиным останков Ильина было мистическим освобождением от этого противоречия. Ильин был выслан из России советской службой безопасности; его труп был перезахоронен вместе с останками его жертв. Путин приказал похоронить труп Ильина в монастыре, где НКВД, наследник ЧК и предшественник КГБ, захоронил прах тысяч советских граждан, расстрелянных во время Большого террора. Когда позже Путин посетил это место, чтобы возложить цветы к могиле Ильина, он был в компании православного монаха, который видел в палачах НКВД русских патриотов и, следовательно, хороших людей. На момент перезахоронения главой РПЦ был человек, ранее служивший агентом КГБ. В конце концов, оправдание массовых убийств у Ильина было таким же, как и у большевиков: защита абсолютного блага. Как выразились критики его второй книги в 1920-е годы, Ильин был «чекистом для Бога». Его перезахоронили как такового, со всеми возможными почестями, оказанными чекистами и божьими людьми — и божьими людьми, которые были чекистами, и чекистами, которые были божьими людьми.

Ильин был возвращен душой и телом в ту Россию, которую он был вынужден покинуть. И самое это возвращение, в его невнимании к противоречию, в его игнорировании фактов, было чистейшим выражением уважения к его наследию. Безусловно, Ильин выступал против советской системы. Тем не менее, когда СССР прекратил свое существование в 1991 году, это стало историей, а прошлое для Ильина было не чем иным, как познавательным сырьем для литературы вечной добродетели. Слегка изменив взгляды Ильина на невиновность русских, российские лидеры могли видеть в Советском Союзе не иностранное навязывание России, как это было у Ильина, а скорее саму Россию, такую ​​добродетельную, несмотря на видимость. Любые недостатки советской системы стали необходимой реакцией России на прежнюю враждебность Запада.

На вопросы о влиянии идей в политике ответить очень трудно, и было бы излишне смело делать из сочинений Ильина опору русской системы. Во-первых, огромное количество работ Ильина допускает множество интерпретаций. Как и в случае с Мартином Хайдеггером, еще одним учеником Гуссерля, который поддерживал Гитлера, разумно спросить, насколько тесно политическая поддержка фашизма человеком связана с работой философа.В самой России Ильин — не единственный исконный источник фашистских идей, на который с одобрением ссылается Владимир Путин; Лев Гумилев — другой. Современные российские фашисты, которые сейчас бродят по публичному пространству, такие как Александр Проханов и Александр Дугин, представляют разные традиции. Например, именно Дугин сделал популярную в России идею «Евразии», а его референции — немецкие нацисты и послевоенные западноевропейские фашисты. И все же чаще всего в России второго десятилетия ХХI века именно ильинские идеи как бы удовлетворяют политические потребности и заполняют риторические лакуны, дают «духовный ресурс» клептократической государственной машине. В 2017 году, когда российскому государству было так трудно отметить столетие большевистской революции, Ильин был выдвинут как ее героический противник. В телевизионной драме о революции он осудил злые обещания социального прогресса россиянам.

Российские политики наверняка помнят рекомендации Ильина. Российский закон об «иностранных агентах» 2012 года, принятый сразу после возвращения Путина на пост президента, хорошо отражает отношение Ильина к гражданскому обществу. Ильин считал, что российский «белый дух» должен воодушевлять фашистов Европы; с 2013 года Кремль оказывает финансовую и пропагандистскую поддержку европейским партиям популистских и крайне правых.Российская кампания против «декадентства» Евросоюза, начатая в 2013 году, соответствует мировоззрению Ильина. Научная работа Ильина последовала за его личной проекцией сексуальной тревоги на других. Сначала Ильин назвал Россию гомосексуальной, потом лечился у своей подруги, потом винил во всем Бога. Сначала Путин годами фотографировался без рубашки в мехах и перьях, затем развелся со своей женой, а затем обвинил Европейский Союз в российском гомосексуализме. Ильин сексуализировал то, что он воспринимал как внешнюю угрозу.Джаз, например, был заговором, чтобы вызвать преждевременную эякуляцию. Когда в конце 2013 года украинцы начали собираться в поддержку европейского будущего своей страны, российские СМИ подняли призрак «гомодиктатуры».

Доводы в пользу влияния Ильина, пожалуй, проще всего привести в связи с новой ориентацией России на Украину. Украина, как и Российская Федерация, является новой страной, образованной на территории советской республики в 1991 году. После России это была вторая по численности населения республика Советского Союза, и она имеет протяженную границу с Россией на востоке. и север, а также с членами Европейского Союза на западе.В течение первых двух десятилетий после распада Советского Союза российско-украинские отношения определялись обеими сторонами в соответствии с международным правом, а российские юристы всегда настаивали на очень традиционных понятиях, таких как суверенитет и территориальная целостность. Когда Путин вернулся к власти в 2012 году, легализм уступил место колониализму. С 2012 года российская политика в отношении Украины строится на основе первых принципов, и эти принципы принадлежат Ильину. Евразийский союз Путина, план, который он объявил с помощью идей Ильина, предполагал, что к нему присоединится Украина.Путин оправдал попытку России втянуть Украину в Евразию ильинской «органической моделью», согласно которой Россия и Украина были «одним народом».

Ильинское представление о русском организме, включающем Украину, столкнулось с более прозаичным украинским представлением о реформировании украинского государства. В Украине в 2013 году Европейский Союз был предметом внутриполитических дебатов и в целом пользовался популярностью. Соглашение об ассоциации между Украиной и Европейским Союзом рассматривалось как способ решения главной местной проблемы — слабости верховенства права.Путем угроз и обещаний Путину удалось в ноябре 2013 года убедить президента Украины Виктора Януковича не подписывать соглашение об ассоциации, по которому уже были заключены переговоры. Это привело к тому, что молодые украинцы вышли на улицы, чтобы продемонстрировать поддержку соглашения. Когда украинское правительство (по настоянию и при содействии России) применило насилие, сотни тысяч граждан Украины собрались на киевской площади Независимости. Их основным постулатом, как показали тогдашние опросы, было верховенство права.После снайперской расправы, в результате которой погибло более ста украинцев, Янукович бежал в Россию. Его главный советник Пол Манафорт в следующий раз был замечен работающим руководителем предвыборного штаба Дональда Трампа.

К моменту бегства Януковича в Россию российские войска уже были мобилизованы для вторжения в Украину. Когда российские войска вошли в Украину в феврале 2014 года, российская цивилизационная риторика (главным источником которой был Ильин) захватила воображение многих западных наблюдателей. В первой половине 2014 года обсуждались вопросы о том, является ли Украина частью российской культуры или нет, и являются ли российские мифы о прошлом каким-то образом поводом для вторжения в соседнее суверенное государство.Принимая то, как Ильин поставил вопрос, как вопрос цивилизации, а не закона, западные наблюдатели упустили ставки конфликта для Европы и Соединенных Штатов. Рассматривать российское вторжение в Украину как столкновение культур означало делать его далеким, красочным и неясным; рассматривая это как элемент более крупной атаки на верховенство закона, значило бы осознать, что западные институты находятся в опасности. Принять цивилизационную структуру означало также упустить из виду основную проблему неравенства.Чего хотели проевропейски настроенные украинцы, так это избежать клептократии в русском стиле. Путину нужно было продемонстрировать бесплодность таких усилий.

Аргументы Ильина были повсюду, поскольку в 2014 году российские войска неоднократно входили в Украину. Когда в январе 2014 года солдаты получили приказы о мобилизации для вторжения в Крымскую область Украины, всем высокопоставленным чиновникам России и губернаторам регионов были разосланы копии приказа Ильина. Наши задачи. После того, как российские войска оккупировали Крым и российский парламент проголосовал за аннексию, Путин снова привел Ильина в качестве оправдания.Российский командующий, посланный летом 2014 года наблюдать за второй крупной переброской российских войск в Украину, в юго-восточные Донецкую и Луганскую области, описал конечную цель войны словами, понятными Ильину: «Если бы мир был спасен от демонических построений таких как США, всем было бы легче жить. И однажды это произойдет».

Любой, кто следит за российской политикой, мог видеть в начале 2016 года, что российская элита предпочитала Дональду Трампу стать кандидатом в президенты от республиканцев, а затем победить Хиллари Клинтон на всеобщих выборах.Весной того же года российская военная разведка хвасталась попытками помочь Трампу победить. В последовавшей за этим атаке России на американскую демократию главным оружием была ложь. Дональд Трамп — еще один клептократ, бросивший вызов мужественности, из области фантастики, в его случае из реалити-шоу. Его кампании помогала изощренная ложь, которую Россия распространяла о его противнике. Находясь у власти, Трамп подражает Путину в его стремлении к политической постправде: сначала наполняя общественное пространство ложью, затем обвиняя институты, целью которых является поиск фактов, и, наконец, радуясь возникающему замешательству.Российская помощь Трампу ослабила доверие Америки к институтам, которые Россия не смогла построить. Такое доверие уже пришло в упадок из-за собственной медиакультуры Америки и растущего неравенства.

Ильин должен был быть пророком нашего века, постсоветского века, и, может быть, так оно и есть. Его неверие в этот мир позволяет политике происходить в вымышленном. Он сделал из беззакония добродетель настолько чистую, что она невидима, и настолько абсолютную, что требовала уничтожения Запада. Он показывает нам, как хрупкая мужественность порождает врагов, как извращенное христианство отвергает Иисуса, как экономическое неравенство имитирует невинность и как фашистские идеи перетекают в постмодерн.Это уже не просто русская философия. Теперь это американская жизнь.

Конец русской философии

9780847678297: Накануне XXI века: взгляды русских и американских философов: взгляды на русских и американских философов (исследования по социальной, политической и юридической философии)

.. . иллюстрирует разнообразие мышления некоторых из лучших и ярчайших современных российских философов. — Эндрю Олденквист, Университет штата Огайо

. . . важной вехой в международном философском сотрудничестве. . . . Его основные темы политического реализма, реальности и морали ядерного оружия, возможных идеологий после холодной войны и возрождающихся духовных ценностей являются одними из самых центральных в сегодняшнем открытом климате мышления. — Уильям Л. Макбрайд, Университет Пердью

. Примечательно, что этот совместный американо-российский проект смог пережить геополитические потрясения, через которые он прошел.Сборник заслуживает похвалы как за историческую, так и за философскую значимость. — Дуэйн Л. Кэди, автор книги «От варизма к пацифизму: моральный континуум

». Новаторская совместная работа русских и западных философов по анализу развивающегося нового мирового порядка. — Роберт Л. Хоумс, Университет Рочестера

Уильям К.