Реферат мифологическое миропонимание и его специфика: Мифологическое миропонимание и его специфика - Санкт-Петербургское государственное бюджетное учреждение социального обслуживания населения

Содержание

Мифологическое мировоззрение и его специфика

План

Введение ………………………………………..………………..3

1. Определение мировоззрения…………………………………..5

2. Мифологическое мировоззрение в древности………………..8

3. Мифологическое мировоззрение, формирование……………18

Заключение………………………………………………………..31

Список использованных источников……………………………32

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«РОССИЙСКАЯ ТАМОЖЕННАЯ АКАДЕМИЯ»

Кафедра гуманитарных дисциплин

РЕФЕРАТ

по дисциплине «Философия»

на тему « Мифологическое мировоззрение и его специфика. »

Выполнила: В.С.Безумова, студент 2-го курса

заочной формы обучения факультета

таможенного дела, группа Т103

Проверил :_______________________________

(инициалы, фамилия преподавателя)

________________________________________________________

(ученая степень, ученое звание)

Оценка:

________________________________________

Подпись

________________________________________

« »______________2012 г.

Люберцы

2012

Введение.

Человек пытается найти ответ на наиболее общие и глубокие вопросы: что представляет собой окружающий мир? Каковы место и предназначение человека в мире? Что лежит в основе всего существующего: материя или дух? Подчинен ли мир каким-либо законам? Может ли человек познать окружающий мир, что представляет собой это познание? В чем смысл жизни, ее цель? Такие вопросы называют мировоззренческими. Основной вопрос философии делит философов на материалистов, признающих первичным элементом материю, существующую вне и независимо от сознания, а сознание – вторичным, производным от материи, и идеалистов, считающих, что дух, сознание предшествуют материи, творят ее. Идеализм близок к религии, философия интерпретирует Бога, но не исключает обоснования своих положений рациональными средствами, используя логические приемы аргументации.

Философское мировоззрение формировалось исторически. Мировоззренческие установки на дофилософском уровне у первобытного человека были представлены в форме мифов, преданий, сказаний и т. д. Они были своеобразным выражением и хранением исторической памяти, регулятивом их социальной организации.

Мифологическое мировоззрение – такое мировоззрение, которое основано не на теоретических доводах и рассуждениях, а либо на художественно-эмоциональном переживании мира, либо на общественных иллюзиях, рожденных неадекватным восприятием большими группами людей (классами, нациями) социальных процессов и своей роли в них. Одна из особенностей мифа, безошибочно отличающих его от науки, заключается в том, что миф объясняет все, ибо для него нет непознанного и неизвестного. Он является наиболее ранней, а для современного сознания – архаичной формой мировоззрения.

Близкое к мифологическому – религиозное мировоззрение. Оно также апеллирует к фантазии и чувствам. В отличие от мифа религия не смешивает земное и сакральное, а глубочайшим и необратимым образом разводит их на противоположные полюса. В центре любого такого мировоззрения стоит поиск высших ценностей, истинного пути жизни, и то, что эти ценности и ведущий к ним жизненный путь переносятся в трансцендентную, потустороннюю область – не в земную, а в вечную жизнь. Религия ближе к философии, чем мифология. Однако есть и различие. Религия – сознание массовое. Философия – сознание теоретическое. Религия не требует доказательства, разумного обоснования своих положений, истины веры она считает выше истин разума. Философия – всегда теоретизирование, всегда работа мысли. Религия и мифология – естественное логическое и историческое предшествие философии.

1. Определение мировоззрения.

Определение мировоззрения в целом.

Мировоззрение – система представлений, понятий, взглядов об окружающем мире. Это ядро самосознания личности. Выступает как целостное понимание людьми мира, самих себя и своего места в мире. В мировоззрении выделяют 2 уровня: 1) рационально-теоретический, 2) жизненно-практический.

Компоненты мировоззрения

Мировоззрение включает 3 компонента:

1. Мироощущение, мировосприятие (эмоционально-чувственное составляющее мировоззрения) 2. Миропонимание (интеллектуальное составляющее мировоззрения, на уровне рационально-теоретического уровня представлено научными идеями) 3. Мироотношение (формируется на основе мироощущения и

миропонимания). Мироотношение – совокупность ценностных установок человека по тем или иным жизненным вопросам.

Каждому обществу и эпохе присуще свое мировоззрение. Оно исторически конкретно. Мировоззрение каждой эпохи реализуется во множестве групповых и индивидуальных вариантов.

Определение мифологии

Мифология – комплекс мифов, в которых излагается представление о возникновении и устройстве мира, человека. Миф – первая форма культурной деятельности человека. Космогонические мифы – о происхождении вселенной. Космологические мифы – о устройстве вселенной. Мифы – это своеобразное выражение и хранение исторической памяти.

Определение мифологического мировоззрения

Мифологическое мировоззрение – это такая система взглядов на мир и место человека в нем, которая основана не на теоретических доводах и рассуждениях, а на художественном переживании мира либо на общественных иллюзиях.

Характеристика мифологического сознания:

1. синкретичность (слитность, нерасчлененность). В любом мифе сосуществуют объективные знания о мире, зачатки религиозных верований, искусства;

2. нечувствительность к противоречиям.

Основа мифа – человеческая фантазия;

3. нет причинно-следственных связей между предметами и явлениями.

В мифологическом сознании присутствуют:

а) метаморфоза

б) ассоциации (дыхание <=> душа, сон <=> смерть)

в) телеологичность (связь не от причины к следствию, а от цели к причине)

г) символичность (оперирование не понятиями, а конкретными символами)

д) коллективность (миф – это всегда продукт коллективного сознания) е) авторитарность (мифы не оставляют возможности для личного проявления индивида и не допускают критики своих положений).

В отличие от мифа философия предлагает иные способы решения мировоззренческих проблем:

1. вместо образа – рациональные понятия

2. философия несинкретична (четкое противопоставление субъекта и объекта)

3. в философии есть причинно-следственные связи.

2. Мифологическое мировоззрение в древности.

Мифологическое мировоззрение было древнейшей формой познания мира, космоса, общества и человека. Миф по необходимости возник из потребности индивида, его семьи, рода и социума в целом, в осознании окружающей природной и социальной стихии, сущности человека и передачи их единства через различные символические системы. В мифологических системах человек и социум, как правило, не выделяют себя из окружающего мира. Космос, природа, общество и человек — различные проявления одного и того же божественного закона, передаваемого через символическую или

символико-мифологическую системы. Природа, общество и человек слиты в единое целое, неразрывное и единое, однако сами они внутри неоднородны и уже авторитарны, авторитаризм общества перенесён на всю природу.³

Мифологическое сознание мыслит символами: каждый образ, бог, культурный герой, действующее лицо обозначает стоящее за ним явление или понятие. Это возможно потому, что в мифологическом мировоззрении существует постоянная и неразрывная связь между «однотипными» явлениями и объектами в социуме, личности, природе и космосе.

Важнейшим аспектом Традиционной культуры и мифологического мировоззрения является и то, что мифы изначально живут в своём, особенном времени — времени «первоначала», «первотворения», к которому неприложимы линейные представления о течении времени. Подобное отношение к времени хорошо прослеживается в народных, в частности русских сказках, где время действия определяется как «давным-давно», «в стародавние времена» и т. д.

Кроме того, миф, особенно на начальных стадиях своего развития (в долитературном виде), мыслит образами, живёт эмоциями, ему чужды доводы современной формальной логики. При этом он объясняет мир, исходя из ежедневной практики. Данный парадокс объясним тем, что социум, где преобладает мифологическое мировоззрение, напрямую соотносит особенности своего восприятия мира с реальным миром, индивидуальные психические процессы с природными и социальными явлениями, зачастую не делая различия между причиной и следствием, а часто меняя их местами.

По традиционному мифологическому мировоззрению её последователь способен подняться до уровня бога, а значит для человека, рода и социума миф о странствиях и подвигах культурного героя, в большинстве случаев, читай «бога», был практически полезен и являлся руководством к действию.

* Антропоморфность — рассмотрение явлений природы по аналогии с человеком. Явлениям природы приписываются все те свойства, которые есть у человека: ощущения, реакции на негативные факторы, желания, страдание и т. п.

* Дескриптативность — стремление к объяснению событий, явлений в форме описательного рассказа, сказания, легенды; среди действующих фигур — герои и боги в виде особых людей.

* Синкретизм (слитность, нерасчленённость) объективного и субъективного миров, что в значительной степени объясняется антропоморфностью, пронизывающей все стороны этой формы мировоззрения.

* Связь с магией свойственна более зрелому первобытно-общинному сознанию и выражается в действиях колдунов, шаманов и других людей, вооружённых зачатками научных знаний о теле человека, о животных и растениях. Наличие магического элемента в составе данной формы мировоззрения позволяет отвергнуть точку зрения, будто это мировоззрение не связано с практикой, а является лишь пассивно-созерцательным.

* Апелляция к прецеденту в объяснении событий, определяющих современный порядок вещей. Например: “человек стал смертным потому, что гонец (часто какое-то животное) неправильно передал волю божества”, “человек начал использовать огонь потому, что тот был украден у богов Прометеем” и т. д.

* Антиисторичность. Время не понимается как процесс прогрессивного развития. В лучшем случае оно допускается как обращённое вспять: движение от золотого века к серебрянному и медному, что само по себе выражает желание видеть мир статичным, постоянно воспроизводящимся в том же самом виде.⁴

Мотивация выбора мировоззрения

«Призрачно всё в этом мире бушующем,

Есть только миг — за него и держись,

Есть только миг между прошлым и будущим

И этот миг называется жизнь». ⁵

Лекция 1

%PDF-1.5 % 2 0 obj > /Metadata 5 0 R /StructTreeRoot 6 0 R >> endobj 5 0 obj > stream 2014-10-03T11:21:59+03:002014-10-10T15:27:01+03:00Microsoft® Word 2010Microsoft® Word 2010application/pdf

Лекция 1

endstream endobj 22 0 obj > stream xɎ>;:VHI@@Aan`%R\T)$00X,k_ۻ?~|p{?/n?~ۏ|?v||Y]a?.

VvVF0QUBոN# /`=Vp){ .{@HwF0*ӫРG-m7DE

Реферат по теме: “Мировоззрение – ядро философии. Структура мировоззрения”

Мировоззрение – ядро философии. Структура мировоззрения (уровни и компоненты).

Мировоззрение – система наиболее общих представлений о мире в целом и месте человека в нем. Данное определение принимается как исходное. В нем представлен основной, универсальный вопрос мировоззрения – вопрос об отношении человека к миру. Имеется множество других определений, соподчиненных данному. В понятие «мировоззрение» входят «мир» и «человек», две так называемые субстратные подсистемы и четыре подсистемы, выявляющие отношения между ними:

1)генетическая подсистема, раскрывающая природную и социальную обусловленность индивида и человечества в целом;

2)гносеологическая, теоретико-познавательная подсистема;

3)аксиологическая (ценностно-ориентационная) подсистема;

4)духовно-практическая подсистема (общие принципы познания, нормы морали и т. п.).

Во всех своих аспектах предмет мировоззрения концентрирует лишь всеобщие моменты. Кроме аспектов, мировоззрение имеет уровни. На уровне живого, конкретно-образного созерцания имеются мироощущение, мировосприятие и миропредставление; рациональному уровню соответствуют миропонимание, мироразмышление и т.п. Существуют различные формы мировоззрения. Они выделяются по способам духовного освоения мира, по уровням субъекта мировоззрения, по характеру всеобщего метода, по общей ориентации в мире и т.п. В качестве наиболее распространенных в истории человеческой культуры и наиболее значимых для ее развития выступают следующие формы мировоззрения: мифологическое, религиозное, обыденное, сциентизированное и философия как самостоятельная форма мировоззрения. Главные истоки проблем мировоззрения:

1)индивидуально-экзистенциальные;

2)социально-классовые;

3)внутринаучные;

4)художественно-этические.

В мировоззрении находит свое завершение целостность духовности человека. Философия составляет теоретическую основу мировоззрения, или его теоретическое ядро, вокруг которого образуется своего рода духовное облако обобщенных обыденных взглядов житейской мудрости, что составляет жизненно важный уровень мировоззрения. Но мировоззрение имеет и высший уровень– обобщение достижений науки, искусства, основные принципы религиозных взглядов и опыта, а также тончайшую сферу нравственной жизни общества. В целом мировоззрение можно было определить следующим образом: это обобщенная система взглядов человека (и общества) на мир в целом, на свое собственное место в нем, понимание и оценка человеком смысла своей жизни и деятельности, судеб человечества; совокупность обобщенных научных, философских, социально-политических, правовых, нравственных, религиозных, эстетических ценностных ориентации, верований, убеждений и идеалов людей.

На протяжении всей истории существования человечества философия складывается как устойчивая форма общественного сознания, рассматривающая мировоззренческие вопросы. Она составляет теоретическую основу мировоззрения, или его теоретическое ядро, вокруг которого образовалось своего рода духовное облако обобщенных обыденных взглядов житейской мудрости, что составляет жизненно важный уровень мировоззрения.

Соотношение философии и мировоззрения можно охарактеризовать и так: понятие «мировоззрение» шире понятия «философия». Философия- это такая форма общественного и индивидуального сознания, которая постоянно теоретически обосновывается, обладает большей степенью научности, чем просто мировоззрение, скажем, на житейском уровне здравого смысла, наличествующего у человека, порой даже не умеющего ни писать, ни читать.

Философия как едино цельное мировоззрение есть дело не только каждого мыслящего человека, но и всего человечества, которое, как отдельный человек, никогда не жило и не может жить одними лишь чисто логическими суждениями, но осуществляет свою духовную жизнь во всей красочной полноте и цельности ее многообразных моментов. Мировоззрение существует в виде системы ценностных ориентаций, идеалов, верований и убеждений, а также образа жизни человека и общества.

Человек разумное социальное существо. Его деятельность целесообразна. И чтобы действовать целесообразно в сложном реальном мире, он должен не только много знать, но и уметь. Уметь выбрать цели, уметь принять то или иное решение. Для этого ему необходимо, в первую очередь, глубокое и правильное понимание мировоззрения.

Мировоззрение- это система взглядов на объективный мир и место в нем человека, на отношение человека к окружающей его действительности и самому себе, а также сложившиеся на основе этих взглядов убеждения, идеалы, принципы познания и деятельности, ценностные ориентации. И действительно, человек не существует иначе, как в определенном отношении к другим людям, семье, коллективу, нации, в определенном отношении природе, к миру вообще. Это отношение упирается в самый существенный вопрос: «Что такое мир?».

Философское знание о мире отличается от знаний, которые дают конкретные науки, хотя безусловно опирается на данные всех наук. Философия рассматривает мир во- первых, в его целостности и единстве, и, во- вторых, в его связи с человеком, с его познающей и преобразующей деятельностью.

Первоначально возник материализм как разновидность философского мировоззрения, как научная реакция на религиозную форму мировоззрения. Фалес первым в Древней Греции поднялся до понимания материального единства мира и высказал прогрессивную мысль о превращении единой по своей сущности материи из одного ее состояния в другое. У Фалеса были сподвижники, ученики и продолжатели его воззрений. В отличие от Фалеса, считавшего материальным основанием всего сущего – воду, они находили иные материальные основания: Анаксимен- воздух, Гераклит- огонь.

Разрабатывая основы научного мировоззрения, Фалес внес существенный вклад в основание математики, физики, астрономии. Главное же в учении Фалеса как ученого, утверждающего новую, именно философскую эпоху в развитии мировоззрения, было учение о человеке как главном объекте любой науки.

У истоков формирования научного мировоззрения в философии древних стоял Пифагор. Пифагоризм был первым древнегреческим философским идеализмом как мировоззренческой реакцией на первый древнегреческий материализм. Фалес и Пифагор были основоположниками первоначальных философских мировоззрений, так как «вода» Фалеса и «число» Пифагора были основой их философских мировоззренческих позиций. Дальнейшее развитие этих мировоззренческих направлений связано с именами Демокрита и Платона. В учениях Демокрита и Платона мировоззренческие позиции строятся уже на принципиально опосредованной основе. Так, у Демокрита основой всех основ мыслятся«атомы» как мельчайшие и в принципе уже не делимые частицы материального мира. У Платона тоже были свои «атомы», только не материальные, а духовные, именно «идеи». Они тоже принципиально неделимы.

Таким образом, мир «атомов» Демокрита и мир «идей» Платона- это уже не «вода» Фалеса и не «число» Пифагора. Это нечто бескачественное, из которого вполне закономерно образуются именно качества, причем самые разнообразные. Что то подобное предлагал в школе Фалеса один из его учеников Анаксимандр, высказав мысль, что в основе всего лежит некий «апейрон», неопределенное по отношению к любым из возможных своих состояний и модификаций материальное основание. А это была уже серьезная «заявка» на то, что видимый мир не сводится к своей сущности, а содержит в глубине этой «видимости» некую сущность. Отсюда напрашивается вполне определенный вывод: нельзя принимать кажущееся за действительное.

Философия есть теоретическая рефлексия над мировоззрением и культурой определенного исторического типа. Рефлексия есть осознание, осмысливание и обоснование того, над чем она осуществляется.

Предметом философии является не одна какая-нибудь сторона сущего, а все сущее во всей полноте своего содержания и смысла. Философия нацелена не на то, чтобы определить точные границы и внешнее взаимодействие между частями и частицами мира, а на то, чтобы понять их внутреннюю связь и содержание.

Поскольку предметом философии выступает мировоззрение и культура, постольку проблемы, с которыми имеет дело философия, являются смысложизненными. Таких проблем много и все они выступают как проблемы человека. Проблема человека – центральная проблема философии. В качестве отдельных сторон человека – проблема сознания и самосознания человека, проблема познавательных возможностей и методов познания, проблема отношения человека и Бога, любви и счастья, свободы и неволи.

Компоненты мировоззрения.

В структуре мировоззрения по мнению проф. А.А. Радугина традиционно выделяют четыре основных компонента:

– Познавательный компонент включает в себя прежде всего знания, полученные самым различным способом – повседневные, профессиональные, научные. Это конкретно-научная и универсальная картина мира, в которую в систематизированной и обобщенной форме входят индивидуальные и общественные знания.

– Ценностно-нормативный компонент основывается на различных ценностях, идеалах, убеждениях. В него также входят верования и нормы, которые призваны регулировать межличностные и общественные отношения. Ценностями принято обозначать свойства какого-либо предмета и явления удовлетворять потребности и желания людей. В систему ценностей входят представления о смысле жизни, счастье и несчастье, добре и зле. Существует определенная иерархия ценностей. Следствием устойчивой, повторяющейся оценки человеком своих отношений с другими людьми являются социальные нормы, которые разделяются на моральные, религиозные, правовые. По сравнению с ценностями они обладают более запретительными свойствами.

– Эмоционально-волевой компонент представляет собой эмоциональную окраску ценностей, убеждений, верований, а также психологическую установку на готовность действовать в соответствии с ними.

– Практический компонент это реальная готовность человека действовать, определенным образом поступать в конкретных обстоятельствах.

Несмотря на то, что у всех людей имеются данные компоненты, согласуются они каждый раз в зависимости от конкретного человека, что и порождает особые, свойственные только ему индивидуальные черты.

В различных формах мировоззрения по-разному представлены эмоциональный и интеллектуальный опыт людей – чувства и разум. Эмоционально-психологическую основу мировоззрения называют мироощущением (или мировосприятием, если используются наглядные представления), познавательно-интеллектуальную же его сторону характеризуют как миропонимание.

Уровни мировоззрения.

В зависимости от глубины знаний, интеллектуальной силы и логической последовательности аргументов в мировоззрении различаются также жизненно-практический и интеллектуально-умозрительный (теоретический) уровни осмысления. Житейское, повседневное миропонимание, как правило, складывается стихийно, не отличается глубокой продуманностью, обоснованностью. Вот почему на этом уровне не всегда выдерживается логика, порой не “сходятся концы с концами”, эмоции в критических ситуациях могут оказаться убедительнее разума, обнаруживая дефицит здравого смысла. Однако, именно повседневность и является той базой, на основе которой мы можем вообще что-либо понимать в мире и анализировать его с помощью теоретических моделей. Данный уровень мировоззрения основывается на традициях, обычаях, которые не всегда могут быть рационально осмыслены. Данные проблемы преодолеваются на другом, более высоком уровне мировоззрения – теоретическом, который формируется в ходе систематического обучения и самообразования. В него входят теоретически обоснованные и логически верные знания, обобщенные в виде доказанных закономерностей, а также относительно непредвзятые оценки происходящих явлений природы и жизни общества.

Формы мировоззрения.

Жизнь людей в обществе носит исторический характер. В мировоззрении того или иного времени находит выражение его общий интеллектуальный, психологический настрой, “дух” эпохи, страны, тех или иных социальных сил. Однако реально убеждения, нормы жизни, идеалы формируются в опыте, сознании конкретных людей. А это значит, что кроме типовых взглядов, определяющих жизнь всего общества, мировоззрение каждой эпохи живет, действует во множестве групповых и индивидуальных вариантов. Это позволяет выделять общественное, групповое и индивидуальное как специфические формы мировоззрения.

Исторические типы мировоззрения: мифология, религия, философия.

Мифологическим мировоззрением – независимо от того, к далекому прошлому или сегодняшнему дню оно относится мы назовем такое мировоззрение, которое основано не на теоретических доводах и рассуждениях, либо на художественно – эмоциональном переживании мира, либо на общественных иллюзиях, рожденных неадекватным восприятием большими группами людей (классами, нациями) социальных процессов и своей роли в них. Одна из особенностей мифа, безошибочно отличающая его от науки, заключается в том, что миф объясняет «все», так как для него нет непознанного и неизвестного. Он является наиболее ранней, а для современного сознания – архаичной, формой мировоззрения.

Исторически первой формой мировоззрения является мифология. Она возникает на самой ранней стадии общественного развития. Тогда человечество в форме мифов, то есть сказаний, преданий, пыталось дать ответ на такие глобальные вопросы как происхождение и устройство мироздания в целом, возникновение наиболее важных явлений природы, животных и людей. Значительную часть мифологии составляли космологические мифы, посвященные устройству природы. Вместе с тем, большое внимание в мифах уделялось различным стадиям жизни людей, тайнам рождения и смерти, всевозможным испытаниям, которые подстерегают человека на его жизненном пути. Особое место занимают мифы о достижениях людей: добывании огня, изобретении ремесел, развитии земледелия, приручении диких животных.

Известный английский этнограф Б. Малиновский отмечал, что миф, как он существовал в первобытной общине, то есть в его живой первозданной форме — это не история, которую рассказывают, а реальность, которой живут. Это не интеллектуальное упражнение или художественное творчество, а практическое руководство к действиям первобытного коллектива. Задача мифа не состоит в том, чтобы дать человеку какое-то знание или объяснение. Миф служит для оправдания определенных общественных установок, для санкционирования определенного типа верований и поведения. В период господства мифологического мышления еще не возникла потребность в получении специальных знаний.

Таким образом, миф — это не первоначальная форма знания, а особый вид мировоззрения, специфическое образное синкретическое представление о явлениях природы и коллективной жизни. В мифе как наиболее ранней форме человеческой культуры объединялись зачатки знаний, религиозных верований, нравственная, эстетическая и эмоциональная оценка ситуации. Если применительно к мифу можно говорить о познании, то слово «познание» здесь имеет смысл не традиционного добывания знания, а мироощущения, чувственного сопереживания (так мы употребляем этот термин в высказываниях «сердце дает о себе знать», «познать женщину» и т. д.).

Для первобытного человека как было невозможно зафиксировать свое знание, так и убедиться в своем незнании. Для него знание не существовало как нечто объективное, не зависящее от его внутреннего мира. В первобытном сознании мыслимое должно совпадать с переживаемым, действующее с тем, что действует. В мифологии человек растворяется в природе, сливается с ней как ее неотделимая частица.

Основным принципом решения мировоззренческих вопросов в мифологии был генетический. Объяснения по поводу первоначала мира, происхождения природных и общественных явлений сводились к рассказу о том, кто кого породил. Так, в знаменитой «Теогонии» Гесиода и в «Илиаде» и «Одиссее» Гомера — наиболее полном собрании древнегреческих мифов — процесс творения мира представлялся следующим образом. В начале существовал лишь вечный, безграничный, темный Хаос. В нем заключался источник жизни мира. Все возникло из безграничного Хаоса — весь мир и бессмертные боги. Из Хаоса произошла и богиня Земля — Гея. Из Хаоса, источника жизни, поднялась и могучая, все оживляющая любовь — Эрос.

Безграничный Хаос породил Мрак — Эреба и темную Ночь — Нюкту. А от Ночи и Мрака произошли вечный Свет — Эфир и радостный светлый День — Гемера. Свет разлился по миру, и стали сменять друг друга ночь и день.

Могучая, благодатная Земля породила беспредельное голубое Небо — Урана, и раскинулось Небо над Землей. Гордо поднялись к нему высокие Горы, рожденные Землей, и широко разлилось вечно шумящее Море. Небо, Горы и Море рождены матерью Землей, у них нет отца. Дальнейшая история порождения мира связана с браком Земли и Урана — Неба и их потомков. Аналогичная схема присутствует в мифологии других народов мира. Например, можем познакомиться с такими же представлениями древних евреев по Библии — Книга Бытия.

Миф обычно совмещает в себе два аспекта — диахронический (рассказ о прошлом) и синхронический (объяснение настоящего и будущего). Таким образом, с помощью мифа прошлое связывалось с будущим, и это обеспечивало духовную связь поколений. Содержание мифа представлялось первобытному человеку в высшей степени реальным, заслуживающим абсолютного доверия.

Мифология играла огромную роль в жизни людей на ранних стадиях их развития. Мифы, как уже отмечалось раньше, утверждали принятую в данном обществе систему ценностей, поддерживали и санкционировали определенные нормы поведения. И в этом смысле они были важными стабилизаторами общественной жизни. Этим не исчерпывается стабилизирующая роль мифологии. Главное значение мифов состоит в том, что они устанавливали гармонию между миром и человеком, природой и обществом, обществом и индивидом и, таким образом, обеспечивали внутреннее согласие человеческой жизни.

На ранней стадии человеческой истории мифология не была единственной мировоззренческой формой. В этот же период существовала и религия. А каковы же были взаимоотношения мифологии и религии и в чем состоит их специфика при разрешении мировоззренческих вопросов?

Близким к мифологическому, хотя и отличным от него, стало религиозное мировоззрение, развившееся из недр еще не расчлененного, не дифференцированного общественного сознания. Как и мифология, религия апеллирует к фантазии и чувствам. Однако в отличие от мифа, религия не «смешивает» земное и сакральное, а глубочайшим и необратимым образом разводит их на два противоположных полюса. Творческая всемогущая сила – Бог – стоит над природой и вне природы. Бытие Бога переживается человеком как откровение. Как откровение, человеку дано знать, что душа его бессмертна, за гробом его ждет вечная жизнь и встреча с Богом.

Религия, религиозное сознание, религиозное отношение к миру не оставались жизненными. На протяжении истории человечества они, как и другие образования культуры, развивались, приобретали многообразные формы на Востоке и Западе, в разные исторические эпохи. Но всех их объединяло то, что в центре любого религиозного мировоззрения стоит поиск высших ценностей, истинного пути жизни, и то, что и эти ценности, и ведущий к ним жизненный путь переносится в трансцендентную, потустороннюю область, не в земную, а в «вечную» жизнь. Все дела и поступки человека и даже его помыслы оцениваются, одобряются или порицаются по этому высшему, абсолютному критерию.

Прежде всего, следует отметить, что воплощенные в мифах представления тесно переплетались с обрядами, служили предметом веры. В первобытном обществе мифология находилась в тесном взаимодействии с религией. Однако было бы неправильным однозначно утверждать, что они были нераздельны. Мифология существует отдельно от религии как самостоятельная, относительно независимая форма общественного сознания. Но на самых ранних стадиях развития общества мифология и религия составляли единое целое. С содержательной стороны, т. е. с точки зрения мировоззренческих конструкций, мифология и религия неразделимы. Нельзя сказать, что одни мифы являются «религиозными», а другие — «мифологическими». Однако религия имеет свою специфику. И эта специфика заключается не в особого типа мировоззренческих конструкциях (например, таких, в которых преобладает разделение мира на естественный и сверхъестественный) и не в особом отношении к этим мировоззренческим конструкциям (отношение веры). Разделение мира на два уровня присуще мифологии на довольно высокой стадии развития, а отношение веры также неотъемлемая часть мифологического сознания. Специфика религии обусловливается тем, что основным элементом религии является культовая система, т. е. система обрядовых действий, направленных на установление определенных отношений со сверхъестественным. И поэтому всякий миф становится религиозным в той мере, в какой он включается в культовую систему, выступает в качестве ее содержательной стороны.

Мировоззренческие конструкции, включаясь в культовую систему, приобретают характер вероучения. И это придает мировоззрению особый духовно-практический характер. Мировоззренческие конструкции становятся основой формальной регуляции и регламентации, упорядочения и сохранения нравов, обычаев, традиций. С помощью обрядности религия культивирует человеческие чувства любви, доброты, терпимости, сострадания, милосердия, долга, справедливости и т. д., придавая им особую ценность, связывая их присутствие со священным, сверхъестественным.

Основная функция религии состоит в том, чтобы помочь человеку преодолевать исторически изменчивые, преходящие, относительные аспекты его бытия и возвысить человека до чего-то абсолютного, вечного. Выражаясь философским языком, религия призвана «укоренить» человека в трансцендентное. В духовно-нравственной сфере это проявляется в придании нормам, ценностям и идеалам характера абсолютного, неизменного, не зависящего от конъюнктуры пространственно-временных координат человеческого бытия, социальных институтов и т. д. Таким образом, религия придает смысл и знание, а значит, и устойчивость человеческому бытию, помогает ему преодолевать житейские трудности.

На протяжении всей истории существования человечества философия складывается как устойчивая форма общественного сознания, рассматривающая мировоззренческие вопросы.

Она составляет теоретическую основу мировоззрения, или его теоретическое ядро, вокруг которого образовалось своего рода духовное облако обобщенных обыденных взглядов житейской мудрости, что составляет жизненно важный уровень мировоззрения.

Соотношение философии и мировоззрения можно охарактеризовать и так: понятие «мировоззрение» шире понятия «философия». Философия – это такая форма общественного и индивидуального сознания, которая постоянно теоретически обосновывается, обладает большей степенью научности, чем просто мировоззрение, скажем, на житейском уровне здравого смысла, наличествующего у человека, порой даже не умеющего ни писать ни читать.

Философия – мировоззренческая форма сознания. Однако не всякое мировоззрение можно назвать философским. У человека могут быть достаточно связные, но фантастические представления об окружающем мире и о себе самом. Каждый, кто знаком с мифами Древней Греции, знает, что на протяжении сотен и тысяч лет люди жили как – бы в особом мире грез и фантазий. Эти верования и представления играли в их жизни очень важную роль: они были своеобразным выражением и хранителем исторической памяти.

В массовом сознании философия нередко представляется чем – то весьма далеким от реальной жизни. О философах говорят как о людях «не от мира сего». Философствование в таком понимании – это пространное, туманное рассуждение, истинность которого нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Подобному мнению, однако, противоречит тот факт, что в культурном, цивилизованном обществе каждый мыслящий человек, хотя бы «немножко» – философ, даже если он и не подозревает об этом.

Философская мысли есть мысль о вечном. Но это не значит, что сама философия внеисторична. Как и всякое теоретическое знание, философское знание развивается, обогащается все новым и новым содержанием, новыми открытиями. При этом сохраняется преемственность познанного. Однако философский дух, философское сознание – это не только теория, тем более теория отвлеченная, бесстрастно – умозрительная. Научно теоретическое знание составляет лишь одну сторону идейного содержания философии. Другую, безусловно доминирующую, ведущую его сторону, образует совсем иной компонент сознания – духовно-практический. Именно он выражает смысложизненный, ценностно-ориентирующий, то есть мировоззренческий, тип философского сознания в целом. Было время, когда никакой науки никогда еще не существовало, но философия находилась на высочайшем уровне своего творческого развития.

Отношение человека к миру – вечный предмет философии. Вместе с тем предмет философии исторически подвижен, конкретен, “Человеческое” измерение мира изменяется с изменением сущностных сил самого человека.

Сокровенная цель философии – вывести человека из сферы обыденности, увлечь его высшими идеалами, придать его жизни истинный смысл, открыть путь к самым совершенным ценностям.

Органическое соединение в философии двух начал – научно-теоретического и практически-духовного – определяет специфику ее как совершенно уникальной формы сознания, что особенно заметно проявляет себя в ее истории – в реальном процессе исследования, развития идейного содержания философских учений, которые исторически, во времени связаны между собой не случайным, а необходимым образом. Все они – лишь грани, моменты единого целого. Также, как и в науке, и в других сферах рациональности, в философии новое знание не отвергает, а диалектический «снимает», преодолевает свой прежний уровень, то есть включает его в себя как свой частный случай. В истории мысли, подчеркивал Гегель, мы наблюдаем прогресс: постоянное восхождение от абстрактного знания к знанию все более и более конкретному. Последовательность философских учений – в основном и главном – такова же, как и последовательности в логических определениях самой цели, то есть история познания соответствует объективной логике познаваемого предмета.

В мировоззрении находит свое завершение целостность духовности человека. Философия как едино цельное мировоззрение есть дело не только каждого мыслящего человека, но и всего человечества, которое, как отдельный человек, никогда не жило и не может жить одними лишь чисто логическими суждениями, но осуществляет свою духовную жизнь во всей красочной полноте и цельности ее многообразных моментов. Мировоззрение существует в виде системы ценностных ориентаций, идеалов, верований и убеждений, а также образа жизни человека и общества.

Философия является одной из основных форм общественного сознания, системой наиболее общих понятий о мире и о месте человека в нем.

Возникновение философии как мировоззрения относится к периоду развития и становления рабовладельческого общества в странах Древнего Востока, а классическая форма философского мировоззрения сложилась в Древней Греции. Первоначально возник материализм как разновидность философского мировоззрения, как научная реакция на религиозную форму мировоззрения. Фалес первым в Древней Греции поднялся до понимания материального единства мира и высказал прогрессивную мысль о превращении единой по своей сущности материи из одного ее состояния в другое. У Фалеса были сподвижники, ученики и продолжатели его воззрений. В отличие от Фалеса, считавшего материальным основанием всего сущего – воду, они находили иные материальные основания: Анаксимен – воздух, Гераклит – огонь.

У истоков формирования научного мировоззрения в философии древних стоял Пифагор. Пифагоризм был первым древнегреческим философским идеализмом как мировоззренческой реакцией на первый древнегреческий материализм. Фалес и Пифагор были основоположниками первоначальных философских мировоззрений, так как «вода» Фалеса и «число» Пифагора были основой их философских мировоззренческих позиций. Дальнейшее развитие этих мировоззренческих направлений связано с именами Демокрита и Платона. В учениях Демокрита и Платона мировоззренческие позиции строятся уже на принципиально опосредованной основе. Так, у Демокрита основой всех основ мыслятся «атомы» как мельчайшие и в принципе уже не делимые частицы материального мира. У Платона тоже были свои «атомы», только не материальные, а духовные, именно «идеи». Они тоже принципиально неделимы.

Таким образом, мир «атомов» Демокрита и мир «идей» Платона – это уже не «вода» Фалеса и не «число» Пифагора. Это нечто бескачественное, из которого вполне закономерно образуются именно качества, причем самые разнообразные. Что-то подобное предлагал в школе Фалеса один из его учеников Анаксимандр, высказав мысль, что в основе всего лежит некий «апейрон», неопределенное по отношению к любым из возможных своих состояний и модификаций материальное основание. А это была уже серьезная «заявка» на то, что видимый мир не сводится к своей сущности, а содержит в глубине этой «видимости» некую сущность. Отсюда напрашивается вполне определенный вывод: нельзя принимать кажущееся за действительное.

Демокрит признавал материальное и духовное, разработал так называемую «теорию истечений», своего рода «зародышевого» прообраза теории отражения. Материальный мир, по Демокриту, – это движущиеся в пустоте атомы. Отсюда Демокрит полагал два вида объективной реальности – атомы и пустоту. Платон же, как мировоззренческий антипод Демокрита, исходил из первичности мира идей и вторичности мира материального. Что же касается процессов познания, то они по Платону, осуществляются как «воспоминания» бессмертной души, вселившейся в тело человека в момент его рождения.

Великий греческий философ Аристотель понимал, что противопоставление мировоззрений определяется противопоставлением политических целей и интересов. Отсюда все помыслы Аристотеля как ученого были направлены на построение всеобъемлющей философии, объединяющей различные мировоззренческие подходы.

Возрождение античной культуры в Италии обязано главным образом интенсивному развитию городской жизни. Социальная активность итальянского города стала резко контрастировать с феодально-деревенской жизнью подавляющего большинства стран Европы. Главным центром гуманистического движения эпохи Возрождения стала Флоренция, что означает «цветущая», которую можно назвать даже столицей итальянского Возрождения. Здесь родился и провел многие годы провозвестник Возрождения великий поэт и мыслитель Данте Алигьери (1265-1321).

В своей «Божественной комедии» Данте, с одной стороны как бы представляет энциклопедию христианского мировоззрения средневековья, а, с другой, – он исполняет своеобразный гимн земному человеку с его напряженной социальной жизнью и собственной психологией, ибо, по Данте, «из всех проявлений божественной мудрости человек – величайшее чудо».

Подлинным родоначальником гуманистического движения итальянского возрождения стал поэт и философ Франческа Петрарка. Главным направлением его поэзии стала тема чувственно окрашенного отношения к земной красоте женщины и природы.

Так возникло и стала развиваться идея обожествления человека, идея его максимального сближения с богом на путях человеческой творческой деятельности, особенно на путях его поэтического творчества.

Центральную роль в этом новом мировоззрении стало играть прежде всего понятие человеческой деятельности.

158198 (Генезис философии. Становление философского сознания) – документ

ФГОУ ВПО

«Московская государственная академия ветеринарной медицины и биотехнологии им. К.И. Скрябина»

Кафедра философии и социально-гуманитарных наук

Реферат по философии

«Генезис философии. Становление философского сознания»

Выполнила Зуева И.Ю.

Москва 2008

Содержание

Введение

§ 1. Мифологическое сознание и его эволюция

§ 2. Происхождение религиозного сознания

§ 3. Философия как мировоззрение

§ 4. Предмет философии как науки. Основной вопрос философии

§ 5. Специфика философского познания

Заключение

Список используемой литературы

В данной работе рассматривается тема «Генезис философии. Становление философского сознания». Развитие теоретического мышления и становление философии представляют длительный процесс, предпосылки которого можно найти уже на ранних ступенях человеческого общества. Древнейшие философские системы, пытавшиеся найти ответ на вопрос о происхождении, сути мира и места человека в нем, имели длительную предысторию, появились же они на сравнительно развитой стадии классовых отношений.

Уже в условиях родовой общины, всецело зависимой от природы, человек стал воздействовать на природный процесс, приобретая опыт и знание, оказывающие влияние на его жизнь. Окружающий мир постепенно становится предметом деятельности человека. Свое отношение к миру он не осознавал и, естественно, не мог выразить в теоретических формах. Выделение человека из окружающего мира сопровождалось различными магическими обрядами, символизировавшими его стремление к соединению с природой. Результаты археологических исследований и сравнительной этнографии позволяют хотя бы частично осветить этот этап развития человеческого мышления. Конкретные формы начальных теоретических построений, которые существовали до создания письменности, остаются для нас более или менее гипотетическими.

Развитие практической деятельности человека предполагает совершенствование его способности предвидения, основанную на наблюдении определенной последовательности событий и, таким образом, постижении некоторых закономерностей природных явлений. Этот процесс зависел от многих внешних обстоятельств и внутренних условий, характерных для определенных областей и общностей. К важнейшим моментам, влияющим на ход этого процесса, относится необходимость объяснять и воспроизводить результаты познания. Развитие языка, и прежде всего появление абстрактных понятий, является важным свидетельством формирования теоретического мышления и складывания предпосылок для возникновения общих умозаключений, а тем самым и для философии.

Условия прогресса теоретического мышления, а в его рамках и первые проявления философского мышления складывались неравномерно. Различались между собой отдельные регионы с разными социально-экономическими условиями. Был целый ряд специфических обстоятельств, которые ускоряли или замедляли это развитие и которые сейчас нельзя с точностью определить.

Для понимания сути того или иного явления важно знать как оно возникло, на смену чему пришло, чем отличались его ранние стадии от последующих, более зрелых. Конкретные люди приходят к философским раздумьям, занятиям философией разными путями. Но есть также путь, по которому когда-то пришло к философии человечество. Для раскрытия специфики философии важно хотя бы в общем виде представить себе этот путь, обратившись к первым шагам, истокам философского мышления, а также к мифологическому и религиозному миропониманию как предпосылке, предтече философии. Поэтому в первых двух разделах работы я рассмотрю именно мифологию и религию как истоки философии.

Далее в своей работе я кратко остановлюсь на процессе возникновения философии, основных этапах философского мировоззрения. Ведь философия – теоретически сформулированное мировоззрение. Это система самых общих теоретических взглядов па мир, место в нем человека, уяснение различных форм отношения человека к миру. Если сравнить это определение с определением мировоззрения, станет ясно, что они похожи. И это не случайно: философия отличается от иных форм мировоззрения не столько предметом, сколько способом его осмысления, степенью интеллектуальной разработанности проблем и методов подхода к ним. Вот почему, определяя философию, мы употребили такие понятия, как теоретическое мировоззрение, система взглядов.

На фоне стихийно возникавших (житейских, мифологических) форм миропонимания философия предстала как специально разрабатываемое учение о мудрости. В отличие от мифологических и религиозных традиций философская мысль избрала своим ориентиром не слепую, догматическую веру, не сверхъестественные объяснения, а свободное, критическое, основанное на принципах разума размышление о мире и человеческой жизни.

В двух последних параграфах своей работы я освещаю вопросы, характеризующие философию, как учение, как науку. Это предмет философии, основной вопрос философии и специфика познания в философии. Эти вопросы позволяют четко охарактеризовать философию, как «стремление к истине».

Итак, рассмотрим подробнее происхождение и становление философии.

Мифология (от греч. mifos – предание, сказание и logos – слово, понятие, учение) – форма общественного сознания, способ понимания мира, характерный для ранних стадий общественного развития. Мифы существовали у всех народов мира. В духовной жизни первобытного общества мифология доминировала, выступала как универсальная форма общественного сознания.

Мифы – древние сказания разных народов о фантастических существах, о делах богов и героев – многообразны. Но ряд основных тем и мотивов в них повторяется. Много мифов разных стран посвящено космическим темам. Они заключают в себе попытки ответа на вопрос о начале, происхождении, устройстве мира, о возникновении наиболее важных явлений природы, о мировой гармонии, безличной необходимости и др. Формирование мира понималось в мифологии как его творение или как постепенное развитие из первобытного бесформенного состояния, как упорядочение, превращение из хаоса в космос, как созидание через преодоление демонических сил. Существовали также мифы (их называют эсхатологическими), описывавшие грядущую гибель мира, в ряде случаев с последующим его возрождением.

Наряду с интересом к происхождению мира много внимания уделялось и происхождению людей, рождению, стадиям жизни, смерти человека, различным испытаниям, которые стоят на его жизненном пути. Особое место занимали мифы о культурных достижениях людей – добывании огня, изобретении ремесел, земледелии, обычаях, обрядах. У развитых народов мифы связывались друг с другом, выстраивались в единые повествования.

Воплощенные в мифах представления переплетались с обрядами, служили предметом веры, обеспечивали сохранение традиции и непрерывность культуры. Например, с сельскохозяйственными обрядами связывались мифы об умирающих и воскресающих богах, символически воспроизводившие природные циклы.

Миф – наиболее ранняя форма духовной культуры человечества – объединял в себе зачатки знаний, религиозных верований, политических взглядов, разных видов искусства, философии. Лишь впоследствии эти элементы получили самостоятельную жизнь, развитие. Миф выступал как единая, нерасчлененная (синкретическая), универсальная форма сознания. Он выражал мироощущение, мировосприятие, миропонимание эпохи, в которую создавался. В мифологическом сознании запечатлено поэтическое богатство и мудрость различных народов.

Интеллектуальное своеобразие мифа проявлялось в том, что мысль выражалась в конкретных эмоциональных, поэтических образах, метафорах. В мифологии сближались явления природы и культуры, человеческие черты переносились на окружающий мир, олицетворялись, одушевлялись, очеловечивались космос и другие природные силы. Эти черты чем-то роднят миф с мышлением детей, художников, поэтов. Вместе с тем в причудливой ткани мифологических образов заключалась и обобщенная работа мыс ли – анализа, классификаций, особого символического представления мира как целого.

В мифологии отсутствовали отчетливые разграничения мира и человека, мысли и эмоций, знаний и художественных образов, идеального и вещественного, объективного и субъективного. Человеческая мысль проведет эти различия позже. В мифологии же все слитно, не расчленено. Это – целостное миропонимание, в котором различные представления увязаны в единую образную картину мира, сочетающую в себе реальность и фантазию, естественное и сверхъестественное, знание и веру, мысль и эмоции.

Природу мифологического сознания нужно осмысливать в рамках той исторической эпохи, в какой оно жило полнокровной жизнью, было основным способом понимания мира. Миф выполнял многообразные функции. С его помощью прошлое связывалось с настоящим и будущим, формировались коллективные представления того или иного народа, обеспечивалась духовная связь поколений. Мифология закрепляла принятую в данном обществе систему ценностей, поддерживала, поощряла определенные формы поведения. Мифологическое сознание заключало в себе также поиск единства природы и общества, мира и человека, разрешения противоречий, гармонии, внутреннего согласия человеческой жизни.

Через эпос, сказки, легенды, исторические предания мифологические образы, сюжеты вошли в гуманитарную культуру различных народов – в литературу, живопись, музыку, скульптуру. Так, древнегреческая мифология отражена в произведениях литературы и искусства. Известно, как много мифологических образов вобрал в себя поэтический язык А. С. Пушкина. Мифами наполнены мировые религии – христианство, ислам, буддизм. Кроме того, некоторые особенности мифологического мышления сохраняются в массовом сознании и тогда, когда мифология утрачивает свою прежнюю роль.

С угасанием первобытных форм общественной жизни миф как особая ступень развития общественного сознания изжил себя, сошел с исторической сцены. Но не прекратился начатый мифологическим сознанием поиск ответов на особого рода вопросы – о происхождении мира, человека, культурных навыков, социального устройства, тайны рождения и смерти – коренные вопросы всякого мировоззрения. Их унаследовали от мифа сосуществующие в веках две важнейшие формы мировоззрения – религия и философия.

В поиске ответов на мировоззренческие вопросы, поставленные мифологией, религия и философия избрали разные пути.

Религия (от лат. religio – благочестие, набожность, святыня, предмет культа) – такая форма мировоззрения, в которой освоение мира осуществляется через его удвоение на посюсторонний – «земной», естественный, воспринимаемый органами чувств, и потусторонний – «небесный», сверхъестественный, сверхчувственный. Формирование искусственного (теоретического, художественного или другого) «мира», в отличие от мира реального, жизненного, предметного,- черта всех форм его духовного освоения людьми. Говорят: «мир научной теории», «мир сказки», «мир музыки». Специфика религии – в особом характере ее «второго» мира и его смысловой роли. Основу религиозного мировоззрения составляет вера в существование той или иной разновидности сверхъестественных сил и в их главенствующую роль в мироздании и жизни людей.

Вера – способ существования религиозного сознания, особое настроение, переживание, характеризующее его внутреннее состояние. Внешней, социально значимой формой проявления веры служит культ – система утвердившихся ритуалов, догматов. Общественно значимые представления, чувства, действия сочетаются в религии, как и в мировоззрении вообще, с индивидуальной сопричастностью людей ее идеям, образам, смыслам, с их личным творчеством. То и другое – обязательные «полюса», условия жизни религиозного сознания.

Религиозные представления невозможно вывести из чувств, переживаний отдельного человека. Они – продукт исторического развития общества. Существовало и существует множество вариантов религиозных верований. Такие формы религий, как христианство, буддизм, ислам, считаются мировыми и по сей день имеют большое число приверженцев в разных странах. Религия – социально организованная (и организующая) вера человеческих сообществ, форма их поклонения «высшим силам», а тем самым воплощенным в них наиболее почитаемым данным обществом ценностям.

Природа религиозного мировоззрения сложна и требует тщательного изучения. До недавнего времени его оценка в нашей литературе крайне упрощалась и огрублялась; оно истолковывалось просто как система «невежественных» представлений о мире и человеке. Между тем религия – определенное явление духовной культуры, форма идеологии, имеющая социальную природу и функции. Идейное содержание и общественные роли религиозных учений неоднозначны, подвержены историческим переменам, переосмыслению. Какова же их самая общая суть?

Исследования показывают, что в фантастических религиозных представлениях об одушевленных силах, непомерно превосходящих силы человеческие, «естественные», отражено постоянное вторжение в жизнь людей «чуждых» им природных и общественных процессов, несущих в себе черты случайности, катастрофичности. Таинственные силы природы и истории (рока, судьбы) осмысливались как «высшие силы». Религия развивалась на почве сознания зависимости людей от таких неподконтрольных сил, как иллюзорное восполнение слабости общества перед ними. В представлениях о «высших силах» причудливо сплетались начала добра и зла, демонические и божественные стороны религии долгое время развивались параллельно. Отсюда смешанное чувство страха и уважения верующих по отношению к высшим силам. От кошмара злых духов верующие искали спасения в обращении к божественным силам.

Поклонение «высшим силам» постепенно приводит к понятию (образу) бога – высшего существа, достойного поклонения. В зрелых формах религий идея бога побеждает все демоническое, освобождается от него. По аналогии с отношениями «отец – сын» и другими бог мыслится как владыка и одновременно заступник, спаситель человека. Бог мыслится и как блюститель обычая, традиции, нравственности, связующих людей культурных уз, почитаемых в обществе духовных ценностей. Эгоистическое желание умилостивить богов, призвать их в помощники сочетается с бескорыстным их почитанием, стремлением следовать высокому образцу. С усилением этого момента связано развитие в рамках религиозного сознания – на высших его ступенях – этических представлений, идеалов, норм. Религиозно-этическое отношение к божеству нередко придает вере светлый, радостный характер, способствуя формированию высоких общечеловеческих ценностей.

Философия науки и техники. Раздел IV. Философия техники. Глава 11. Предмет философии техники

Хотя техника является настолько же древней, как и само человечество, и хотя она так или иначе попадала в поле зрения философов, как самостоятельная философская дисциплина философия техники возникла лишь в XX столетии. Первым, кто внёс в заглавие своей книги словосочетание «Философия техники», был немецкий философ Эрнст Капп. Его книга «Основные направления философии техники. К истории возникновения культуры с новой точки зрения» вышла в свет в 1877 году. Несколько позже другой немецкий философ Фред Бон одну из глав своей книги «О долге и добре» (1898 год) также посвятил «философии техники».

В конце ХIХ века российский инженер П. К. Энгельмейер формулирует задачи философии техники в своей брошюре «Технический итог ХIХ века» (1898 год). Его работы были опубликованы также на немецком языке. Однако только в ХХ веке техника, её развитие, её место в обществе и значение для будущего человеческой цивилизации становится предметом систематического изучения. Не только философы, но и сами инженеры, начинают уделять осмыслению техники всё большее внимание.

Особенно интенсивно эта тематика обсуждалась на страницах журнала Союза германских дипломированных инженеров «Техника и культура» в 1930-е годы. Можно сказать, что в этот период в самой инженерной среде вырастает потребность философского осознания феномена техники и собственной деятельности по её созданию. Часто попытки такого рода осмысления сводились к исключительно оптимистической оценке достижений и перспектив современного технического развития. Одновременно в гуманитарной среде возрастало критическое отношение к ходу технического прогресса современного общества, и внимание привлекалось прежде всего к его отрицательным сторонам. Так или иначе, в обоих случаях техника стала предметом специального анализа и исследования.

Таким образом, философия техники уже сравнительно давно выделилась в самостоятельную область философского исследования.

Что такое философия техники?

На этот вопрос можно ответить двояким образом: во-первых, определив, что особенного изучает философия техники по сравнению с другими дисциплинами, изучающими технику, и, во-вторых, рассмотрев, что представляет собой сама техника.

Что такое техника?

Техника в ХХ столетии становится предметом изучения различных дисциплин как технических, так естественных и общественных, как общих, так и частных. Количество специальных технических дисциплин возрастает в наше время с поразительной быстротой, поскольку не только различные отрасли техники, но и разные аспекты этих отраслей становятся предметом их исследования. Всё возрастающая специализация в технике стимулирует противоположный процесс развития общетехнических дисциплин. Однако все они — и частные, и общие — концентрируют своё внимание на отдельных видах, или на отдельных аспектах, определённых «срезах» техники. Техника в целом не является предметом исследования технических дисциплин. Многие естественные науки в связи с усилением их влияния на природу (в том числе в глобальном масштабе) вынуждены принимать во внимание технику и даже делают её предметом специального исследования, конечно, со своей особой естественнонаучной (например, физической) точки зрения.

Кроме того, без технических устройств невозможно проведение современных естественнонаучных экспериментов. В силу проникновения техники практически во все сферы жизни современного общества многие общественные науки, прежде всего социология и психология, обращаются к специальному анализу технического развития. Историческое развитие техники традиционно является предметом изучения истории техники как особой гуманитарной дисциплины. Как правило, однако, историко-технические исследования специализированы по отдельным отраслям или стадиям развития и не захватывают в поле своего анализа вопросы о тенденциях и перспективах развития современной техники.

Таким образом, философия техники, во-первых, исследует феномен техники в целом, во-вторых, не только её имманентное развитие, но и место в общественном развитии в целом, а также, в-третьих, принимает во внимание широкую историческую перспективу. Однако, если предметом философии техники является техника, то возникает сразу же законный вопрос: что же такое сама техника?

Каждый здравомыслящий человек укажет на те технические устройства и орудия, которые окружают нас в повседневной жизни — дома или на работе. Специалисты назовут конкретные примеры такого рода устройств из изучаемых или создаваемых ими видов техники. Но Всё это — лишь предметы технической деятельности человека, материальные результаты его технических усилий и размышлений. За всем этим лежит обширная сфера технических знаний и основанных на этих знаниях действий. Поэтому Фред Бон придаёт понятию «техника» предельно широкое значение: «Всякая деятельность и прежде всего всякая профессиональная деятельность нуждается в технических правилах». Он различает несколько способов действия, придавая особое значение целенаправленной деятельности, в которой успех достигается указанием в предшествующем рассуждении руководящего средства. Это фактически задаёт границы между «техникой» и «не-техникой», поскольку к сфере техники может быть отнесён именно этот способ действия.

Технические знания воплощаются не только через техническую деятельность в разного рода технических устройствах, но и в статьях, книгах, учебниках и так далее, поскольку без налаженного механизма продуцирования, накопления и передачи знаний никакое техническое развитие в нашем современном обществе было бы невозможно.

Это отчётливо понимал уже в конце XIX века немецкий инженер Франц Рело, выступивший в 1884 году в Вене с лекцией «Техника и культура»: «Не вещи или изобретения, но сопровождающие их идеи представляют то, что должно вызвать изменения, новшества. У нас пробило себе дорогу сознание, что силы природы при своих действиях подчиняются определённым неизменным законам, законам природы, и никогда, ни при каких обстоятельствах не бывает иначе». Приобщение к технической цивилизации не даётся одной лишь покупкой совершенных технических устройств — оно должно прививаться воспитанием, обучением, передачей технических знаний. Доказательством этому служит, по мнению Рело, современный ему Китай, «где весь отличный европейский материал, приобретённый покупкою, оказывается, по-видимому, бесполезным перед правильным нападением» западных стран. Но это же относится и к промышленной сфере. Как только Китай отошёл от традиционной схемы «закупки» на Западе машин и перешёл к перестройке всей экономической, образовательной и технологической сферы, сразу же наметился отчётливый технический и экономический рост.

Техника относится к сфере материальной культуры. Это — обстановка нашей домашней и общественной жизни, средства общения, защиты и нападения, все орудия действия на различных поприщах. Так определяет технику на рубеже XIX–XX столетий П. К. Энгельмейер: «Своими приспособлениями она усилила наш слух, зрение, силу и ловкость, она сокращает расстояние и время и вообще увеличивает производительность труда. Наконец, облегчая удовлетворение потребностей, она тем самым способствует нарождению новых. Техника покорила нам пространство и время, материю и силу и сама служит той силой, которая неудержимо гонит вперёд колесо прогресса». Однако, как хорошо известно, материальная культура связана с духовной культурой самыми неразрывными узами. Например, археологи именно по остаткам материальной культуры стремятся подробно восстановить культуру древних народов. В этом смысле философия техники является в значительной своей части археологией технических знаний, если она обращена в прошлое (особенно а древнем мире и в Средние века, где письменная традиция в технике ещё не была достаточно развита) и методологией технических знаний, если она обращена в настоящее и будущее.

Итак, техника должна быть понята — как совокупность технических устройств, артефактов — от отдельных простейших орудий до сложнейших технических систем; — как совокупность различных видов технической деятельности по созданию этих устройств — от научно-технического исследования и проектирования до их изготовления на производстве и эксплуатации, от разработки отдельных элементов технических систем до системного исследования и проектирования; — как совокупность технических знаний — от специализированных рецептурно-технических до теоретических научно-технических и системотехнических знаний.

Сегодня к сфере техники относится не только использование, но и само производство научно-технических знаний. Кроме того, сам процесс применения научных знаний в инженерной практике не является таким простым, как это часто думали, и связан не только с приложением уже имеющихся, но и с получением новых знаний. «Приложение состоит не в простом приложении наук к специальным целям, — писал немецкий инженер и ректор Берлинского политехникума А. Ридлер. — Раньше, чем делать такое приложение надо принять во внимание многочисленные условия данного случая. Трудность применения заключается в правильном отыскании действительных условий данного случая. Условно принятое положение вещей и пренебрежение отдельными данными условиями обманывают насчёт настоящей действительности. Только применение ведёт к полному пониманию; оно составляет высшую ступень познания, а общее научное познание составляет только предварительную ступень к нему. Знание есть дочь применения. Для применения нужно умение исследовать и изобретательность».

Таким образом, современная техника, и прежде всего техническое знание, неразрывно связаны с развитием науки. Сегодня этот тезис никому не надо доказывать. Однако в истории развития общества соотношение науки и техники постепенно менялось.

Техника в исторической ретроспективе

Независимо от того, с какого момента отсчитывать начало науки, о технике можно сказать определённо, что она возникла вместе с возникновением Homo sapiens и длительное время развивалась независимо от всякой науки. Это, конечно, не означает, что ранее в технике не применялись научные знания. Но, во-первых, сама наука не имела длительное время особой дисциплинарной организации, и, во-вторых, она не была ориентирована на сознательное применение создаваемых ей знаний в технической сфере. Рецептурно-техническое знание достаточно долго противопоставлялось научному знанию, об особом научно-техническом знании вообще вопрос не ставился. «Научное» и «техническое» принадлежали фактически к различным культурным ареалам. В более ранний период развития человеческой цивилизации и научное, и техническое знание были органично вплетены в религиозно-мифологическое мировосприятие и ещё не отделялись от практической деятельности.

В древнем мире техника, техническое знание и техническое действие были тесно связаны с магическим действием и мифологическим миропониманием. Один из первых философов техники Альфред Эспинас в своей книге «Возникновение технологии», опубликованной в конце XIX века, писал: «Живописец, литейщик и скульптор являются работниками, искусство которых оценивается прежде всего как необходимая принадлежность культа … Египтяне, например, не намного отстали в механике от греков эпохи Гомера, но они не вышли из религиозного миросозерцания. Более того, первые машины, по-видимому, приносились в дар богам и посвящались культу, прежде чем стали употребляться для полезных целей.

Бурав с ремнем был, по-видимому, изобретён индусами для возжигания священного огня — операция, производившаяся чрезвычайно быстро, потому что она и теперь совершается в известные праздники до 360 раз в день. Колесо было великим изобретением; весьма вероятно, что оно было прежде посвящено богам. Гейгер полагает, что надо считать самыми древними молитвенные колеса, употребляемые и теперь в буддийских храмах Японии и Тибета, которые отчасти являются ветряными, а отчасти гидравлическими колёсами. Итак, вся техника этой эпохи, — заключает автор, — имела один и тот же характер. Она была религиозной, традиционной и местной». Наука древнего мира была ещё не только неспециализированной и недисциплинарной, но и неотделимой от практики и техники. Наиболее важным шагом на пути развития западной цивилизации была античная революция в науке, которая выделила теоретическую форму познания и освоения мира в самостоятельную сферу человеческой деятельности.

Античная наука была комплексной по самому своему стремлению максимально полного охвата осмысляемого теоретически и обсуждаемого философски предмета научного исследования. Специализация ещё только намечалась и во всяком случае не принимала организованных форм дисциплинарности. Понятие техники также было существенно отлично от современного. В Античности понятие «технэ» обнимает и технику, и техническое знание, и искусство. Но оно не включает теорию. Поэтому у древнегреческих философов, например, Аристотеля, нет специальных трудов о «технэ». Более того, в античной культуре наука и техника рассматривались как принципиально различные виды деятельности. «В античном мышлении существовало чёткое различение эпистеме, на постижении которого основывается наука, и технэ, практического знания, которое необходимо для дела и связано с ним, — писал один известный исследователь. — Технэ не имело никакого теоретического фундамента, античная техника всегда была склонна к рутине, сноровке, навыку; технический опыт передавался от отца к сыну, от матери к дочери, от мастера к ученику. Древние греки проводили чёткое различение теоретического знания и практического ремесла».

В Средние века архитекторы и ремесленники полагались в основном на традиционное знание, которое держалось в секрете и которое со временем изменялось лишь незначительно. Вопрос соотношения между теорией и практикой решался в моральном аспекте — например, какой стиль в архитектуре является более предпочтительным с божественной точки зрения. Именно инженеры, художники и практические математики эпохи Возрождения сыграли решающую роль в принятии нового типа практически ориентированной теории. Изменился и сам социальный статус ремесленников, которые в своей деятельности достигли высших уровней Ренессансной культуры. В эпоху Возрождения наметившаяся уже в раннем Средневековье тенденция к всеохватывающему рассмотрению и изучению предмета выразилась, в частности, в формировании идеала энциклопедически развитой личности учёного и инженера, равным образом хорошо знающего и умеющего — в различных областях науки и техники.

В науке Нового времени можно наблюдать иную тенденцию — стремление к специализации и вычленению отдельных аспектов и сторон предмета как подлежащих систематическому исследованию экспериментальными и математическими средствами. Одновременно выдвигается идеал новой науки, способной решать теоретическими средствами инженерные задачи, и новой, основанной на науке, техники. Именно этот идеал привёл в конечном итоге к дисциплинарной организации науки и техники. В социальном плане это было связано со становлением профессий учёного и инженера, повышением их статуса в обществе. Сначала наука многое взяла у мастеров-инженеров эпохи Возрождения, затем в XIX–XX веках профессиональная организация инженерной деятельности стала строиться по образцам действия научного сообщества. Специализация и профессионализация науки и техники с одновременной технизацией науки и сциентификацией техники имели результатом появление множества научных и технических дисциплин, сложившихся в XIX–XX веках в более или менее стройное здание дисциплинарно организованных науки и техники. Этот процесс был также тесно связан со становлением и развитием специально-научного и основанного на науке инженерного образования.

Итак, можно видеть, что в ходе исторического развития техническое действие и техническое знание постепенно отделяются от мифа и магического действия, но первоначально опираются ещё не на научное, а лишь на обыденное сознание и практику. Это хорошо видно из описания технической рецептуры в многочисленных пособиях по ремесленной технике, направленных на закрепление и передачу технических знаний новому поколению мастеров. В рецептах уже нет ничего мистически-мифологического, хотя перед нами ещё не научное описание, да и техническая терминология ещё не устоялась.

В Новое время возникает настоятельная необходимость подготовки инженеров в специальных школах. Это уже не просто передача накопленных предыдущими поколениями навыков от мастера к ученику, от отца к сыну, но налаженная и социально закреплённая система передачи технических знаний и опыта через систему профессионального образования.

Как в технике формировалось рациональное обобщение?

Первая ступень рационального обобщения в ремесленной технике по отдельным её отраслям была связана с необходимостью обучения в рамках каждого отдельного вида ремесленной технологии. Такого рода справочники и пособия для обучения ещё не были строго научными, но уже вышли за пределы мифологической картины мира. В обществе осознавалась необходимость создания системы регулярного обучения ремеслу. Например, фундаментальный труд немецкого учёного и инженера Георгия Агриколы «О горном деле и металлургии в двенадцати книгах» (1556 год) был, по сути дела, первой производственно-технической энциклопедией и включал в себя практические сведения и рецепты, почерпнутые у ремесленников, а также из собственной многогранной инженерной практики, — сведения и рецепты, относящиеся к производству металлов и сплавов, к вопросам разведки и добычи полезных ископаемых и многому другому. К жанру технической литературы более позднего времени могут быть отнесены «театры машин» и «театры мельниц» (например, «Общий театр машин» Якоба Лейпольда в девяти томах). Такие издания фактически выполняли роль первых учебников.

Дальнейшее развитие рационализации технической деятельности могло идти уже только по пути научного обобщения. Инженеры ориентировались на научную картину мира, но в реальной технической практике господствовал мир «приблизительности». Образцы точного расчёта демонстрировали учёные, разрабатывая все более совершенные научные инструменты и приборы, которые лишь впоследствии попадали в сферу производственной практики. Взаимоотношения науки и техники в это время определялись ещё во многом случайными факторами — например, личными контактами учёных и практиков, и так далее. Вплоть до XIX века наука и техника развиваются как бы по независимым траекториям, являясь, по сути дела, обособленными социальными организмами — каждый со своими особыми системами ценностей.

Одним из учебных заведений для подготовки инженеров было Горное училище, учреждённое в 1773 году в Санкт-Петербурге. В его программах уже чётко прослеживается ориентация на научную подготовку будущих инженеров. Однако всё же подобные технические училища были более ориентированы на практическую подготовку, и научная подготовка в них значительно отставала от уровня развития науки. Методика преподавания в инженерных учебных заведениях того времени носила скорее характер ремесленного ученичества: инженеры-практики объясняли отдельным студентам или их небольшим группам, как нужно возводить тот или иной тип сооружений или машин.

Новые теоретические сведения сообщались лишь по ходу таких объяснений. Даже лучшие учебники по инженерному делу, вышедшие в течение XVIII столетия, являются в основном описательными: математические расчёты встречаются в них крайне редко. Постепенно положение меняется, так как в связи с настоятельной необходимостью регулярной научной подготовки инженеров, возникает потребность научного описания техники и систематизации накопленных научно-технических знаний. В силу этих причин первой действительно научной технической литературой становятся учебники для высших технических школ.

Одной из первых такого рода попыток создания научной технической литературы стали учебники по прикладной механике. Однако потребовалось почти столетие для того, чтобы полутеоретическое описание всех существующих машин с точки зрения начертательной геометрии, заложенное Гаспаром Монжем в программу обучения инженеров в Парижской политехнической школе, превратилось в подлинную теорию механизмов и машин.

Вторая ступень рационального обобщения техники заключалась в обобщении всех существующих областей ремесленной техники. Это было осуществлено в так называемой «Общей технологии» (1777 год) Иоганна Бекманна и его школы, которая была попыткой обобщения приёмов технической деятельности различного рода, а также во французской «Энциклопедии» — компендиуме всех существовавших к тому времени наук и ремёсел. В своём труде «Введение в технологию или о знании цехов, фабрик и мануфактур…» Иоганн Бекманн пытался представить обобщённое описание не столько самих машин и орудий как продуктов технической деятельности, сколько самой этой деятельности, то есть всех существовавших тогда технологий (ремёсел, производств, устройство заводов, а также употребляемых в них машин, орудий, материалов и так далее). Если частная технология рассматривала каждое техническое ремесло отдельно, то формулируемая Бекманом общая технология пыталась систематизировать различные производства в технических ремеслах, чтобы облегчить их изучение.

Классическим выражением стремления к такого рода синтетическому описанию является французская «Энциклопедия», которая представляла собой попытку, по замыслу создателей, собрать все знания, «рассеянные по земле», ознакомить с ними всех живущих людей и передать их тем, кто придёт на смену. Этот проект, по словам Дидро, должен опрокинуть барьеры между ремёслами и науками, дать им свободу. Однако, все перечисленные попытки, независимо от их претензий на научность, были, по сути дела, лишь рациональным обобщением накопленного технического опыта на уровне здравого смысла.

Следующая ступень рационального обобщения техники находит своё выражение в появлении технических наук (технических теорий). Такое теоретическое обобщение отдельных областей технического знания в различных сферах техники происходит прежде всего в целях научного образования инженеров при ориентации на естественнонаучную картину мира. Научная техника означала на первых порах лишь применение к технике естествознания. В XIX веке «техническое знание было вырвано из вековых ремесленных традиций и привито к науке, — писал американский философ и историк Э. Лейтон. — Техническое сообщество, которое в 1800 году было ремесленным и мало отличалось от средневекового, становится «кривозеркальным двойником» научного сообщества. На передних рубежах технического прогресса ремесленники были заменены новыми фигурами — новым поколением учёных-практиков. Устные традиции, переходящие от мастера к ученику, новый техник заменил обучением в колледже, профессиональную организацию и техническую литературу создал по образцу научной». Итак, техника стала научной — но не в том смысле, что безропотно теперь выполняет все предписания естественных наук, а в том, что вырабатывает специальные — технические — науки.

Наиболее ярко эта линия развития выразилась в программе научной подготовки инженеров в Парижской политехнической школе. Это учебное заведение было основано в 1794 году математиком и инженером Гаспаром Монжем, создателем начертательной геометрии. В программу была заложена ориентация на глубокую математическую и естественнонаучную подготовку будущих инженеров. Не удивительно, что Политехническая школа вскоре стала центром развития математики и математического естествознания, а также технической науки, прежде всего прикладной механики. По образцу данной Школы создавались впоследствии многие инженерные учебные заведения Германии, Испании, США, России.

Технические науки, которые формировались прежде всего в качестве приложения различных областей естествознания к определённым классам инженерных задач, в середине ХХ века образовали особый класс научных дисциплин, отличающихся от естественных наук как по объекту, так и по внутренней структуре, но также обладающих дисциплинарной организацией.

Наконец, высшую на сегодня ступень рационального обобщения в технике представляет собой системотехника как попытка комплексного теоретического обобщения всех отраслей современной техники и технических наук при ориентации не только на естественнонаучное, но и гуманитарное образование инженеров, то есть при ориентации на системную картину мира.

Системотехника представляет собой особую деятельность по созданию сложных технических систем и в этом смысле является прежде всего современным видом инженерной, технической деятельности, но в то же время включает в себя особую научную деятельность, поскольку является не только сферой приложения научных знаний. В ней происходит также и выработка новых знаний. Таким образом, в системотехнике научное знание проходит полный цикл функционирования — от его получения до использования в инженерной практике.

Инженер-системотехник должен сочетать в себе талант учёного, конструктора и менеджера, уметь объединять специалистов различного профиля для совместной работы. Для этого ему необходимо разбираться во многих специальных вопросах. В силу сказанного перечень изучаемых в ВУЗах США будущим системотехником дисциплин производит впечатление своим разнообразным и многоплановым содержанием: здесь — общая теория систем, линейная алгебра и матрицы, топология, теория комплексного переменного, интегральные преобразования, векторное исчисление дифференциальные уравнения, математическая логика, теория графов, теория цепей, теория надёжности, математическая статистика, теория вероятностей, линейное, нелинейное и динамическое программирование, теория регулирования, теория информации, кибернетика, методы моделирования и оптимизации, методология проектирования систем, применение инженерных моделей, проектирование, анализ и синтез цепей, вычислительная техника, биологические и социально-экономические, экологические и информационно-вычислительные системы, прогнозирование, исследование операций и так далее.

Из этого перечня видно, насколько широка подготовка современного инженера-системотехника. Однако главное для него — научиться применять все полученные знания для решения двух основных системотехнических задач: обеспечения интеграции частей сложной системы в единое целое и управления процессом создания этой системы. Поэтому в этом списке внушительное место уделяется системным и кибернетическим дисциплинам, позволяющим будущему инженеру овладеть общими методами исследования и проектирования сложных технических систем, независимо от их конкретной реализации и материальной формы. Именно в этой области он является профессионалом-специалистом.

Системотехника является продуктом развития традиционной инженерной деятельности и проектирования, но качественно новым этапом, связанным с возрастанием сложности проектируемых технических систем, появлением новых прикладных дисциплин, выработкой системных принципов исследования и проектирования таких систем. Особое значение в ней приобретает деятельность, направленная на организацию, научно-техническую координацию и руководство всеми видами системотехнической деятельности (такими как, с одной стороны, проектирование компонентов, конструирование, отладка, разработка технологии, а с другой — радиоэлектроника, химическая технология, инженерная экономика, разработка средств общения человека и машины, и так далее), а также направленная на стыковку и интеграцию частей проектируемой системы в единое целое. Именно последнее составляет ядро системотехники и определяет её специфику и системный характер.

Две последние стадии научного обобщения техники представляют особый интерес для философского анализа, поскольку именно на этих этапах прослеживается поистине глобальное влияние техники на развитие современного общества. Франц Рело, формулируя основные задачи своей работы, подчёркивает прежде всего то значительное влияние на нынешние культурные условия мира, которое принадлежит в наши дни технике, опирающейся на научные основы. «Она сделала нас способными достигать в материальном отношении гораздо большего, сравнительно с тем, что было возможно для человечества несколько столетий тому назад. Повсюду в новейшей жизни, вокруг нас, и вместе с нами, научная техника является нашею действительною слугою и спутницей, никогда не покладающей рук, и только тогда вполне убеждаемся в этом, когда мы, хотя только на короткое время, лишаемся её помощи». И хотя до сих пор раздаются голоса против неуклонного развития технических устройств, те, кто их подаёт, продолжают разъезжать по железной дороге, звонить по телефону и так далее, пользоваться всеми благами победившей технической цивилизации и ничуть не задерживают главного движения. Итак, суть научного метода в технике состоит в следующем: «Если привести неодушевлённые тела в такое положение, такие обстоятельства, чтобы их действие, сообразное с законами природы, соответствовало нашим целям, то их можно заставить совершать работу для одушевлённых существ и вместо этих последних». Когда эту задачу начали выполнять сознательно, и возникла новейшая научная техника.

Процесс сайентификации техники был бы немыслим без научного обучения инженеров и формирования дисциплинарной организации научно-технического знания по образцу дисциплинарного естествознания. Однако к середине ХХ века дифференциация в сфере научно-технических дисциплин и инженерной деятельности зашла так далеко, что дальнейшее их развитие становится невозможным без междисциплинарных технических исследований и системной интеграции самой инженерной деятельности. Естественно, что эти системно-интегративные тенденции находят своё отражение в сфере инженерного образования.

Формируется множество различных научно-технических дисциплин и соответствующих им сфер инженерной практики. Появились узкие специалисты, которые знают «все ни о чем» и не знают, что происходит в смежной лаборатории. Появляющиеся так называемые универсалисты, напротив, знают «ничего обо всём». И хотя статус этих универсалистов в системе дисциплинарной организации науки и в структуре специализированной инженерной деятельности до сих пор чётко не определён, без них сегодня становится просто невозможно не только решение конкретных научных и инженерных задач, но и дальнейшее развитие науки и техники в целом. Сами инженерные задачи становятся комплексными, и при их решении необходимо учитывать различные аспекты, которые раньше казались второстепенными, например, экологические и социальные аспекты. Именно тогда, когда возникают междисциплинарные, системные проблемы в технике, значение философии техники существенно возрастает, поскольку они не могут быть решены в рамках какой-либо одной уже установившейся научной парадигмы. Таким образом, ставшая в ХХ веке традиционной дисциплинарная организация науки и техники должна быть дополнена междисциплинарными исследованиями совершенно нового уровня. А поскольку будущее развитие науки и техники закладывается в процессе подготовки и воспитания профессионалов, возникает необходимость формирования нового стиля инженерно-научного мышления именно в процессе инженерного образования.

Кроме того, в сфере техники и технических наук формируется слой поисковых, фактически фундаментальных исследований, то есть технической теории. Это приводит к специализации внутри отдельных областей технической науки и инженерной деятельности. Само по себе очень важное и нужное разделение труда также порождает целый ряд проблем кооперации и стыковки различных типов инженерных задач. Естественно, что и эта тенденция находит своё выражение в сфере инженерного образования. Это приводит к тому, что проектная установка проникает в сферу науки, а познавательная — в область инженерной деятельности. Подобно тому, как это делает философия науки по отношению к научному познанию и научной теории, философия техники начинает выполнять рефлексивную функцию по отношению к техническому познанию и технической теории.

К сожалению, пока ещё очень и очень медленно, но все отчётливее в инженерное сознание проникает мысль о необходимости обращения к истории техники и науки не только для изучения культурных образцов и познания прошлого, но и для поиска новых технологических решений. Это относится, например, к древним медицинским технологиям, где многовековая проверка традицией дополняется сегодня строгим научным анализом. История техники, понимаемая не только как история отдельных технических средств, но и как история технических решений, проектов и технических теорий (как успешных, так и нереализованных, казавшихся в своё время тупиковыми) может стать действительной основой не только реализуемого настоящего, но и предвидимого будущего. Знать и предвидеть — задача не столько историческая, сколько философская. Поэтому философия и история науки и техники должны занять одно из важных мест в современном инженерном образовании.

Философия техники имеет в данном случае сходные задачи по отношению к технике, что и философия науки по отношению к науке. Её роль, естественно, возрастает при переходе от простых систем к сложным, а также от специализированных видов технической деятельности к системным и теоретическим исследованиям и видам проектирования. Процессы, происходящие именно на этих этапах развития технической, лучше сказать — научно-технической деятельности, требуют в наибольшей степени философского осмысления.

В сложной кооперации различных видов и сфер современной инженерной деятельности можно выделить три основных направления, требующих различной подготовки соответствующих специалистов. Во-первых, это — инженеры-производственники, которые призваны выполнять функции технолога, организатора производства и инженера по эксплуатации. Такого рода инженеров необходимо готовить с учётом их преимущественной практической ориентации. Во-вторых, это — инженеры-исследователи-разработчики, которые должны сочетать в себе функции изобретателя и проектировщика, тесно связанные с научно-исследовательской работой в области технической науки. Они становятся основным звеном в процессе соединения науки с производством. Им требуется основательная научно-техническая подготовка. Наконец, в-третьих, это — инженеры-системотехники или, как их часто называют, «системщики широкого профиля», задача которых — организация и управление сложной инженерной деятельностью, комплексное исследование и системное проектирование. Подготовка такого инженера-организатора и универсалиста требует самой широкой системной и методологической направленности и междисциплинарности. Для такого рода инженеров особенно важно междисциплинарное и общегуманитарное образование, в котором ведущую роль могла бы сыграть философия науки и техники.

Таким образом, именно две последние ступени рационального обобщения в технике представляют наибольший интерес для философско-методологического анализа, а именно — методология технических наук, инженерного, а затем и системного проектирования. Именно в этой сфере интересы философии техники и философии науки особенно тесно переплетаются. Философия науки предоставляет философии техники выработанные в ней на материале естественнонаучного, прежде всего физического, познания средства методологического анализа; философия техники даёт новый материал — технические науки — для такого анализа и дальнейшего развития самих методологических средств. Именно поэтому в дальнейшем мы сделаем акцент на «пересечении» философии науки и философии техники.

Проблема соотношения науки и техники

В современной литературе по философии техники можно выделить следующие основные подходы к решению проблемы изменения соотношения науки и техники:

техника рассматривается как прикладная наука;
процессы развития науки и техники рассматриваются как автономные, но скоординированные процессы;
наука развивалась, ориентируясь на развитие технических аппаратов и инструментов;
техника науки во все времена обгоняла технику повседневной жизни;
до конца XIX века регулярного применения научных знаний в технической практике не было, но оно характерно для современных технических наук.

Линейная модель

Длительное время (особенно в 1950–1960-е годы нашего столетия) одной из наиболее распространённых была так называемая линейная модель, рассматривающаятехнику в качестве простого приложения науки или даже — как прикладную науку. Однако эта точка зрения в последние годы подверглась серьёзной критике как слишком упрощённая. Такая модель взаимоотношения науки и техники, когда за наукой признается функция производства знания, а за техникой — лишь его применение, вводит в заблуждение, так как утверждает, что наука и техника представляют различные функции, выполняемые одним и тем же сообществом.

Например, О. Майер считает, что границы между наукой и техникой произвольны. В термодинамике, аэродинамике, физике полупроводников, медицине невозможно отделить практику от теории, они сплетены здесь в единый предмет. И учёный, и техник «применяют одну и ту же математику, могут работать в одинакового вида лабораториях, у обоих можно видеть руки грязными от ручного труда». Многие учёные сделали вклад в технику (Архимед, Галилей, Кеплер, Гюйгенс, Гук, Лейбниц, Эйлер, Гаусс, Кельвин), а многие инженеры стали признанными и знаменитыми авторитетами в науке (Герон Александрйский, Леонардо да Винчи, Стевин, Герике, Уатт, Карно). Сегодня теоретики и практики «более чётко идентифицируются академической степенью или обозначением работы, но если мы посмотрим на их действительную работу, маркировка опять окажется произвольной. Многие, вероятно, большинство современных учёных обращаются к работе для технических целей, тогда как академические инженеры эпизодически занимаются исследованием того, что не имеет в виду никакого технического применения вообще.

На уровне социальной организации различение науки и техники также является произвольным. Если школа, академия или профессиональная организация имеют в своём названии слово «наука» или «техника», — это скорее индикатор того, как данное понятие определяется на современной шкале ценностей, чем выражением действительных интересов и деятельности их членов. Чаще, однако, наука обладает более высоким социальным статусом, чем техника, и профессиональная организация является эффективным инструментом достижения и сохранения такого статуса». Научные и технические цели, по мнению Майера, часто преследуются одновременно (или в различное время) одними и теми же людьми или институтами, которые используют одни и те же методы и средства. Этот автор полагает, «что практически применимого критерия для различения науки и техники попросту не существует».

Иногда считают, что главное различие между наукой и техникой — лишь в широте кругозора и в степени общности проблем: технические проблемы более узки и более специфичны. Однако в действительности наука и техника составляют различные сообщества, каждое из которых различно осознает свои цели и систему ценностей.

Такая упрощённая линейная модель технологии как прикладной науки, то есть модель, постулирующая линейную, последовательную траекторию — от научного знания к техническому открытию и инновации — большинством специалистов признана сегодня неадекватной.

Эволюционная модель

Процессы развития науки и техники часто рассматриваются как автономные, независимые друг от друга, но скоординированные. Тогда вопрос их соотношения решается так: (а) полагают, что наука на некоторых стадиях своего развития использует технику инструментально для получения собственных результатов, и наоборот — бывает так, что техника использует научные результаты в качестве инструмента для достижения своих целей; (б) высказывается мнение, что техника задаёт условия для выбора научных вариантов, а наука в свою очередь — технических. Последнее называют эволюционной моделью.

Рассмотрим последовательно каждую из этих точек зрения. Первая точка зрения подчёркивает, что представление о технике просто как о прикладной науке должно быть отброшено, так как роль науки в технических инновациях имеет относительное, а не абсолютное значение. Согласно этой точке зрения, технический прогресс руководствуется прежде всего эмпирическим знанием, полученным в процессе имманентного развития самой техники, а не теоретическим знанием, привнесённым в неё извне научным исследованием.

Например, американский философ техники Г. Сколимовский разделяет научный и технический прогресс. По его мнению, методологические факторы, имеющие значение для роста техники, совершенно отличны от тех факторов, которые важны для роста науки. Хотя во многих случаях технические достижения могут быть рассмотрены как базирующиеся на чистой науке, исходная проблема при этом была вовсе не технической, а когнитивной. Поэтому при исследовании технического прогресса следует исходить, с его точки зрения, не из анализа роста знания, а из исследования этапов решения технической проблемы. Рост техники выражался в виде способности производить всё более и более разнообразные технические объекты со всё более и более интересными характеристиками и все более и более эффективным способом.

Конечно, технику нельзя рассматривать как прикладную науку, а прогресс в ней — в качестве простого придатка научных открытий. Такая точка зрения является односторонней. Но не менее односторонней является, по нашему мнению, и противоположная позиция, которая акцентирует лишь эмпирический характер технического знания. Совершенно очевидно, что современная техника немыслима без глубоких теоретических исследований, которые проводятся сегодня не только в естественных, но и в особых — технических — науках.

В эволюционной модели соотношения науки и техники выделяются три взаимосвязанные, но самостоятельные сферы: наука, техника и производство (или — более широко — практическое использование). Внутренний инновационный процесс происходит в каждой из этих сфер по эволюционной схеме.

Для Стефана Тулмина, например, очевидно, что выработанная им дисциплинарная модель эволюции науки применима также и для описания исторического развития техники. Только в данном случае речь идёт уже не о факторах изменения популяции теорий или понятий, а об эволюции инструкций, проектов, практических методов, приёмов изготовления и так далее. Новая идея в технике часто ведёт, как и в науке, к появлению совершенно новой технической дисциплины. Техника развивается за счёт отбора нововведений из запаса возможных технических вариантов. Однако, если критерии отбора успешных вариантов в науке являются главным образом внутренними профессиональными критериями, в технике они зачастую будут внешними, то есть для оценки новаций в технике важны не только собственно технические критерии (например, эффективность или простота изготовления), но и — оригинальность, конструктивность и отсутствие негативных последствий. Кроме того, профессиональные ориентации инженеров и техников различны, так сказать, в географическом отношении: в одних странах инженеры более ориентированы на науку, в других — на коммерческие цели. Важную роль скорости нововведений в технической сфере играют социально-экономические факторы.

По мнению этого автора, для описания взаимодействия трёх автономных эволюционных процессов справедлива та схема, которую он создал для описания процессов развития науки, а именно:

создание новых вариантов (фаза мутаций)
создание новых вариантов для практического использования (фаза селекции)
распространение успешных вариантов внутри каждой сферы на более широкую сферу науки и техники (фаза диффузии и доминирования).

Подобным же образом связаны техника и производство.

Тулмин также отрицает, что технику можно рассматривать просто как прикладную науку. Во-первых, неясно само понятие «приложение». В этом плане законы Кеплера вполне могут рассматриваться как специальное «приложение» теории Ньютона. Во-вторых, между наукой и техникой существуют перекрестные связи и часто бывает трудно определить, находится «источник» какой-то научной или технической идеи в области науки или в сфере техники. Следует также отметить, что соотношение науки и техники в разных культурах различно. В античной культуре «чистые» математика и физика развивались, не заботясь о каких-либо приложениях в технике. В древнекитайском обществе, несмотря на слабое развитие математических и физических теорий, ремесленная техника была весьма плодотворна. В конечном счёте техника и ремесло намного старше, чем естествознание. Многие тысячелетия, например, обработка металла и врачебное искусство развивались без какой-либо связи с наукой. Положение изменилось лишь в последнее столетие, когда техника и промышленность действительно были революционизированы наукой. Но это не означает, по мнению Тулмина, что изменилась сама сущность техники, но лишь то, что новое, более тесное партнёрство техники и науки привело к ускорению решения технических проблем, ранее считавшихся неразрешимыми.

Аналогичным образом объяснял взаимодействие науки и техники другой известный философ науки — Дерек де Солла Прайс, который пытался разделить развитие науки и техники на основе выделения различий в интенциях и поведении тех, кто занимается научным техническим творчеством. Учёный — это тот, кто хочет публиковать статьи, для техника же опубликованная статья не является конечным продуктом. Прайс определяет технику как исследование, главным продуктом которого является не публикация (как в науке), а — машина, лекарство, продукт или процесс определённого типа и пытается применить модели роста публикаций в науке к объяснению развития техники.

Таким образом, в данном случае философы науки пытаются перенести модели динамики науки на объяснение развития техники. Однако, такая процедура, во-первых, ещё требует специального обоснования, и, во-вторых, необходим содержательный анализ развития технического знания и деятельности, а не поиск подтверждающих примеров для априорной модели, полученной на совершенно ином материале. Конечно, это не означает, что многие результаты, полученные в современной философии науки, не могут быть использованы для объяснения и понимания механизмов развития техники, особенно вопроса о соотношении науки и техники.

Техника науки и технические науки

Согласно третьей, указанной выше, точке зрения, наука развивалась, ориентируясь на развитие технических аппаратов и инструментов, и представляет собой ряд попыток исследовать способ функционирования этих инструментов.

Германский философ Гернот Беме приводит в качестве примера теорию магнита английского учёного Вильяма Гилберта, которая базировалась на использовании компаса. Аналогичным образом можно рассмотреть и возникновение термодинамики на основе технического развития парового двигателя. Другими примерами являются открытие Галилея и Торичелли, к которым они были приведены практикой инженеров, строивших водяные насосы. По мнению Беме, техника ни в коем случае не является применением научных законов, скорее, в технике идёт речь о моделировании природы сообразно социальным функциям. «И если говорят, что наука является базисом технологии, то можно точно также сказать, что технология даёт основу науке. Существует исходное единство науки и технологии Нового времени, которое имеет свой источник в эпохе Ренессанса. Тогда механика впервые выступила как наука, как исследование природы в технических условиях (эксперимента) и с помощью технических моделей (например, часов, и так далее)».

Это утверждение отчасти верно, поскольку прогресс науки зависел в значительной степени от изобретения соответствующих научных инструментов. Причём многие технические изобретения были сделаны до возникновения экспериментального естествознания, например, телескоп и микроскоп, а также можно утверждать, что без всякой помощи науки были реализованы крупные архитектурные проекты. Без сомнения, прогресс техники сильно ускоряется наукой; верно также и то, что «чистая» наука пользуется техникой, то есть инструментами, а наука была дальнейшим расширением техники. Но это ещё не означает, что развитие науки определяется развитием техники. К современной науке, скорее, применимо противоположное утверждение.

Четвёртая точка зрения оспаривает предыдущую, утверждая, что техника науки, то есть измерение и эксперимент, во все времена обгоняет технику повседневной жизни.

Этой точки зрения придерживался, например, А. Койре, который оспаривал тезис, что наука Галилея представляет собой не что иное, как продукт деятельности ремесленника или инженера. Он подчёркивал, что Галилей и Декарт никогда не были людьми ремесленных или механических искусств и не создали ничего, кроме мыслительных конструкций. Не Галилей учился у ремесленников на венецианских верфях, напротив, он научил их многому. Он был первым, кто создал первые действительно точные научные инструменты — телескоп и маятник, которые были результатом физической теории. При создании своего собственного телескопа Галилей не просто усовершенствовал голландскую подзорную трубу, а исходил из оптической теории, стремясь сделать невидимое наблюдаемым, из математического расчёта, стремясь достичь точности в наблюдениях и измерениях. Измерительные инструменты, которыми пользовались его предшественники, были по сравнению с приборами Галилея ещё ремесленными орудиями. Новая наука заменила расплывчатые и качественные понятия аристотелевской физики системой надёжных и строго количественных понятий. Заслуга великого учёного в том, что он заменил обыкновенный опыт основанным на математике и технически совершенным экспериментом.

Декартовская и галилеевская наука имела особое значение для техников и инженеров. То, что на смену миру «приблизительности» и «почти» в создании ремесленниками различных технических сооружений и машин приходит мир новой науки — мир точности и расчёта, — заслуга не инженеров и техников, а теоретиков и философов. Примерно такую же точку зрения высказывал Луис Мамфорд: «Сначала инициатива исходила не от инженеров-изобретателей, а от учены. Телеграф, в сущности, открыл Генри, а не Морзе; динамо — Фарадей, а не Сименс; электромотор — Эрстед, а не Якоби; радиотелеграф — Максвелл и Герц, а не Маркони и Де Форест…» Преобразование научных знаний в практические инструменты, с точки зрения Мамфорда, было простым эпизодом в процессе открытия. Из этого выросло новое явление: обдуманное и систематическое изобретение. Например, телефон на большие дистанции стал возможен только благодаря систематическим исследованиям в лабораториях Белла.

Эта точка зрения также является односторонней. Хорошо известно, что ни Максвелл, ни Герц не имели в виду технических приложений развитой ими электромагнитной теории. Герц ставил естественнонаучные эксперименты, подтвердившие теорию Максвелла, а не конструировал радиоприёмную или радиопередающую аппаратуру, изобретённую позже. Потребовались ещё значительные усилия многих учёных и инженеров, прежде чем подобная аппаратура приобрела современный вид. Верно, однако, что эта работа была связана с серьёзными систематическими научными (точнее, научно-техническими) исследованиями. В то же время технологические инновации вовсе не обязательно являются результатом движения, начинающегося с научного открытия.

По нашему мнению, наиболее реалистической и исторически обоснованной точкой зрения является та, которая утверждает, что вплоть до конца XIX века регулярного применения научных знаний в технической практике не было, но это характерно для технических наук сегодня. В течение XIX века отношения науки и техники частично переворачиваются в связи со «сциентификацией» техники. Этот переход к научной технике не был, однако, однонаправленной трансформацией техники наукой, а их взаимосвязанной модификацией. Другими словами, «сциентизация техники» сопровождалась «технизацией науки».

Техника большую часть своей истории была мало связана с наукой; люди могли делать и делали устройства, не понимая, почему они так работают. В то же время естествознание до XIX века решало в основном свои собственные задачи, хотя часто отталкивалось от техники. Инженеры, провозглашая ориентацию на науку, в своей непосредственной практической деятельности руководствовались ей незначительно. После многих веков такой «автономии» наука и техника соединились в XVII веке, в начале научной революции. Однако лишь к XIX веку это единство приносит свои первые плоды, и только в XX веке наука становится главным источником новых видов техники и технологии.

В первый период (донаучный) последовательно формируются три типа технических знаний: практико-методические, технологические и конструктивно-технические.

Во втором периоде происходит зарождение технических наук (со второй половины XVIII века до 70-х годов XIX века) происходит, во-первых, формирование научно-технических знаний на основе использования в инженерной практике знаний естественных наук и, во-вторых, появление первых технических наук. Этот процесс в новых областях практики и науки происходит, конечно, и сегодня, однако, первые образцы такого способа формирования научно-технических знаний относятся именно к данному периоду.

Третий период — классический (до середины XIX века) характеризуется построением ряда фундаментальных технических теорий.

Наконец, для четвёртого этапа (настоящее время) характерно осуществление комплексных исследований, интеграция технических наук не только с естественными, но и с общественными науками, и вместе с тем происходит процесс дальнейшей дифференциации и «отпочкования» технических наук от естественных и общественных.

Однако для проведения методологического анализа технического знания недостаточна простая эмпирическая констатация определённых исторических этапов. Необходимо дать теоретическое описание функционирования и генезиса технических наук. А для этого важно определить их специфику.

Специфика естественных и технических наук

Выявление специфики технических наук осуществляется обычно следующим образом: технические науки сопоставляются с естественными (и общественными) науками и параллельно рассматривается соотношение фундаментальных и прикладных исследований. При этом могут быть выделены следующие позиции:

технические науки отождествляются с прикладным естествознанием;
естественные и технические науки рассматриваются как равноправные научные дисциплины;
в технических науках выделяются как фундаментальные, так и прикладные исследования.

Технические науки и прикладное естествознание

Технические науки нередко отождествляются с прикладным естествознанием. Однако в условиях современного научно-технического развития такое отождествление не соответствует действительности. Технические науки составляют особый класс научных (научно-технических) дисциплин, отличающихся от естественных, хотя между ними существует достаточно тесная связь. Технические науки возникали в качестве прикладных областей исследования естественных наук, используя, но и значительно видоизменяя заимствованные теоретические схемы, развивая исходное знание. Кроме того, это не был единственный способ их возникновения. Важную роль сыграла здесь математика. Нет оснований также считать одни науки более важными и значимыми, чем другие, особенно если нет ясности, что принять за точку отсчёта.

По мнению Дж. Агасси, разделение науки на фундаментальную и прикладную по результатам исследования слишком тривиально. «Существует, конечно, пересечение, — писал он. — То исследование, которое известно как фундаментальное и которое является чистой наукой в ближайший отрезок времени, в конце концов применяется. Иными словами, фундаментальное исследование — это поиск некоторых законов природы с учётом использования этих законов». Это пересечение показывает, что данное разделение не является единственным, но всё же, с точки зрения Агасси, оно является достаточным, только имеет иное основание. Он выделил в науке два рода проблем — дедуцируемости и применимости — и показал различия в работе учёных-прикладников и изобретателей. В прикладной науке, в отличие от «чистой», проблемой дедуцируемости является поиск начальных условий, которые вместе с данными теориями дают условия, уточняемые практическим рассмотрением. С его точки зрения, «изобретение — это теория, а не практическая деятельность, хотя и с практическим концом».

Строго говоря, термин «прикладная наука» является некорректным. Обозначая техническую науку в качестве прикладной, исходят обычно из противопоставления «чистой» и прикладной науки. Если цель «чистой» науки — «знать», то прикладной — «делать». В этом случае прикладная наука рассматривается лишь как применение «чистой» науки, которая открывает законы, достигая тем самым понимания и объяснения природы. Однако, такой подход не позволяет определить специфику технических наук, поскольку и естественные, и технические науки могут быть рассмотрены как с точки зрения выработки в них новых знаний, так и с позиции приложения этих знаний для решения каких-либо конкретных задач, в том числе — технических. Кроме того, естественные науки могут быть рассмотрены как сфера приложения — например, математики. Иными словами, разделение наук по сфере практического применения является относительным.

По мнению Марио Бунге, разделение наук на «чистые» и прикладные всё же имеет определённый смысл: «эта линия должна быть проведена, если мы хотим объяснить различия в точке зрения и мотивации между исследователем, который ищет новый закон природы, и исследователем, который применяет известные законы к проектированию полезных приспособлений: тогда как первый хочет лучше понять вещи, последний желает через них усовершенствовать наше мастерство».

Как показывают конкретные исторические примеры, в реальной жизни очень трудно отделить использование научных знаний от их создания и развития. Как правило, инженеры сознательно или несознательно используют и формулируют общие утверждения или законы; математика выступает для них обычным аналитическим средством и языком. Инженеры постоянно выдвигают гипотезы и проектируют эксперименты для лабораторной или натурной проверки этих гипотез. Все это обычно маркируется и воспринимается как наука.

Инженеры используют не столько готовые научные знания, сколько научный метод. Кроме того, в самих технических науках постепенно формируется мощный слой фундаментальных исследований, теперь уже фундаментальные исследования с прикладными целями проводятся в интересах самой техники. Все это показывает условность проводимых границ между фундаментальными и прикладными исследованиями. Поэтому следует говорить о различии фундаментальных и прикладных исследований и в естественных, и в технических науках, а не о противопоставлении фундаментальных и прикладных наук, неизменно относя к первым из них — естественные, а ко вторым — технические науки.

Технические и естественные науки — равноправные партнёры

Сегодня всё большее число философов техники придерживаются той, по нашему мнению, единственно верной точки зрения, что технические и естественные науки должны рассматриваться как равноправные научные дисциплины. Каждая техническая наука — это отдельная и относительно автономная дисциплина, обладающая рядом особенностей. Технические науки — часть науки и, хотя они не должны далеко отрываться от технической практики, не совпадают с ней. Техническая наука обслуживает технику, но является прежде всего наукой, то есть направлена на получение объективного, поддающегося социальной трансляции знания.

Как показал Э. Лейтон, становление технических наук связано с широким движением в XIX веке — приданием инженерному знанию формы, аналогичной науке. Среди результатов этой тенденции было формирование профессиональных обществ, подобных тем, которые существовали в науке, появление исследовательских журналов, создание исследовательских лабораторий и приспособление математической теории и экспериментальных методов науки к нуждам инженерии. Таким образом, инженеры ХХ века заимствовали не просто результаты научных исследований, но также методы и социальные институты научного сообщества. С помощью этих средств они смогли сами генерировать специфические, необходимые для их профессионального сообщества знания. «Современная техника включает учёных, которые «делают» технику и техников, которые работают как учёные». Их работа (если они работают, например, в университете и не выполняют практических обязанностей) является «чистой» наукой, хотя свои результаты они публикуют в соответствующих технических журналах. «Старая точка зрения, что фундаментальная наука генерирует все знания, которые техник затем применяет, просто не помогает в понимании особенностей современной техники».

Действительно, сегодня никого не удивит тот факт, что «целевые исследования, которые проводятся в промышленных лабораториях исследователями, получившими инженерное образование, приводят к важным научным прорывам или что учёные, работающие в университетах или академических центрах, приходят к важным технологическим открытиям». Поэтому технические науки должны в полной мере рассматриваться как самостоятельные научные дисциплины, наряду с общественными, естественными и математическими науками. Вместе с тем они существенно отличаются от последних по специфике своей связи с техникой.

Технические и естественные науки имеют одну и ту же предметную область инструментально измеримых явлений. Хотя они могут исследовать одни и те же объекты, но проводят исследование этих объектов различным образом.

Технические явления в экспериментальном оборудовании естественных наук играют решающую роль, а большинство физических экспериментов является искусственно созданными ситуациями. Объекты технических наук также представляют собой своеобразный синтез «естественного» и «искусственного». Искусственность объектов технических наук заключается в том, что они являются продуктами сознательной целенаправленной человеческой деятельности. Их естественность обнаруживается прежде всего в том, что все искусственные объекты в конечном итоге создаются из естественного (природного) материала. Естественнонаучные эксперименты являются артефактами, а технические процессы — фактически видоизменёнными природными процессами. Осуществление эксперимента — это деятельность по производству технических эффектов и может быть отчасти квалифицирована как инженерная, то есть как конструирование машин, как попытка создать искусственные процессы и состояния, однако с целью получения новых научных знаний о природе или подтверждения научных законов, а не исследования закономерностей функционирования и создания самих технических устройств. Поэтому, указывая на инженерный характер физического эксперимента, не следует при этом упускать из вида тот факт, что и современная инженерная деятельность была в значительной степени видоизменена под влиянием развитого в науке Нового времени мысленного эксперимента.

Естественнонаучный эксперимент — это не столько конструирование реальной экспериментальной установки, сколько прежде всего идеализированный эксперимент, оперирование с идеальными объектами и схемами. Так, Галилей был не только изобретателем и страстным пропагандистом использования техники в научном исследовании, но он также переосмыслил и преобразовал техническое действие в физике. Быстрое расширение сферы механических искусств «обеспечило новые контролируемые, почти лабораторные ситуации, в которых он мог одним из первых наблюдать естественные явления… нелегко различимые в чистом состоянии природы». Цель физики — изолировать теоретически предсказанное явление, чтобы получить его в чистом виде. Вот почему физические науки открыты для применения в инженерии, а технические устройства могут быть использованы для экспериментов в физике.

Технические науки к началу ХХ столетия составили сложную иерархическую систему знаний — от весьма систематических наук до собрания правил в инженерных руководствах. Некоторые из них строились непосредственно на естествознании (например, сопротивление материалов и гидравлика) и часто рассматривались в качестве особой отрасли физики, другие (как кинематика механизмов) развивались из непосредственной инженерной практики. И в одном, и в другом случае инженеры заимствовали как теоретические и экспериментальные методы науки, так и многие ценности и институты, связанными с их использованием. К началу ХХ столетия технические науки, выросшие из практики, приняли качество подлинной науки, признаками которой являются систематическая организация знаний, опора на эксперимент и построение математизированных теорий. В технических науках появились также особые фундаментальные исследования.

Таким образом, естественные и технические науки — равноправные партнёры. Они тесно связаны как в генетическом аспекте, так и в процессах своего функционирования. Именно из естественных наук в технические были транслированы первые исходные теоретические положения, способы представления объектов исследования и проектирования, основные понятия, а также был заимствован самый идеал научности, установка на теоретическую организацию научно-технических знаний, на построение идеальных моделей, математизацию. В то же время нельзя не видеть, что в технических науках все заимствованные из естествознания элементы претерпели существенную трансформацию, в результате чего и возник новый тип организации теоретического знания. Кроме того, технические науки со своей стороны в значительной степени стимулируют развитие естественных наук, оказывая на них обратное воздействие.

Однако сегодня такой констатации уже недостаточно. Для определения специфики технического знания и технических наук необходимо анализировать их строение. На этой основе может быть затем пересмотрена и углублена и сама классификация наук. Не совсем корректно распространённое утверждение, что основой технических наук является лишь точное естествознание. Это утверждение может быть признано справедливым лишь по отношению к исторически первым техническим наукам. В настоящее время научно-технические дисциплины представляют собой широкий спектр различных дисциплин — от самых абстрактных до весьма специализированных, которые ориентируются на использование знаний не только естественных наук (физики, химии, биологии и так далее), но и общественных (например, экономики, социологии, психологии, и так далее). Относительно некоторых научно-технических дисциплин вообще трудно сказать, принадлежат ли они к чисто техническим наукам или представляют какое-то новое, более сложное единство науки и техники. Кроме того, некоторые части технических наук могут иметь характер фундаментального, а другие — прикладного исследования. Впрочем, то же справедливо и для естественных наук. Творческие и нетворческие элементы имеют место равно как в естественных, так и в технических науках. Нельзя забывать, что сам процесс практического приложения не является однонаправленным процессом, он реализуется как последовательность итераций и связан с выработкой новых знаний.

Фундаментальные и прикладные исследования в технических науках

Прикладное исследование — это такое исследование, результаты которого адресованы производителям и заказчикам и которое направляется нуждами или желаниями этих клиентов, фундаментальное — адресовано другим членам научного сообщества. Современная техника не так далека от теории, как это иногда кажется. Она не является только применением существующего научного знания, но имеет творческую компоненту. Поэтому в методологическом плане техническое исследование (то есть исследование в технической науке) не очень сильно отличается от научного. Для современной инженерной деятельности требуются не только краткосрочные исследования, направленные на решение специальных задач, но и широкая долговременная программа фундаментальных исследований в лабораториях и институтах, специально предназначенных для развития технических наук. В то же время современные фундаментальные исследования (особенно в технических науках) более тесно связаны с приложениями, чем это было раньше.

Для современного этапа развития науки и техники характерно использование методов фундаментальных исследований для решения прикладных проблем. Тот факт, что исследование является фундаментальным, ещё не означает, что его результаты неутилитарны. Работа же, направленная на прикладные цели, может быть весьма фундаментальной. Критериями их разделения являются в основном временной фактор и степень общности. Вполне правомерно сегодня говорить и о фундаментальном промышленном исследовании.

Вспомним имена великих учёных, бывших одновременно инженерами и изобретателями: Д. У. Гиббс — химик-теоретик — начал свою карьеру как механик-изобретатель; Дж. фон Нейман начал как инженер-химик, далее занимался абстрактной математикой и впоследствии опять вернулся к технике; Н. Винер и К. Шеннон были одновременно и инженерами и первоклассными математиками. Список может быть продолжен: Клод Луис Навье, инженер французского Корпуса мостов и дорог, проводил исследования в математике и теоретической механике; Вильям Томсон (лорд Кельвин) удачно сочетал научную карьеру с постоянными поисками в сфере инженерных и технологических инноваций; физик-теоретик Вильгельм Бьеркнес стал практическим метеорологом. Хороший техник ищет решения, даже если они ещё не полностью приняты наукой, а прикладные исследования и разработки всё более и более выполняются людьми с исходной подготовкой в области фундаментальной науки.

Таким образом, в научно-технических дисциплинах необходимо чётко различать исследования, включённые в непосредственную инженерную деятельность (независимо от того, в каких организационных формах они протекают), и теоретические исследования, которые мы будем далее называть технической теорией.

Для того, чтобы выявить особенности технической теории, её сравнивают прежде всего с естественнонаучной. Г. Сколимовский писал: «техническая теория создаёт реальность, в то время как научная теория только исследует и объясняет её». По мнению Ф. Раппа, решительный поворот в развитии технических наук состоял «в связывании технических знаний с математико-естественнонаучными методами». Этот автор различает также «гипотетико-дедуктивный метод» (идеализированная абстракция) естественнонаучной теории и «проективно-прагматический метод» (общая схема действия) технической науки.

Г. Беме отмечал, что «техническая теория составляется так, чтобы достичь определённой оптимизации». Для современной науки характерно её «ответвление в специальные технические теории». Это происходит за счёт построения специальных моделей в двух направлениях: формулировки теорий технических структур и конкретизации общих научных теорий. Можно рассмотреть в качестве примера становление химической технологии как научной дисциплины, где осуществлялась разработка специальных моделей, которые связывали более сложные технические процессы и операции с идеализированными объектами фундаментальной науки. По мнению Беме, многие первые научные теории были, по сути дела, теориями научных инструментов, то есть технических устройств: например, физическая оптика — это теория микроскопа и телескопа, пневматика — теория насоса и барометра, а термодинамика — теория паровой машины и двигателя.

Марио Бунге подчёркивал, что в технической науке теория — не только вершина исследовательского цикла и ориентир для дальнейшего исследования, но и основа системы правил, предписывающих ход оптимального технического действия. Такая теория либо рассматривает объекты действия (например, машины), либо относится к самому действию (например, к решениям, которые предшествуют и управляют производством или использованием машин). Бунге различал также научные законы, описывающие реальность, и технические правила, которые описывают ход действия, указывают, как поступать, чтобы достичь определённой цели (являются инструкцией к выполнению действий). В отличие от закона природы, который говорит о том, какова форма возможных событий, технические правила являются нормами. В то время, как утверждения, выражающие законы, могут быть более или менее истинными, правила могут быть более или менее эффективными. Научное предсказание говорит о том, что случится или может случиться при определённых обстоятельствах. Технический прогноз, который исходит из технической теории, формулирует предположение о том, как повлиять на обстоятельства, чтобы могли произойти определённые события или, напротив, их можно было бы предотвратить.

Наибольшее различие между физической и технической теориями заключается в характере идеализации: физик может сконцентрировать своё внимание на наиболее простых случаях (например, элиминировать трение, сопротивление жидкости и так далее), но всё это является весьма существенным для технической теории и должно приниматься ей во внимание. Таким образом, техническая теория имеет дело с более сложной реальностью, поскольку не может элиминировать сложное взаимодействие физических факторов, имеющих место в машине. Техническая теория является менее абстрактной и идеализированной, она более тесно связана с реальным миром инженерии. Специальный когнитивный статус технических теорий выражается в том, что технические теории имеют дело с искусственными устройствами, или артефактами, в то время как научные теории относятся к естественным объектам. Однако противопоставление естественных объектов и артефактов ещё не даёт реального основания для проводимого различения. Почти все явления, изучаемые современной экспериментальной наукой, созданы в лабораториях и в этом плане представляют собой артефакты.

По мнению Э. Лейтона, техническую теорию создаёт особый слой посредников — «учёные-инженеры» или «инженеры-учёные». Ибо для того, чтобы информация перешла от одного сообщества (учёных) к другому (инженеров), необходима её серьёзная переформулировка и развитие. Так, Максвелл был одним из тех учёных, которые сознательно пытались сделать вклад в технику (и он действительно оказал на неё большое влияние). Но потребовались почти столь же мощные творческие усилия британского инженера Хэвисайда, чтобы преобразовать электромагнитные уравнения Максвелла в такую форму, которая могла быть использована инженерами. Таким посредником был, например, шотландский учёный-инженер Рэнкин — ведущая фигура в создании термодинамики и прикладной механики, которому удалось связать практику построения паровых двигателей высокого давления с научными законами. Для такого рода двигателей закон БойляМариотта в чистом виде не применим. Рэнкин доказал необходимость развития промежуточной формы знания — между физикой и техникой. Действия машины должны основываться на теоретических понятиях, а свойства материалов выбираться на основе твёрдо установленных экспериментальных данных. В паровом двигателе изучаемым материалом был пар, а законы действия были законами создания и исчезновения теплоты, установленными в рамках формальных теоретических понятий. Поэтому работа двигателя в равной мере зависела и от свойств пара (устанавливаемых практически), и от состояния теплоты в этом паре. Рэнкин сконцентрировал своё внимание на том, как законы теплоты влияют на свойства пара. Но в соответствии с его моделью, получалось, что и свойства пара могут изменить действие теплоты. Проведённый анализ действия расширения пара позволил Рэнкину открыть причины потери эффективности двигателей и рекомендовать конкретные мероприятия, уменьшающие негативное действие расширения. Модель технической науки, предложенная Рэнкиным, обеспечила применение теоретических идей к практическим проблемам и привела к образованию новых понятий на основе объединения элементов науки и техники.

Технические теории в свою очередь оказывают большое обратное влияние на физическую науку и даже в определённом смысле на всю физическую картину мира. Например, (по сути, — техническая) теория упругости была генетической основой модели эфира, а гидродинамика — вихревых теорий материи.

Таким образом, в современной философии техники исследователям удалось выявить фундаментальное теоретическое исследование в технических науках и провести первичную классификацию типов технической теории. Разделение исследований в технических науках на фундаментальные и прикладные позволяет выделить и рассматривать техническую теорию в качестве предмета особого философско-методологического анализа и перейти к изучению её внутренней структуры.

Голландский исследователь П. Кроес утверждал, что теория, имеющая дело с артефактами, обязательно претерпевает изменение своей структуры. Он подчёркивал, что естественнонаучные и научно-технические знания являются в равной степени знаниями о манипуляции с природой, что и естественные, и технические науки имеют дело с артефактами и сами создают их. Однако между двумя видами теорий существует также фундаментальное отличие, и оно заключается в том, что в рамках технической теории наиболее важное место принадлежит проектным характеристикам и параметрам.

Исследование соотношения и взаимосвязи естественных и технических наук направлено также на то, чтобы обосновать возможность использования при анализе технических наук методологических средств, развитых в философии науки в процессе исследования естествознания. При этом в большинстве работ анализируются в основном связи, сходства и различия физической и технической теории (в её классической форме), которая основана на применении к инженерной практике главным образом физических знаний.

Однако за последние десятилетия возникло множество технических теорий, которые основываются не только на физике и могут быть названы абстрактными техническими теориями (например, системотехника, информатика или теория проектирования), для которых характерно включение в фундаментальные инженерные исследования общей методологии. Для трактовки отдельных сложных явлений в технических разработках могут быть привлечены часто совершенно различные, логически не связанные теории. Такие теоретические исследования становятся по самой своей сути комплексными и непосредственно выходят не только в сферу «природы», но и в сферу «культуры». «Необходимо брать в расчёт не только взаимодействие технических разработок с экономическими факторами, но также связь техники с культурными традициями, а также психологическими, историческими и политическими факторами». Таким образом, мы попадаем в сферу анализа социального контекста научно-технических знаний.

Теперь рассмотрим последовательно: во-первых, генезис технических теорий классических технических наук и их отличие от физических теорий; во-вторых, особенности теоретико-методологического синтеза знаний в современных научно-технических дисциплинах и, в-третьих, развитие современной инженерной деятельности и необходимость социальной оценки техники.

Мифы Древней Греции. Греческая мифология

Боги Олимпа. Роспись потолка в зале Геракла, Версаль

Давным-давно – так давно, что даже время тогда текло в обратном направлении, на Балканском полуострове жили древние эллины, которые оставили народам всего мира богатейшее наследство. Это не только величественные здания, прекрасная античная настенная живопись и мраморные статуи, но и великие произведения литературы, а также, дошедшие до наших дней, древние предания – мифы Древней Греции, в которых отражено представление древних греков об устройстве мира и, в целом, обо всех процессах, происходящих в природе и в обществе. Одним словом, – их миропонимание и мировоззрение.

Греческая мифология складывалась в течение нескольких веков, передаваясь из уст в уста, из поколение в поколение. К нам мифы дошли уже в поэзии Гесиода и Гомера, а также в произведениях греческих драматургов Эсхила, Софокла, Еврипида и других. Вот почему их приходилось собирать из самых разных источников.

Мифографы появились в Греции около 4-го века до н.э. К ним относятся софист Гиппий, а также Геродот Гераклейский, Гераклит Понтийский и многие другие. Например, Дионисий Самойский составил генеалогические таблицы и изучал трагические мифы.

В героический период происходит централизация мифологических образов вокруг мифов, связанных с легендарной горой Олимп.

По мифам Древней Греции можно воссоздать картину мира в представлении её древних жителей. Так, согласно греческой мифологии, мир населяли чудовища и великаны: гиганты, одноглазые циклопы (киклопы) и могучие Титаны – грозные дети Земли (Геи) и Неба (Урана). В этих образах греки олицетворяли стихийные силы природы, которые были покорены Зевсом (Диасом)- Громовержцем и Тучегонителем, установившим порядок в мире и ставшим владыкой Вселенной.

Хронос (Крон, Сатурн).Жан-Батист МозесЮпитер и Фетида.Жан Огюст Доминик Энгр

Вначале существовал лишь вечный, безграничный, тёмный Хаос, в котором заключался источник жизни мира: всё возникло из Хаоса – и весь мир, и бессмертные боги, и богиня Земля – Гея, дающая жизнь всему, что живёт и растёт на ней; и могучая сила, оживляющая всё, Любовь – Эрос.

Глубоко же под Землёй родился мрачный Тартар – ужасная бездна, полная вечной тьмы.

Создавая мир, Хаос породил Вечный Мрак – Эреб и тёмную Ночь – Никту. А от Ночи и Мрака произошли вечный Свет – Эфир и радостный светлый День – Гемера (Имера). Свет разлился по всему миру, и стали сменять друг друга ночь и день.

Могучая, благодатная Гея породила беспредельное голубое Небо – Урана, который раскинулся над Землёй, воцарившись во всём мире. Гордо поднялись к нему высокие Горы, рождённые Землёй, и широко разлилось вечно шумящее Море.

Stella Island Luxury Resort & Spa

Этот отель призван стать идеальным направлением для влюбленных пар и тех, кто проводит свой медовый месяц Подробнее

15% скидка

10% скидка на Раннее Бронирование, плюс 5% доп. скидка от Грекомании

Amada Colossos Resort

5-звездочный отель с видом на пляж Каллифея – на восточном побережье Родоса, с прямым выходом на 430-метровый золотистый пляж и Эгейское море Подробнее

Скидка 15%

10% скидка по спец-предложению отеля, плюс 5% доп. скидка от Грекомании

Pomegranate Wellness Spa Hotel

Новый суперсовременный пятизвездочный отель Pomegranate Spa Hotel, расположенный на узком перешейке, между двумя заливами. Подробнее

Скидка до 25%

20% скидка на Раннее Бронирование, плюс 5% доп. скидка от Грекомании

После того, как от Матери-Земли произошли Небо, Горы и Море, Уран взял себе в жёны благодатную Гею, от которой у него родилось шестеро сыновей – могучих, грозных титанов – и шестеро дочерей. Сын Урана и Геи – титан Океан, обтекающий, подобно безбрежной реке, всю землю, и богиня Фетида породили на свет все реки, которые катили свои волны к морю, а также морских богинь – океанид. Титан Гипперион и Тейя дали миру Солнце – Гелиоса, Луну – Селену и румяную Зарю – розоперстую Эос[1]. От Астрея и Эос произошли все звёзды, которые горят на ночном небе, и все ветра: северный ветер – Борей (Βορριάς), восточный – Эвр (Εύρος), южный Нот (Νοτιάς) и западный, ласковый ветер Зефир (Ζέφυρος), несущий обильные дождём тучи.

Юпитер на колеснице между Правосудием и Благочестием.Ноэль Куапель

Кроме титанов, могучая Земля родила трёх великанов – циклопов с одним глазом во лбу – и трёх пятидесятиголовых сторуких великанов – Гекатонхейров, против которых ничто не могло устоять, потому что их стихийная сила не знала предела.

Возненавидел Уран своих детей-великанов и заключил их в недра Земли, не позволяя им выходить на свет. Мать-Земля страдала от того, что её давило страшное бремя, заключённое в глубине её недр. Тогда она вызвала своих детей, титанов, чтобы уговорить их восстать против Урана. Однако титаны боялись поднять руку на отца. Только младший из них, коварный Кронос[2], хитростью низверг Урана, отняв у него власть.

В наказание Кроносу богиня Ночь родила Таната – смерть, Эриду – раздор, Апату – обман, Кер – уничтожение, Гипноса – сон с кошмарными видениями, Немезиду – отмщение за преступления – и многих других богов, внёсших в мир Кроноса, воцарившегося на троне своего отца, ужас, раздоры, обман, борьбу и несчастье.

У самого же Кроноса не было уверенности в прочности и долговечности своей власти: он боялся, что его дети восстанут против него и его постигнет участь его собственного отца Урана. В связи с этим, Кронос повелел своей жене Рее приносить ему рождавшихся детей, пятерых из которых он безжалостно проглотил: Гестию[3], Деметру[4], Геру, Аида и Посейдона[5].

Апофеоз Геркулеса.Ноэль КуапельПолет Борея с Орифеей.Чарльз Уильям Митчелл

Рея, чтобы не потерять и последнего своего ребёнка, по совету родителей, Урана-Неба и Геи-Земли, удалилась на остров Крит, где в глубокой пещере родила своего младшего сына Зевса[6]. Скрыв в пещере новорождённого, Рея дала жестокому Кроносу проглотить вместо сына длинный камень, завёрнутый в пелёнки. Кронос и не подозревал, что был обманут своей женой, в то время как Зевс рос на Крите под присмотром нимф Адрастеи и Идеи, вскормивших его молоком божественной козы Амалфеи. Пчёлы носили мёд маленькому Зевсу со склонов высокой горы Дикты, а у входа в пещеру юные куреты[7] ударяли мечами в щиты всякий раз, когда маленький Зевс плакал, чтобы его плач ненароком не услышал всевластный Кронос.

На смену титанам пришло царство Зевса, победившего своего отца Кроноса и ставшего верховным божеством Олимпийского пантеона; властелином небесных сил, повелевающим громами, молниями, тучами и ливнями. Господствуя во вселенной, Зевс давал людям законы и охранял порядок.

В представлении древних греков Олимпийские боги были похожи на людей и отношения между ними напоминали отношения между людьми: они ссорились и мирились, завидовали и вмешивались в жизнь людей, обижались, принимали участие в войнах, радовались, веселились и влюблялись. Каждый из богов имел определенное занятие, отвечая за конкретную сферу жизни:

Зевс (Диас) – властитель неба, отец богов и людей.
Гера (Ира) – супруга Зевса, покровительница семьи.
Посейдон – владыка морей.
Гестия (Эстия) – защитница семейного очага.
Деметра (Димитра) – богиня земледелия.
Аполлон – бог света и музыки.
Афина – богиня мудрости.
Гермес (Эрмис) – бог торговли и вестник богов.
Гефест (Ифестос) – бог огня.
Афродита – богиня красоты.
Арес (Арис) – бог войны.
Артемида – богиня охоты.

Люди на земле обращались к богам – к каждому по его «специальности», воздвигали им храмы и, чтобы умилостивить их, приносили дары в качестве жертвоприношений.

Клото, Лахесис и Атропос.Павел ИгнатьевКлития.Фредерик Лейтон

Согласно греческой мифологии, кроме детей Хаоса, Титанов и Олимпийских богов, землю населяли и много других божеств, олицетворяющих силы природы.

Так, в реках и ручьях жили нимфы Наяды, в море – Нереиды, в лесах – Дриады и Сатиры, в горах – нимфа Эхо.

Жизнью человека распоряжались три богини-Судьбы – Мойры (Лахесис, Клото, Атропос). Это они пряли нить человеческой жизни от рождения до самой смерти и могли её оборвать, когда хотели…

По словам Карла Маркса, в мифах Древней Греции запечатлено «детство человеческого общества», которое в Элладе «развивалось всего прекраснее и обладает для нас вечной прелестью».

Добро пожаловать в мир греческой мифологии!

——————————————-

[1] В римской мифологии – Аврора
[2] Крон (Χρόνος) – всепоглощающее время
[3] Гестия (Εστία) – богиня жертвенного огня и домашнего очага, покровительница городов и государства. У римлян – Веста.
[4] Деметра (Δήμητρα) – богиня плодородия земли. У римлян – Церера.
[5] Гере, Аиду и Посейдону у римлян соответствовали Юнона, Плутон и Нептун
[6] Зевс (Δίας). У римлян – Юпитер.
[7] Куреты – полубоги, охранители и защитники Зевса. Позднее куретами называли на Крите жрецов Зевса и Реи

генезис и механизмы. Часть 1: Русская философия : Руниверс

От мифа к Логосу.

Как известно, мифология представляет собой древнейший тип мировоззрения. Ответы на самые первые вопросы человека о самом себе и об окружающем мире даёт именно она. Продолжительное время мифология представляла собой единственный доступный человеку способ познания мира, и этот способ основывался, главным образом, на вере и ощущениях. Анонимная, передаваемая изустно, из поколения в поколение – как система истинного знания о мире, мифология сохраняла свою герметичность: наиболее специфической чертой мифологии является то, что она не ставит вопросов об истинности предмета познания, не допускает сомнения и интерпретаций. Такой подход к познанию мира сохранялся крайне продолжительное время. В своём тексте «Смысл и назначение истории»[1] К.Ясперс обозначает окончание господства этого подхода периодом с 800 по 200 годы до н.э. Именно тогда, по утверждению Ясперса, начинают происходить процессы, которые он объединяет понятием «Осевое время», обозначающим переход от мифологического мышления – к логическому, от мифа – к Логосу.

В этот период в самых разных частях света постепенно начинает обнаруживать себя экзистенциальный и гносеологический кризис, порождающий первые сомнения и вопросы. Эти процессы К.Ясперс связывает с зарождением рефлексии и характеризует их так: «Сознание осознавало сознание, мышление делало своим объектом мышление»[2].

Человек впервые обнаруживает себя находящимся в мире, а не просто переживает предзаданный высшими силами миропорядок; впервые видит себя отделённым от мира и вписанным в него, впервые проводит границы между своей личностью и личностями других. Мир внезапно перестаёт быть исчерпывающе понятным. Это открытие с неизбежностью порождает целое множество новых вопросов: этических, гносеологических, экзистенциальных. Именно по этой причине, с точки зрения К.Ясперса, в этот период возникает множество разнообразных философских школ, направлений мысли, позиций; именно с этим связано возникновение мировых религий и учений, которые впоследствии оформятся в основные направления науки.

Для характеристики этого перехода от мифологического сознания к логическому представляется правомерным воспользоваться ещё одной важнейшей категорией К.Ясперса – категорией «пограничная ситуация», обозначающей прохождение своего рода «точки невозврата», точки, за которой прекращается инерция. В случае осевого времени эта инерция – инерция воспроизведения мифа и мифологических систем координат в сознании человека. Нечто подобное впоследствии ещё не раз будет происходить на протяжении истории с разными культурами. Однако по мысли К.Ясперса, впервые этот процесс проявляется именно в период становления Осевого времени.

Что же происходит в этот период с мифом? К.Ясперс утверждает, что, несмотря на утрату онтологического статуса системообразующей единицы, он никогда не исчезает окончательно, но лишь уходит на дальний план, составляя отныне только символический фон, превращаясь в жанр повествования. К.Ясперс говорит об этом так: «Миф же стал материалом для языка, который теперь уже выражал не его исконное содержание, а нечто совсем иное, превратив его в символ. В ходе этого изменения (по существу, тоже мифотворческого), в момент, когда миф, как таковой, уничтожался, шло преобразование мифов, постижение их на большой глубине. Древний мифический мир медленно отступал, сохраняя, однако, благодаря фактической вере в него народных масс свое значение в качестве некоего фона, и впоследствии мог вновь одерживать победы в обширных сферах сознания»[3].

Мифология Просвещения.

Итак, формально мифология утрачивает свою власть в период с 800 по 200 годы до н.э., уступая место Логосу. Однако в XX веке, когда становится очевидной ограниченность проекта Просвещения – как с антропологической, так и с научной точек зрения, взгляд на мифологию, её свойства и пределы изменяется.

Поэтому прежде чем проанализировать указанную фоновую роль традиционной мифологии, официально отводимую ей, начиная с Осевого времени вплоть до современности, обратимся к проблеме мифологизированности систем, позиционирующих себя как враждебные мифу в силу своей строгой логичности. Наиболее глобальная из таких систем – проект Просвещения.

Главный пафос Просветительского проекта состоял, как известно, в радикальной интенции искоренения мифологий путём замены их чистой рациональностью, высшим идеалом которой Бэкон провозгласил математику. Концепция такой рациональности легла в основу Западной логической традиции – начиная с Платона, являвшегося классическим представителем философии Осевого времени. Дискредитация мифологии путём подчинения всего мышления классической логике, казалось бы, должна была навсегда положить конец мифологическим формам мышления как таковым. Вплоть до переосмысления проекта Просвещения и обнаружения его «не-окончательности» именно так и было принято считать. Однако, будучи сам поставленным под вопрос, этот проект предстал в неожиданном свете.

Т.Адорно и М.Хоркхаймер в ходе подробного анализа Просвещения обнаруживают в его механике наличие диалектических принципов: «Путем предупреждающей идентификации до конца промысленного математизированного мира с истиной Просвещение надеется обезопасить себя от рецидива мифа. Им учреждается единство мышления и математики. Тем самым последняя, так сказать, спускается с цепи, превращается в абсолютную инстанцию»[4]. Рациональность, таким образом, понимается не просто методологически – как способ адекватного и целостного постижения мира, но как основание господства над ним – господства, позволяющего подчинить всё познанное и объективировать для последующего подчинения всё непознанное. Как таковое познание ради истины в проекте Просвещения обесценивается[5]: «Бесплодное счастье познания для Бэкона так же непристойно, как и для Лютера. Не об удовлетворении, которое доставляет человеку истина, идет тут речь, но об “operation”, об эффективном методе»[6]. Таким образом, на первый взгляд, всё в просвещенческом проекте подчинено строгому мышлению, противопоставляющему себя мышлению мифологическому.

Между тем, в основании такого подхода, по мысли Т.Адорно и М.Хоркхаймера, лежит не спокойная размеренность субъекта, искренне увлечённого познанием, а радикальный мифологический страх перед всем, что ещё не подчинено. Источником такого страха служит всё трансцендентное данному, понятному, известному, а значит, именно оно, главным образом, требует подчинения. Это требование, в свою очередь, ложится в основу тотальной объективации всего, что картезианский субъект наблюдает вокруг себя, и что понимается и маркируется им как Другое. Так возникает Западная традиция господства, объясняющего как «простые вещи» не только сами вещи, но и всё, что ими не является. Именно в этом франкфуртцы, экзистенциалисты, анархисты (например, М.Букчин, А. Горц, и др.) и исследователи гендерной проблематики впоследствии обнаруживают основания патриархатного и глубоко шовинистского сценария, сформировавшего основные направления западноевропейской мысли. И именно это обстоятельство парадоксальным образом становится эпицентром новых мифологий – продукты которых весьма распространены в современности (например, мифология гендера, мифология расы и нации, мифология народа, и другие мифологии, речь о которых пойдёт ниже). Однако эти мифологии сущностно уже принципиально отличны от мифологий древности. Прежде всего, в том, что они представляют собой своего рода инверсию последних: так, мифологии древности были насквозь анимистичны; главным их свойством было одушевление всего неодушевлённого. Напротив, мифология Просвещения, осуществляя радикальный отказ от такого эмпатичного подхода, изображает неодушевлённым всё одушевлённое, и взаимодействует с ним соответствующим образом. И в этом смысле вопрос о степени конструктивности или деструктивности мифологии как таковой следовало бы расширить. Т.Адорно и М.Хоркхаймер отмечают, что «Просвещение относится к вещам как диктатор к людям»[7], а поскольку вещами в просвещенческой традиции выглядит практически всё (и подчас даже сам картезианский субъект), есть все основания заключить, что сам по себе просвещенческий проект крайне авторитарен – как мы видим, именно по причине своей инверсивной мифологии. «Просвещение с каждым своим шагом втягивается все глубже и глубже в мифологию. Оно перенимает весь материал мифов для того, чтобы их разрушить, и как их судия подпадает под чары мифов. Оно стремится избежать суда роковой неизбежности и соответствующего возмездия тем, что учиняет акт возмездия над ним самим. <…> Чем в большей степени подчиняет себе машинерия мышления сущее, тем большей становится ее слепота при его воспроизведении. Тем самым Просвещение отбрасывается вспять, в мифологию, от которой ему так никогда и не удалось ускользнуть»[8].

Так, освобождаясь от одного сценария мифологического мышления, Просвещение ввергается в другой – наверняка ли более конструктивный? Человек в интерпретации строгой системы классификаций западноевропейской мысли – вплоть до самого XX века – как бы несёт в себе унифицированную случайность экземпляра, – экземпляра, понимаемого, притом, сугубо механистически. Именно это обстоятельство, по мысли Т.Адорно и М. Хоркхаймера, обусловило возможность появления репрессивных форм экономики и организации труда, а также вызвало к жизни ряд экологических, политических и военных кризисов современности.

Таким образом, констатация завершения существования мифологических моделей мышления одновременно с завершением их явного господства – более чем неосторожна. Мифология может продолжать существовать и в системах, позиционирующих себя как радикально антимифологические, вырабатывая новые тактики и формы. В таких системах мы зачастую имеем дело не с чем иным, как с сублимированными мифологическими (магическими) практиками древности, методологически мало чем от них отличающимися.. И в этом – принципиальная особенность и сложность конституции мифологии.

Современные формы мифологии.

Однако вернёмся к формальному «растворению» древнего мифа в языке. Современные исследователи отмечают, что сегодня мифология продолжает существовать не только в формах сказок и былин, традиционно читаемых детям и изучаемых филологами и культурологами. Так, к примеру, Макарова А.К. пишет: «В искусстве мифология встречается в современной фантастической литературе. Фэнтази выполняет функцию, которую в архаических обществах брал на себя миф, – функцию индивидуальной и групповой психотерапии. Также элементы мифологии можно вычленить практически во всех научнофантастических фильмах. Исследователи подчеркивают, что чем больше у фильма мифологических элементов, тем больше шансов у него войти в культурный контекст эпохи. <…> Появление новых информационных технологий повлияло на форму, содержание и способы массовой трансляции мифологических установок. При этом с полным основанием можно сделать вывод о переходе от так называемого первобытного, бессознательно-классического мифа к развитой целенаправленной мифологии современности»[9].

В качестве наиболее благоприятных контекстов для зарождения, формирования и расцвета мифологии Макарова А.К. выделяет две ситуации: ситуацию недостатка информации и ситуацию её избытка.

В самом деле, в условиях информационного общества феномен информационного шума как нельзя лучше способствует формированию ангажированных когнитивных, нормативных, ценностных и смысловых конструктов, а также распространению их влияния и росту их воздействия на человека. Так, к примеру, возникают мифология брэндов, мифологии образа жизни, представляющие разнообразные модели бытия как единственно истинные и достойные человека (например, мифология современного культуризма, или мифология повсеместного стерильного комфорта). В разноголосице одновременно звучащих императивов идеологического, коммерческого, политического и гендерного характера целое множество мифологических систем – даже весьма дурно и наспех скроенных с теми или иными целями – обретают шанс быть воспринятыми по сценарию модерна – в качестве систем непреложных истин. Готовые сценарии, готовые формы и модели – легко и приветливо воспринимаются обществом потребления – по аналогии с многообразным ассортиментом продуктов в супермаркете – без особого анализа компонентов, из которых они состоят, а также целей, вызвавших их к жизни.

Однако, как было отмечено выше, избыток информации – не единственный благоприятный контекст для возникновения и становления мифа. Аналогичным по воздействию является также контекст недостатка информации. Так, к примеру, недостаток информации способствовал развитию мифологических представлений в период, предшествовавший Осевому времени. Впрочем, то же самое повторялось и в условиях средневековых гонений на науку, и в авторитарных и тоталитарных обществах.

Небезынтересные данные приводит в этой связи С.Ю.Неклюдов в своём тексте «Структура и функции мифа». Он пишет: «Жители Юрьевца, достаточно типичного для России волжского городка, по словам местного священника, свято верят в реальность рисуемой телевизионными сериалами заморской жизни и убеждены, что там никто не трудится, а за людей все делают роботы. На нынешнюю власть они в обиде именно за то, что после падения советского режима подобная жизнь была им якобы обещана, но не досталась, а была, так сказать, присвоена “московским начальством”; это обстоятельство, кстати, позволяет усмотреть некоторые мифологические “обертоны” и у понятия “приватизация” в его современном обыденном понимании и употреблении.

Здесь можно усмотреть реализацию мифологической модели, известной, в частности, по народным утопическим легендам о запредельных или просто далеких землях: западный мир оказывается воплощенным земным раем, где мечта о грядущем блаженстве предстоит уже осуществленной, точнее перенесенной из плоскости временной в пространственную»[10].

Схожим образом информационная закрытость Советского Союза послужила важнейшей причиной формирования многообразных мифологических образов мира «за железным занавесом». Демонизация Запада в официальной печати, с одной стороны – равно как и его превознесение в более приватной среде – с другой – формировали в сознании человека образ, в действительности имеющий крайне мало общего с Западом реальным. Тема Китеж-Града или Геенны Огненной в равной степени мифологичны, и, возможно, именно это обстоятельство послужило причиной тому, что российское общество так ненасытно приникло к вожделенным благам (для самого же Запада, впрочем, давно ставшим обыденными и естественными) и до сих пор едва ли опомнилось, – не утратив, впрочем, доброй советской традиции ругать Запад за распущенность, цинизм и прочие черты, наиболее часто клеймившиеся в советском дискурсе. Вероятно, именно это обстоятельство лежит в основе обыденной российской риторики о том, «как плохо у нас и как хорошо у них» и одновременно о том, как «им не понять нас, ведь они исконно погрязли в пороке». Такое классическое оруэлловское двоемыслие, вне всяких сомнений, связано именно с традицией мифологизирования, в рамках которого даже взаимоисключающие представления неплохо уживаются вместе. Особенно заметной эта проблема становится в условиях противоречивых процессов современной российской действительности – нарастания культа потребления, с одной стороны, и клерикализации и традиционализации – с другой.

Впрочем, справедливости ради стоит заметить, что мифологизации в современном обществе подвергаются отнюдь не только собственно идеологические системы, но также и такие социальные структуры, как наука. На сегодняшний день, когда неимоверными темпами растёт количество откровенно квазинаучных «исследований» и даже инстанций, – это особенно очевидно. В наибольшей опасности, впрочем, оказывается именно гуманитарное знание – в силу специфики его методологии. Особенно беспрецедентная профанация происходит в областях психологии, философии, антропологии. Мифологизация этих областей наиболее заметна на примере огромного количества дилетантских «исследований», становящихся бестселлерами. «Эксперты» в области гендера, истины, межличностной коммуникации и «философии» успеха становятся всё более востребованы. Возможно, потому, что никогда прежде читателю ещё не предлагалось такого количества готовых рецептов «правильной», но при этом, полной удовольствий жизни – в таком доступном виде: «Процесс ремифологизации (возрождения мифологии) в современном обществе объясняется неудовлетворенной потребностью индивида в целостном взгляде на мир»[11], – отмечает Макарова А.К.

И хотя речь в этом случае идёт главным образом о профанации и мифологизации научного знания, при ближайшем рассмотрении эти новые мифологические системы оказываются столь же идеологическими и политическими, как и те, что были рассмотрены выше: учитывая мощнейший дидактический потенциал подобных нарративов, нельзя не согласиться с культовым тезисом XX века, впервые высказанным Кэрол Ханиш, – «Личное это политическое»[12], – где «политическое», разумеется, понимается более широко и всеобъемлюще, чем в повседневном значении, ограничивающемся областью электоральной политики.

«Возможности манипулирования массовым сознанием посредством порождения и распространения мифов, практически не имеют границ, особенно в настоящее время, когда Интернет обеспечивает практически неограниченное количество информационных источников. В итоге проблема выбора между мифом и наукой трансформируется в проблему выбора между источниками информации»[13]. На первый взгляд, степень компетентности источника определить не слишком сложно. Традиционно таковыми считались тексты и исследования, обнародованные официальными инстанциями – НИИ, университетами, специализированными тематическими журналами, сборниками, и так далее. Однако в условиях, когда, с одной стороны, практически любой инстанции несложно приобрести авторитетный статус за деньги, а с другой, даже в изначально компетентных научных источниках подчас встречаются апеллирования, например, к сверхъестественным силам (не говоря уже о ничем не обоснованных домыслах и простом, никем особо не контролируемом непрофессионализме исследований), – такой выбор становится крайне проблематичным. И, тем не менее, от его успешности зависит то, насколько адекватной реальности будет картина мира, составляемая индивидом. А значит, на сегодняшний день речь идёт не просто о проблеме отбора научных источников среди ненаучных, но, скорее, о проблеме выявления наименее мифологизированных источников – также и среди тех, что позиционируют себя как строго научные.

Традиция изучения.

С конца XIX века становится ясно, что эта проблема является по-настоящему сложной. Именно поэтому мифология становится предметом фундаментального изучения и осмысления. З.Фрейд, К.-Г. Юнг, Ф.Ницше, Э. Кассирер, А.Бергсон, Э.Дюркгейм, Т.Адорно и М.Хоркхаймер, Р.Барт и многие другие уделяют ей пристальное внимание. В областях антропологии, этнологии, культурологи, аналитической психологии, семиотики и структурализма формируется множество теорий мифа, по-разному трактующих это явление. Мифология проблематизируется как важнейший феномен современности, переставая восприниматься просто как «свидетельница прошлого». Диапазон исследований мифологии – от нейтрального академического описания мифологических структур и их функционирования – до разработки теоретических техник и практик демифологизации – таких, например, как «глушение культуры», о чём речь пойдёт ниже.

Задачи мифа.

Следствием такого рода исследований становится выявление основных механизмов мифа, его черт, задач и тактики.

Среди главных задач мифа исследователи особенно отмечают так называемое психотерапевтическое действие: миф призван утешить, обнадёжить, обезопасить, внушить уверенность. Эту задачу также успешно выполняют СМИ, моделируя мифологические образы реальности, которые могут оказаться наиболее востребованными в существующих политических и культурных условиях. По такому принципу, как известно, происходит фильтрация событий, попадающих или не попадающих в СМИ. Модели поведения и стили жизни, транслируемые идеологически ангажированными каналами, программами, а также рекламой, с неизбежностью становятся всеобщими и задают критерии нормативности.

Так, соцреализм в городском плакате, живописи, кино и литературе задавал тон всей общественной жизни Советской эпохи – в соответствии с её экономическими и политическими задачами, а образ свободного от каких бы то ни было нравственных терзаний потребителя-индивидуалиста, мечтающего исключительно об успехе, комфорте и капитале, в полной мере формирует ценностно-категориальные ориентиры российской современности.

Здесь уместно вспомнить мысль из трактата «Государь» Н.Макиавелли, согласно которой государю необходимо убедить народ в том, что он не в состоянии жить иначе, чем государь от него требует, что он просто не выживет без его императивов. Похожей авторитарной тактикой пользуется и миф – выглядят ли его системы в конечном итоге конструктивными, или деструктивными. А.К.Макарова отмечает на этот счёт: «<…>мифология является представлениями о мире, опровергнуть которые достаточно сложно. Это представления, создаваемые средствами массовой информации с целью управления сознанием масс как вариант политико-идеологической практики, практики маркетинговой при навязывании определенного продукта или услуги и т.д»[14]. Кроме того, мифологии современности (впрочем, как и мифологии древности) сохраняют свою привлекательность в том числе и за счёт своих ярких, наглядных, дидактичных, афористичных и предельно простых форм. В современности именно это обстоятельство становится одной из главных причин, по которым, например, научное, компетентное знание в глазах общества проигрывает мифологии, предлагающей, на первый взгляд, ничуть не худшие истины, но «без излишнего усложнения».

Специфика мифа.

В чём же состоит специфика мифологии? Каково её фундаментальное отличие от других эпистемологических систем и установок?

М.Мамардашвили характеризует миф так: «Миф – это упакованная в образах, метафорах и мифических существах многотысячелетняя коллективная и безымянная традиция. <…> Миф, ритуал и т.д. отличаются от философии и науки тем, что мир мифа и ритуала есть такой мир, в котором нет непонятного, нет проблем. А когда появляются проблемы и непонятное появляются философия и наука. Значит, философия и наука, как это ни странно, есть способ внесения в мир непонятного. До философии мир понятен, потому что в мифе работают совершенно другие структуры сознания, на основе которых в мире воображаются существующими такие предметы, которые одновременно и указывают на его осмысленность. В мифе мир освоен, причем так, что фактически любое происходящее событие уже может быть вписано в тот сюжет и в те события и приключения мифических существ, о которых в нем рассказывается. Миф есть рассказ, в который умещаются человеком любые конкретные события; тогда они понятны и не представляют собой проблемы»[15].

Таким образом, с точки зрения формы, основными характеристиками мифа являются его анонимность, коллективность и не-датирвоанность. В самом деле, мы не можем представить себе за мифом ни авторства, ни даты, что во многом обусловлено спецификой понимания человеком самого себя, времени и пространства – в период до Осевого времени, – когда категория личности в современном смысле ещё не возникла, категории авторства не существовало, а время мыслилось циклически.

Сущностно же миф представляет собой нарратив, не ставящий проблем, не вопрошающий, и в этом смысле – в известной степени авторитарный. Нерефлексивность мифологического сознания, готовность его быть вписанным в порядок вещей, мыслимый в качестве предзаданного – были и остаются фундаментальной чертой мифологии – как древности, так и современности. Пожалуй, именно это свойство является самой важной методологической чертой мифа, – не просто характеризующей его, но и позволяющей заподозрить и распознать его наличие.

Не менее важно, с методологической точки зрения, и то, что миф символичен. Мифологическое мышление, как отмечалось выше, оперирует не логическими понятиями, но, прежде всего, образами, не имеющими однозначных и точных смыслов. Именно этим во многом обусловлена традиция персонификации природных стихий, эмоций и переживаний человека, его побед и поражений. Миф – это «ни вещь, ни понятие или идея; это форма и способ обозначения. Определяющим для мифа является не предмет его сообщения, а способ, которым оно высказывается»[16], – пишет в «Мифологиях» Р.Барт.

Характерно, что «на протяжении всего исторического развития миф основывается не только на фантастическом, но и нередко на искажённом отражении реальной действительности»[17]. То есть в основе мифа могут лежать не только искренние эмоциональные впечатления человека от окружающего мира, – как это было в мифологии древности, но также и заблуждения – что отмечал ещё Ф.Бэкон своей классификации «идолов»; и стереотипы, зачастую вызванные исторической инерцией; и конкретные задачи – как это можно наблюдать на примере мифологии инстанций рынка и идеологии.

(Часть 2)

Устойчивость: поиск целостного мировоззрения

https://doi.org/10.1016/j.futures.2011.05.027Get rights and content

Abstract

Проблема устойчивости описывается как процесс периодической дестабилизации общественных ценностных ориентаций или мировоззрения. Эти мировоззрения представляют собой как ценностные ориентации в отношении «качества жизни», так и ментальные карты окружающего мира. Многие различные мировоззрения, формирующие общество, представляются частью общего целостного мировоззрения, которое может быть выведено из социальных исследований и из опыта истории и философии на протяжении многих столетий.Это целостное мировоззрение определяется вертикальным контрастом между идеализмом и материализмом и горизонтальным контрастом между единообразием и разнообразием. В силу ряда социальных и психологических центробежных сил мировоззрения становятся односторонними и в конечном итоге заканчиваются фундаменталистскими ценностными ориентациями, являющимися синонимом перерасхода, краха и кризиса. Примерами являются религиозный фундаментализм и связанные с ним войны, коммунизм, нацизм, экологический кризис, а также недавний финансовый кризис.

Решение этих проблем устойчивости должно быть найдено в своевременном распознавании и компенсации дестабилизирующих центробежных сил.Возникающее в результате целостное мировоззрение является синонимом «человеческого достоинства». Определенное таким образом независимое от времени понятие человеческого достоинства определяет новые этические рамки и разрешает парадокс между потребностями настоящего и будущих поколений в первоначальном определении Брундтланд устойчивого развития.

Основные моменты

► Проблемы с устойчивостью возникают в результате периодически повторяющейся дестабилизации, перерегулирования и краха общественных ценностных ориентаций. ► Устойчивость теряется, как только общественные ценностные ориентации становятся слишком односторонними и теряют взаимную связь.► Устойчивое общество поддерживает баланс между материальным и нематериальным и между индивидуалистическими и коллективистскими ценностными ориентациями. ► Круговая сфера сбалансированных ценностей представляет собой как целостное мировоззрение, «человеческое достоинство», так и новую этическую основу. ► Политика устойчивого развития должна признавать и компенсировать известные и предсказуемые механизмы, которые дестабилизируют сбалансированные ценностные ориентации.

Рекомендуемые статьиСсылки на статьи (0)

Цитирующие статьи

(PDF) Эпоха кремниевых богов Мифологический субстрат технологического мировоззрения

Введение

Подходящим способом приблизиться к современному технологическому мировоззрению будет

через «боковые ворота» мифологии. «Американские боги» (2001) — современный мифологический роман.

Предпосылка книги Нила Геймана состоит в том, что боги действительно существуют, но только потому, что люди

верят в них.Однако вера в старых богов идет на убыль — человеческие мысли

одержимы технологиями и электронными изображениями — и сами старые боги

тоже на исходе. Пришло время новым богам – СМИ, Технологии, Глобализации, Рынку –

завладеть умами и душами верующих, и надвигающийся конфликт между старой и

новой религией кажется абсолютно неизбежным. И, как правило, для любой мифологии

избранный человек должен сыграть священническую роль в установлении хрупкого баланса между священным

и профанным, старым и новым, реальным и воображаемым, восстанавливая, таким образом, социальный порядок в мире,

иногда броском монеты.Эта монета — самый загадочный и волшебный предмет во всем романе, и кажется, что почти все зависит от того, с какой стороны выпадает

кажущаяся случайность реальности, предлагаемая в качестве литературного бонуса.

Несмотря на роман, американские боги действительно подтверждают старый социальный феномен,

детерминированную функцию производства мифа. Kołakowski (1968) определил это

случаев, утверждая, что как только старый механизм традиционной религии устаревает, возникают новые

мифы, иногда возникающие в результате технических достижений или научных открытий.

Колаковский не одинок в утверждении этого факта. Другие также установили, что трудно представить современный мир без учета социальной функции мифа, магии и

религии в конструировании реальности, особенно в случае технологического общества (Вебер

1948; Малиновский, 1948; Эллул, 1967; Маркс, 1975; Хайдеггер, 1977; Элиаде, 1978; Эйзенштейн,

1979; Почтальон, 1992; Дэвис, 1998; Бенджамин, 1999; Петерс, 1999; Ноубл, 1999; Шталь, 1995;

;. Александр, 2003 г.; Най, 2004 г.; Оуперс, 2009 г.; Мамфорд, 2010 г.; Столов, 2013 г.; Харари, 2017 г. и т. д.).

Следуя гипотезе Мюллера (1873) о том, что мифология неизбежна,

языка, и аргументу Кассирера (1953) о том, что в двусмысленности языковых денотатов лежит

источник всех мифов, мы предполагаем, что производство символические формы, такие как

языков, метафоры, образы и повествования, по умолчанию являются мифологическими. Социальная функция мифа исследовалась Малиновским (1948) и Кассирером (1946) в различных формах и с разных точек зрения, и оба пришли к выводу, что миф не обязательно является примитивным объяснением социальных и религиозных явлений, а фактически представляет собой повествовательное воскрешение первобытной

реальности (Малиновский, с.79), главным образом потому, что мифы рассматриваются не как символы, а как реальности

(Кассирер, стр. 57).

Gale Apps – Технические трудности

Технические трудности

Приложение, к которому вы пытаетесь получить доступ, в настоящее время недоступно. Приносим свои извинения за доставленные неудобства. Повторите попытку через несколько секунд.

Если проблемы с доступом сохраняются, обратитесь за помощью в наш отдел технической поддержки по телефону 1-800-877-4253.Еще раз спасибо, что выбрали Gale, обучающую компанию Cengage.

org.springframework.remoting.RemoteAccessException: невозможно получить доступ к удаленной службе [authorizationService@theBLISAuthorizationService]; вложенным исключением является Ice.UnknownException unknown = “java.lang.IndexOutOfBoundsException: индекс 0 выходит за границы для длины 0 на java.base/jdk.internal.util.Preconditions.outOfBounds(Preconditions.java:64) в java.base/jdk.internal.util.Preconditions.outOfBoundsCheckIndex(Preconditions.java:70) в java.base/jdk.internal.util.Preconditions.checkIndex(Preconditions.java:248) в java.base/java.util.Objects.checkIndex(Objects.java:372) в java.base/java.util.ArrayList.get(ArrayList.java:458) на com.gale.blis.data.subscription.dao.LazyUserSessionDataLoaderStoredProcedure.populateSessionProperties(LazyUserSessionDataLoaderStoredProcedure.java:60) в com.gale.blis.data.subscription.dao.LazyUserSessionDataLoaderStoredProcedure.reQuery(LazyUserSessionDataLoaderStoredProcedure.java:53) в com.gale.blis.data.model.session.UserGroupEntitlementsManager.reinitializeUserGroupEntitlements(UserGroupEntitlementsManager.java:30) в com.gale.blis.data.model.session.UserGroupSessionManager.getUserGroupEntitlements(UserGroupSessionManager.ява: 17) в com.gale.blis.api.authorize.contentmodulefetchers.CrossSearchProductContentModuleFetcher.getProductSubscriptionCriteria(CrossSearchProductContentModuleFetcher.java:244) на com.gale.blis.api.authorize.contentmodulefetchers.CrossSearchProductContentModuleFetcher.getSubscribedCrossSearchProductsForUser(CrossSearchProductContentModuleFetcher.java:71) на com.gale.blis.api.authorize.contentmodulefetchers.CrossSearchProductContentModuleFetcher.getAvailableContentModulesForProduct(CrossSearchProductContentModuleFetcher.java:52) на com.gale.blis.api.authorize.strategy.productentry.strategy.AbstractProductEntryAuthorizer.getContentModules(AbstractProductEntryAuthorizer.java:130) на com.gale.blis.api.authorize.strategy.productentry.strategy.CrossSearchProductEntryAuthorizer.isAuthorized(CrossSearchProductEntryAuthorizer.java:82) на com.gale.blis.api.authorize.strategy.productentry.strategy.CrossSearchProductEntryAuthorizer.авторизоватьProductEntry(CrossSearchProductEntryAuthorizer.java:44) на com.gale.blis.api.authorize.strategy.ProductEntryAuthorizer.authorize(ProductEntryAuthorizer.java:31) в com.gale.blis.api.BLISAuthorizationServiceImpl.authorize_aroundBody0(BLISAuthorizationServiceImpl.java:57) на com.gale.blis.api.BLISAuthorizationServiceImpl.authorize_aroundBody1$advice(BLISAuthorizationServiceImpl.java:61) на com.gale.blis.api.BLISAuthorizationServiceImpl.авторизация (BLISAuthorizationServiceImpl.java:1) на com.gale.blis.auth._AuthorizationServiceDisp._iceD_authorize(_AuthorizationServiceDisp.java:141) в com.gale.blis.auth._AuthorizationServiceDisp._iceDispatch(_AuthorizationServiceDisp.java:359) в IceInternal.Incoming.invoke(Incoming.java:209) в Ice.ConnectionI.invokeAll(ConnectionI.java:2800) в Ice.ConnectionI.dispatch(ConnectionI.java:1385) в Ice.ConnectionI.сообщение (ConnectionI.java:1296) в IceInternal.ThreadPool.run(ThreadPool.java:396) в IceInternal.ThreadPool.access$500(ThreadPool.java:7) в IceInternal.ThreadPool$EventHandlerThread.run(ThreadPool.java:765) в java.base/java.lang.Thread.run(Thread.java:834) ” org.springframework.remoting.ice.IceClientInterceptor.convertIceAccessException(IceClientInterceptor.java:365) орг.springframework.remoting.ice.IceClientInterceptor.invoke(IceClientInterceptor.java:327) org.springframework.remoting.ice.MonitoringIceProxyFactoryBean.invoke(MonitoringIceProxyFactoryBean.java:71) org.springframework.aop.framework.ReflectiveMethodInvocation.proceed(ReflectiveMethodInvocation.java:186) org.springframework.aop.framework.JdkDynamicAopProxy.invoke(JdkDynamicAopProxy.java:212) com.sun.proxy.$Proxy130.авторизоваться (неизвестный источник) com.gale.auth.service.BlisService.getAuthorizationResponse(BlisService.java:61) com.gale.apps.service.impl.MetadataResolverService.resolveMetadata(MetadataResolverService.java:65) com.gale.apps.controllers.DiscoveryController.resolveDocument(DiscoveryController.java:57) com.gale.apps.controllers.DocumentController.redirectToDocument(DocumentController.java:22) дждк.internal.reflect.GeneratedMethodAccessor309.invoke (неизвестный источник) java.base/jdk.internal.reflect.DelegatingMethodAccessorImpl.invoke(DelegatingMethodAccessorImpl.java:43) java.base/java.lang.reflect.Method.invoke(Method.java:566) org.springframework.web.method.support.InvocableHandlerMethod.doInvoke(InvocableHandlerMethod.java:215) org.springframework.web.method.support.InvocableHandlerMethod.invokeForRequest(InvocableHandlerMethod.ява: 142) org.springframework.web.servlet.mvc.method.annotation.ServletInvocableHandlerMethod.invokeAndHandle(ServletInvocableHandlerMethod.java:102) org.springframework.web.servlet.mvc.method.annotation.RequestMappingHandlerAdapter.invokeHandlerMethod (RequestMappingHandlerAdapter.java:895) org.springframework.web.servlet.mvc.method.annotation.RequestMappingHandlerAdapter.handleInternal (RequestMappingHandlerAdapter.java:800) орг.springframework.web.servlet.mvc.method.AbstractHandlerMethodAdapter.handle(AbstractHandlerMethodAdapter.java:87) org.springframework.web.servlet.DispatcherServlet.doDispatch(DispatcherServlet.java:1038) org.springframework.web.servlet.DispatcherServlet.doService(DispatcherServlet.java:942) org.springframework.web.servlet.FrameworkServlet.processRequest(FrameworkServlet.java:998) org.springframework.web.servlet.FrameworkServlet.doGet(FrameworkServlet.java:890) javax.servlet.http.HttpServlet.service(HttpServlet.java:626) org.springframework.web.servlet.FrameworkServlet.service(FrameworkServlet.java:875) javax.servlet.http.HttpServlet.service(HttpServlet.java:733) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.internalDoFilter(ApplicationFilterChain.java:227) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.doFilter(ApplicationFilterChain.java:162) org.apache.tomcat.websocket.server.WsFilter.doFilter(WsFilter.java:53) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.internalDoFilter(ApplicationFilterChain.java:189) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.doFilter(ApplicationFilterChain.java:162) org.apache.catalina.filters.HttpHeaderSecurityFilter.doFilter(HttpHeaderSecurityFilter.java:126) орг.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.internalDoFilter(ApplicationFilterChain.java:189) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.doFilter(ApplicationFilterChain.java:162) org.springframework.web.servlet.resource.ResourceUrlEncodingFilter.doFilter(ResourceUrlEncodingFilter.java:63) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.internalDoFilter(ApplicationFilterChain.java:189) org.apache.каталина.core.ApplicationFilterChain.doFilter(ApplicationFilterChain.java:162) org.springframework.web.filter.OncePerRequestFilter.doFilter(OncePerRequestFilter.java:101) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.internalDoFilter(ApplicationFilterChain.java:189) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.doFilter(ApplicationFilterChain.java:162) org.springframework.web.filter.OncePerRequestFilter.doFilter(OncePerRequestFilter.ява: 101) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.internalDoFilter(ApplicationFilterChain.java:189) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.doFilter(ApplicationFilterChain.java:162) org.springframework.web.filter.OncePerRequestFilter.doFilter(OncePerRequestFilter.java:101) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.internalDoFilter(ApplicationFilterChain.java:189) орг.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.doFilter(ApplicationFilterChain.java:162) org.springframework.boot.web.servlet.support.ErrorPageFilter.doFilter(ErrorPageFilter.java:130) org.springframework.boot.web.servlet.support.ErrorPageFilter.access$000(ErrorPageFilter.java:66) org.springframework.boot.web.servlet.support.ErrorPageFilter$1.doFilterInternal(ErrorPageFilter.java:105) org.springframework.web.filter.OncePerRequestFilter.doFilter(OncePerRequestFilter.java:107) org.springframework.boot.web.servlet.support.ErrorPageFilter.doFilter(ErrorPageFilter.java:123) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.internalDoFilter(ApplicationFilterChain.java:189) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.doFilter(ApplicationFilterChain.java:162) org.springframework.boot.actuate.web.trace.servlet.HttpTraceFilter.doFilterInternal (HttpTraceFilter.java: 90) org.springframework.web.filter.OncePerRequestFilter.doFilter(OncePerRequestFilter.java:107) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.internalDoFilter(ApplicationFilterChain.java:189) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.doFilter(ApplicationFilterChain.java:162) org.springframework.web.filter.RequestContextFilter.doFilterInternal (RequestContextFilter.ява:99) org.springframework.web.filter.OncePerRequestFilter.doFilter(OncePerRequestFilter.java:107) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.internalDoFilter(ApplicationFilterChain.java:189) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.doFilter(ApplicationFilterChain.java:162) org.springframework.web.filter.FormContentFilter.doFilterInternal (FormContentFilter.java:92) орг.springframework.web.filter.OncePerRequestFilter.doFilter(OncePerRequestFilter.java:107) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.internalDoFilter(ApplicationFilterChain.java:189) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.doFilter(ApplicationFilterChain.java:162) org.springframework.web.filter.HiddenHttpMethodFilter.doFilterInternal (HiddenHttpMethodFilter.java:93) org.springframework.web.filter.OncePerRequestFilter.doFilter(OncePerRequestFilter.java:107) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.internalDoFilter(ApplicationFilterChain.java:189) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.doFilter(ApplicationFilterChain.java:162) org.springframework.boot.actuate.metrics.web.servlet.WebMvcMetricsFilter.filterAndRecordMetrics(WebMvcMetricsFilter.java:154) org.springframework.boot.actuate.metrics.web.servlet.WebMvcMetricsFilter.filterAndRecordMetrics(WebMvcMetricsFilter.java:122) org.springframework.boot.actuate.metrics.web.servlet.WebMvcMetricsFilter.doFilterInternal(WebMvcMetricsFilter.java:107) org.springframework.web.filter.OncePerRequestFilter.doFilter(OncePerRequestFilter.java:107) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.internalDoFilter(ApplicationFilterChain.java:189) org.apache.каталина.core.ApplicationFilterChain.doFilter(ApplicationFilterChain.java:162) org.springframework.web.filter.CharacterEncodingFilter.doFilterInternal (CharacterEncodingFilter.java:200) org.springframework.web.filter.OncePerRequestFilter.doFilter(OncePerRequestFilter.java:107) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.internalDoFilter(ApplicationFilterChain.java:189) org.apache.catalina.core.ApplicationFilterChain.doFilter(ApplicationFilterChain.java:162) org.apache.catalina.core.StandardWrapperValve.invoke(StandardWrapperValve.java:202) org.apache.catalina.core.StandardContextValve.invoke(StandardContextValve.java:97) org.apache.catalina.authenticator.AuthenticatorBase.invoke(AuthenticatorBase.java:542) org.apache.catalina.core.StandardHostValve.invoke(StandardHostValve.java:143) org.apache.каталина.клапаны.ErrorReportValve.invoke(ErrorReportValve.java:92) org.apache.catalina.valves.AbstractAccessLogValve.invoke(AbstractAccessLogValve.java:687) org.apache.catalina.core.StandardEngineValve.invoke(StandardEngineValve.java:78) org.apache.catalina.connector.CoyoteAdapter.service(CoyoteAdapter.java:357) org.apache.coyote.http11.Http11Processor.service(Http11Processor.java:374) орг.apache.койот.AbstractProcessorLight.process(AbstractProcessorLight.java:65) org.apache.coyote.AbstractProtocol$ConnectionHandler.process(AbstractProtocol.java:893) org.apache.tomcat.util.net.NioEndpoint$SocketProcessor.doRun(NioEndpoint.java:1707) org.apache.tomcat.util.net.SocketProcessorBase.run(SocketProcessorBase.java:49) java.base/java.util.concurrent.ThreadPoolExecutor.runWorker(ThreadPoolExecutor.java:1128) Ява.base/java.util.concurrent.ThreadPoolExecutor$Worker.run(ThreadPoolExecutor.java:628) org.apache.tomcat.util.threads.TaskThread$WrappingRunnable.run(TaskThread.java:61) java.base/java.lang.Thread.run(Thread.java:834)

Религия коренных американцев в ранней Америке, Divining America, TeacherServe®, Национальный гуманитарный центр

Религия коренных американцев в ранней Америке

Кристин Ли Хейрман
Факультет истории, Делавэрский университет
© Национальный гуманитарный центр

Преподавание индейской религии — сложная задача для студентов любого уровня, хотя бы потому, что индейские системы верований и ритуалов были такими же легионами, как и племена, населявшие Северную Америку.Итак, давайте начнем с того, что сократим это сбивающее с толку разнообразие до разумных размеров с помощью трех блестящих обобщений (которые, если повезет, окажутся скорее полезными, чем вводящими в заблуждение).

Во-первых, во время контактов с европейцами все культуры коренных народов Северной Америки, кроме простейших, развили последовательные религиозные системы, включавшие космологию — мифы о сотворении, устно передаваемые от одного поколения к другому, призванные объяснить, как эти общества возникли. в существование.
Во-вторых, большинство коренных народов поклонялись всемогущему, всезнающему Создателю или «Главному Духу» (существу, которое принимало множество форм и обоих полов). Они также почитали или умилостивляли множество меньших сверхъестественных существ, включая злого бога, который причинял бедствия, страдания и смерть.
Наконец, в-третьих, представители большинства племен верили в бессмертие человеческой души и загробную жизнь, главной чертой которой было изобилие всякого добра, делавшего земную жизнь безопасной и приятной.

Похороны ирокезов под наблюдением французского миссионера-иезуита, начало 1700-х гг.
Слева: труп с вещами для захоронения вместе с ним
Справа: могильная яма, облицованная шкурами животных (Обычаи американских индейцев по сравнению с обычаи первобытных времен [в Европе]), 1724. Библиотечная компания Филадельфии

Как и все другие культуры, индейские общества Северной Америки надеялись заручиться помощью сверхъестественного в управлении естественным и социальным миром, и у каждого племени был свой набор религиозных обрядов, посвященных этой цели.Отдельные люди пытались завоевать или умилостивить могущественных духовных существ с помощью частных молитв или жертвоприношений в виде ценных вещей (например, меха, табак, еда), но когда целые сообщества обращались за божественной помощью, чтобы обеспечить успешную охоту, хороший урожай или победу в войне, они призывали шаманов, жрецов и, в меньшем количестве племен, жриц, которые, как они верили, приобретали сверхъестественные силы через видения. Эти необычные способности включали предсказание будущего и влияние на погоду — вопросы, представляющие жизненно важный интерес для целых племен, — но шаманы могли также помогать отдельным людям, толкуя сны и излечивая или вызывая вспышки колдовства.

Как показывает даже этот краткий отчет, многие ключевые индийские религиозные верования и практики имели широкое, но поразительное сходство с теми, которые были распространены среди европейцев раннего Нового времени, как католиков, так и протестантов. Эти культуры также верили в миф о сотворении (как изложено в Бытии), почитали Бога-Творца, страшились злонамеренного подчиненного божества (Люцифера) и с нетерпением ждали бессмертия индивидуальной души в загробной жизни, превосходящей во всех отношениях здешнюю и земную. в настоящее время. Они тоже умилостивляли свое божество молитвами и подношениями и полагались на специально обученное духовенство, чтобы поддерживать свои общества в периоды кризиса.Наконец, подавляющее большинство европейцев раннего Нового времени боялись ведьм и размышляли о значении своих снов.

Как ни важно оценить сходство между религиозными культурами индейцев и европейцев раннего Нового времени (и евроамериканцев), существовали и реальные различия, о которых следует помнить. Самое главное, что индийцы не различали естественное и сверхъестественное. Напротив, коренные американцы воспринимали «материальное» и «духовное» как единую сферу бытия — своего рода расширенную родственную сеть.По их мнению, растения, животные и люди причастны к божественному благодаря своей тесной связи с «духами-хранителями», мириадами «сверхъестественных» существ, которые наделяли своих «естественных» сородичей жизнью и силой. Напротив, протестантские и католические традиции были более склонны подчеркивать пропасть, которая отделяла чистых, духовных существ на небесах — Бога, ангелов и святых — от грешных мужчин и женщин, погрязших в мирском мире, полном искушений и зла.

Руководство обсуждением студентов

Когда вы изучаете религию коренных американцев в классе, вы можете часами описывать особые верования и ритуалы основных племен, населяющих Североамериканский континент, но этот поток информации может вызвать у ваших учеников чувство подавленности и замешательства.Возможно, будет выгоднее начать с того, что пообещать себе избегать любого подхода к духовности коренных американцев, который слишком исчерпывающе детализирован. Таким образом, вы могли бы начать с описания наиболее ярких и определяющих характеристик индийской духовности, а также ее основных сходств и отличий от евро-американского христианства, о котором у многих студентов также могут быть весьма смутные представления, так что ваши замечания будут выполнять двойную функцию.

Если вы работаете со студентами, которым этот подход может показаться слишком абстрактным, попробуйте посвятить урок верованиям и обычаям одной крупной племенной группы — например, Лиги ирокезов в северной части штата Нью-Йорк или хопи в на юго-западе или оглала-сиу на верхнем Среднем Западе (чем ближе к тому месту, где вы находитесь, тем лучше).Используйте эту конкретную информацию, чтобы построить более широкие заявления об общем характере религиозности коренных американцев. Обратитесь к этим работам за замечательными описаниями религиозных культур коренных американцев и прочтите следующие примеры.

Маскоги вдоль Мексиканского залива
Джоэл В. Мартин, Священное восстание: борьба Маскоги за новый мир (Бостон: Beacon Press, 1991).

Catawbas of the Carolinas
Джеймс Х.Меррелл, Новый мир индейцев: катавбы и их соседи от контактов с европейцами до эпохи переселения (Чапел-Хилл: опубликовано для Института ранней американской истории и культуры, Вильямсбург, Вирджиния, издательством University of North Carolina Press, 1989 г.) ).

Ирокезы верхнего Нью-Йорка
Дэниел К. Рихтер, Испытание длинного дома (Чапел-Хилл: опубликовано для Института ранней американской истории и культуры, Вильямсбург, Вирджиния, издательством University of North Carolina Press, 1992) .

Ирокезы, Зуни, Натчез и другие
Питер Фарб, Восхождение человека к цивилизации, показанное индейцами Северной Америки от первобытных времен до прихода индустриального государства (Нью-Йорк: Даттон, 1968).

Если вы сможете найти время, чтобы сделать больше в классе, ваши лучшие ученики могут быть очарованы примерами того, как коренные народы адаптировали христианство к своим конкретным историческим обстоятельствам и потребностям. Большинство студентов склонны подходить к феномену «обращения» индейцев в христианство с одним из двух совершенно противоположных и неточных предположений.В то время как некоторые студенты, как правило, с сильными христианскими убеждениями, сделают поспешный вывод о том, что новообращенные индийцы полностью отказались от местных религиозных традиций в пользу «высшей истины» христианства, другие, гордящиеся своим скептицизмом, выскажут подозрение, что все Обращение индейцев было просто целесообразным — вопросом чистого выживания — и, следовательно, «неискренним». Краткое обсуждение прольет свет на оба этих предположения, после чего у вас будет возможность мудро кивнуть, а затем сказать: «В ваших рассуждениях есть некоторые достоинства, но я думаю, что этот вопрос может быть более сложным.Поскольку большинство способных подростков втайне стремятся стать «сложными» или, по крайней мере, понять, что это может означать, они у вас есть. И, получив их, вы должны предложить несколько примеров, столько, сколько вы сможете обработать в доступное время, того, как и почему коренные народы выборочно заимствовали из христианства, выбирая определенные элементы католических или протестантских верований и ритуалов, которые затем они сочетались с традиционными индийскими практиками. Многие из книг, цитируемых в этом эссе, описывают различные способы участия в этом процессе отдельных коренных американцев и целых племен.Например, вы можете прочитать больше о следующих племенных группах.

Гуроны • Ирокезы • Юго-западные индейцы

Так обычно проходил процесс «обращения» среди коренных народов Америки. Индийцы не просто заменили одну веру другой, и большинство новообращенных не цинично притворялись, что придерживаются христианских убеждений. Вместо этого местные верования и ритуалы постепенно смешивались с христианскими элементами, демонстрируя процесс, известный как религиозный синкретизм — творческое сочетание элементов различных религиозных традиций, дающее совершенно новую религиозную систему, способную пользоваться широкой поддержкой населения.Это привело к широкому спектру результатов, от почти полного принятия коренными народами христианства доминирующего белого общества до попыток племен возродить традиционные индейские религии и, в некоторых случаях, возобновления их сопротивления евро-американским усилиям по военному и культурному завоеванию. . (Что касается первого, см. любую из книг Уильяма Маклафлина о южных чероки, в том числе Чероки и христианство, 1794–1870: Очерки аккультурации и культурной стойкости [Афины: University of Georgia Press, 1994]).

Дебаты историков

Ключевым событием в области историографии коренных американцев (также называемой «этноисторией») за последние двадцать лет является растущее осознание «нового мира», созданного как для белых, так и для индейцев в результате их контактов. Более ранние истории либо прославляли быстрый триумф евро-американской «цивилизации» над «дикостью» индейцев, либо сожалели об истреблении коренных народов в результате военных поражений и болезней. В обеих версиях коренные народы фигурировали прежде всего как пассивные жертвы.Более поздние истории рассказывают совершенно другую историю, привлекая внимание к стойкому сопротивлению индейцев господству белых и, что еще более важно, к многочисленным формам культурной адаптации и приспособления, имевшим место по обе стороны движущейся границы. Знаковым исследованием этого нового исследования является красноречивый и подробно описанный Ричард Уайт «Золотая середина: индейцы, империи и республики в районе Великих озер » (Кембридж/Нью-Йорк: издательство Кембриджского университета, 1991), в котором основное внимание уделяется долине Огайо. и показывает, как постепенно возникала общая культурная территория по мере того, как ее коренные народы взаимодействовали с миссионерами, солдатами, торговцами и другими поселенцами, сначала французами, а затем англичанами.Чтобы извлечь максимум пользы из этой книги, требуется несколько часов внимательного чтения, но каждая выученная, ясно написанная страница вознаграждает затраченные усилия.

Если вы ищете что-то менее устрашающее, но столь же провокационное, то это книга Джеймса Экстелла «Вторжение внутрь: состязание культур в колониальной Северной Америке » (Нью-Йорк: издательство Оксфордского университета, 1985). Немногие историки понимают лучше, чем Акстелл, важность религии в формировании ранней американской истории, и здесь он утверждает, что превосходство французских иезуитов как миссионеров и «гибкое язычество» индейцев поддерживали усилия обоих, чтобы не дать британцам выиграть три Борьба за Североамериканский континент, кульминацией которой стала Семилетняя война (1755–1762).Книга искрится ученостью и остроумием, а ее страницы наполнены анекдотами, которые порадуют ваших учеников. Кроме того, Экстелл отредактировал книгу первоисточников «Индейские народы Восточной Америки: документальная история полов » (Нью-Йорк: издательство Оксфордского университета, 1981), которая предлагает богатый выбор материалов, исследующих все аспекты жизни. , включая религию среди восточных лесных племен, а также много полезных комментариев во введении и предисловиях к каждой выборке.

Кристин Ли Хейрман была научным сотрудником Национального гуманитарного центра в 1986–1987 годах. Она имеет докторскую степень. из Йельского университета по американским исследованиям и в настоящее время является профессором истории на историческом факультете Делавэрского университета. Д-р Хейрман является автором книг Commerce and Culture: The Maritime Communities of Colonial New England, 1690–1740 [1984], Southern Cross: The Beginning of the Bible Belt [1997], которая получила премию Бэнкрофта в 1998 году. , и Нация Наций: повествовательная история республики , с Джеймсом Уэстом Дэвидсоном, Уильямом Гинаппом, Марком Литлом и Майклом Стоффом [3-е изд., 1997].

Адресуйте комментарии или вопросы профессору Хейрману через «Комментарии и вопросы» TeacherServe.

Список работ, цитируемых в этом эссе

Ссылки на интернет-ресурсы

Цитировать это эссе:
Хейрман, Кристин Ли. «Религия коренных американцев в ранней Америке». Угадывая Америку, TeacherServe®. Национальный гуманитарный центр. ДАТА ПОЛУЧЕНИЯ ДОСТУПА К ЭССЕ.

Водяные духи в мировоззрении рыбаков: последствия для управления рыболовством на северо-востоке Бразилии

Задний план: Исторически водная среда связана с мировоззрением многих местных жителей, где существует взаимосвязь между миром природы, сверхъестественным и социальной организацией.В этом исследовании мы обсудили, как сверхъестественные существа, населяющие пресноводные системы, взаимодействуют с рыбаками-кустарями и рыбными ресурсами в речных сообществах среднего течения реки Парнаиба на среднем севере северо-востока Бразилии. Мы также представили влияние этих взаимодействий на поведение рыбаков и то, как процесс аккультурации (например, введение новых религий) может повлиять на мировоззрение рыбаков.

Метод: Отбор участников осуществлялся путем преднамеренной выборки.Качественный анализ содержания был проведен для интерпретации данных полуструктурированных интервью с 29 рыбаками-кустарями.

Результаты: Мифические изображения, населяющие водную среду в обследованном районе, были следующими: Mãe d’Agua, Cabeça de cuia, Muleque d’Agua, Visage, Piratinga, Sucuiuiu и Luz e Arco-íris. Эти существа различаются по форме и атрибутам и могут быть связаны с сезонностью (временные маркеры) и конкретными местами обитания (пространственные маркеры).Чувство уважения и страха перед мифическими существами было поразительным среди опрошенных рыбаков. Например, у нас есть практика предоставления рекордов, чтобы получить защиту и успех во время рыболовства. Эти методы предполагают, что в управлении рыболовством могут быть местные природоохранные привычки. Однако продвижение урбанизации и введение новых религий, отрицающих существование мифических сущностей, являются факторами, которые могут вызвать процесс аккультурации среди рыбаков.

Выводы: Поэтому необходимо провести дополнительные исследования в обследованном районе, чтобы оценить наличие возможных закономерностей в отношениях между рыбаком и мифическими существами. Эта информация может подтвердить роль мифических существ как регуляторов окружающей среды. Следовательно, это можно было бы учитывать в политике сохранения рыбных ресурсов, усиливая важность местных знаний и культурных факторов для подходов к управлению рыболовством.

Ключевые слова: Анимизм; кустарная рыбалка; Сохранение; Местные традиционные знания; Миф; Символика воды.

Идти рядом: Миф, магия и разум в «Золотой ветви»

Незаметно, шаг за шагом, я вел себя к обозрению, словно с какой-то зеркальной высоты, какой-то Фасги разума, значительной части человечества ; Я был обманут, как какой-то хитрый волшебник, в том, чтобы изобразить то, что я не могу не считать мрачной, трагической хроникой человеческих заблуждений и глупостей, бесплодных усилий, напрасно потраченного времени и разрушенных надежд.(Frazer 1936: vi)

Кажется, давно прошло время, когда антропология должна серьезно относиться к Золотая ветвь ( GB ). Magnum opus Фрейзера представляет собой одинокий мемориал, предостерегающий рассказ о грандиозном проекте, омраченном плохой антропологической теорией и методологией. Вся страсть к работе, кажется, потрачена на область исследования, которую он почти буквально нанес на английскую академическую карту более века назад.

Тщеславие этой статьи в том, что на Фрейзера стоит взглянуть еще раз.Содержание и стиль текста были злейшим врагом самого себя, с предчувствием имперского высокомерия, логической непоследовательности и почти невыносимой педантичности. Тем не менее, меня интригует сама природа этих «ошибок». Фрейзера уже давно обвиняют в том, что он рассматривает магию как несостоявшуюся науку, критику, основанную на его собственной неспособности отстаивать научные принципы. Однако точно так же, как магия может рассматриваться как нечто большее, чем ложная наука, интеллектуальные операции в игре GB не являются чисто разумными и объективными.Текст также основан на мифах и магии, особенно в том, что касается священства в Неми. Будучи преисполнен решимости читать этнографически, я отказываюсь отмахиваться от способа мышления Фрейзера как от ошибки, пока сначала не найду время, чтобы попытаться следовать его тексту. Неспособность оценить Фрейзера не должна смягчаться ни его статусом «своего», ни текстуальным характером его работы. Разве он не заслуживает того же терпения, которое можно проявить к собеседникам, встречающимся в полевых исследованиях? Вместо того, чтобы ставить себя на его место, я стремлюсь идти рядом с ним и мельком увидеть миры, которые открываются перед ним.Чтобы взяться за эту задачу, я обращаюсь к работам Леви-Стросса и его структурному анализу мифа. Подход Леви-Стросса поощряет формы анализа, которые используют сами инструменты изучаемого объекта. Исследовать миф — значит также критически наследовать его, преобразовать в новое обстоятельство. В конечном счете, мои наблюдения возвращают меня к моим собственным отношениям с текстами, их способам мышления и моему собственному самообразованию в рамках антропологии. Как и многие человеческие институты, антропология — это начинание, в которое я вовлечен, — текущий проект, средства и масштабы которого я не могу полностью понять.

Природа ошибки

Когда первое издание GB было опубликовано в 1890 году, мало кто мог предположить, что его почти тысяча страниц были всего лишь прелюдией к предприятию, которое растянется почти на пять десятилетий. К 1915 году первые два тома первого издания расширились до двенадцати, причем каждый том состоял из сотен страниц. Еще более впечатляющим, чем объем сочинений Фрейзера, является гора исходного материала под ним, с консультацией на нескольких языках.Библиография третьего издания занимает почти сто пятьдесят страниц.

На протяжении более пятидесяти лет, по двенадцать или пятнадцать часов в день, семь дней в неделю, Фрейзер читал со стальной ручкой в руке, копируя отрывки, представляющие антропологический интерес, в блокноты или работал над составлением блокнотов в книги. Лишь относительно небольшое количество лекций, прогулок и путешествий прервало эту трудолюбивую жизнь, в которой Фрейзер буквально читал и писал вслепую. (Hyman 1962: 190)

Наряду с его обширным исходным материалом, возможно, не менее обширная библиография могла бы быть составлена из статей, вдохновленных текстом Фрейзера.Такие произведения охватывают области литературы, антропологии, классики, философии и немалое количество поэзии и популярной прозы. ¹ Излишне говорить, что с точки зрения усилий или эффекта GB был непростой задачей.

Хотя степень усилий Фрейзера легко показать, это мало что говорит о его целях. Какова работа этого текста, в который Фрэзер вложил так много своей жизни? Почему это стало таким заметным источником вдохновения и презрения? Удивительно, но вопрос о том, как читать Гб (о том, что это за работа), как правило, обходит стороной.Большинство предпочитают обращать внимание на методологические и теоретические ошибки в тексте. Глюкман, например, связывает Фрэзера с типом рассуждений типа «если бы я был лошадью», то есть с необоснованными «априорными предположениями» (1965: 4). ³ Среди многих антропологических критиков Фрейзера Лич (1961, 1985) выделяется своей настойчивостью и агрессивностью в вопросах теории, методологии и исторических фактов. «Было очень мало оснований для великой репутации Фрейзера. . . он не был точным ученым или оригинальным мыслителем» (1961: 377).В контексте данной статьи внимание требует природа этих атак. Возьмем, к примеру, упрек Лича в адрес аналогичного мышления у Фрейзера: «[Понятие Фрейзера] о «доказательствах» не имеет никакого отношения… . . «аналогии» из других частей мира не имеют отношения к делу. Так могут рассуждать политики, но не профессиональные ученые» (там же: 380). Этот определитель, «профессиональный», несет в себе вес дисциплинарной границы и вместе с тем пытается отделить антропологические способы рассуждения от более вульгарных попыток объяснить человеческую социальную жизнь.Для Лича антропология должна быть чем-то большим, чем праздное (или даже обоснованное) предположение. Вместо этого дисциплина должна быть основана на научных рассуждениях и объективных методах. Лич, должно быть, чувствовал себя обязанным противостоять ГБ не потому, что он был значительно хуже, чем другие антропологические предки, а из-за его необычайной популярности. Общественная любовь к тексту Фрэзера была не таким личным смущением для профессионального социолога, который не мог не читать Фрэзера, не из-за антропологии, которой он занимается, а из-за того, что они хотели бы, чтобы он сделал.

Лич был далеко не первым, кто изменил представление Фрейзера о науке. Вскоре после публикации GB современник Фрейзера Лэнг начал критический анализ длиной в монографию, заявив: «Мы все знаем, что мы подразумеваем под наукой; наука есть «организованный здравый смысл». Ее цель — приобретение разумного и упорядоченного знания» (1901: 1). К 1950-м и 1960-м годам такие мягкие попытки исправления приобрели более резкий тон, наблюдаемый в Личе. К 1980-м и 1990-м годам новые насмешки отпали.

Известные уничижительные замечания Витгенштейна также вращались вокруг надлежащей работы науки. Он дает Фрейзеру прозвище «глупый ученый [ dummen Wissenschaftler ]» (1993: 155).

Какая узкая духовная жизнь у Фрейзера! В результате: как невозможно было для него представить жизнь, отличную от жизни в Англии его времени! Фрейзер не может представить себе священника, не являющегося в сущности современным английским священником, с такой же тупостью и тупостью [ Dummheit und Flauheit ].(1993: 125)

По мнению Витгенштейна, теоретизирование Фрейзера лишь делает дикие обычаи «правдоподобными для людей, которые думают так же, как он» (там же: 119), а сделать идею правдоподобной для человека — далеко не дать разумного объяснения. . Однако, несмотря на то, что Витгенштейн может согласиться с описанием Личем GB как плохой науки, эти двое мужчин приходят к совершенно разным выводам. Витгенштейн использует Фрейзера, чтобы обозначить пределы самого объяснения: в частности, его способность достигать сути любой практики.Научное принуждение к теоретизированию практик (особенно ритуальных практик) само по себе является способом их неправильного понимания. ⁴

Такая критика мало что говорит нам о том, что сам Фрейзер изображал как «науку» и как он считал свой собственный проект научным. Здесь, я чувствую, я должен подробно процитировать Фрэзера:

Недостаток — и он фатальный — системы [магии] заключается не в ее рассуждениях, а в ее предпосылках; в его концепции природы жизни, а не в какой-либо неуместности выводов, которые он делает из этой концепции.Но клеймить эти посылки как нелепые, потому что мы можем легко обнаружить их ложность, было бы неблагодарно и нефилософски. Мы стоим на фундаменте, воздвигнутом предшествующими поколениями, и можем лишь смутно осознать болезненные и длительные усилия, которых стоило человечеству бороться до того, не очень возвышенного, в конце концов, пункта, которого мы достигли. Мы благодарны безымянным и забытым труженикам, чьи терпеливые мысли и активные усилия во многом сделали нас такими, какие мы есть.Количество новых знаний, которое один век, а тем более какой-то один человек, может добавить к общему запасу, невелико, и это свидетельствует о глупости или нечестности, помимо неблагодарности, игнорировать эту кучу, превознося те немногие зерна, которые мы, возможно, имели честь собрать. добавить к нему. . . . Презрение и насмешки, отвращение и порицание слишком часто являются единственным признанием, которое удостаивается дикаря и его обычаев. Тем не менее из благодетелей, которых мы с благодарностью должны почтить памятью, многие, а может быть, и большинство, были дикарями.Ибо, когда все сказано и сделано, наши сходства с дикарями все же гораздо более многочисленны, чем наши отличия от них; и тем, что мы имеем с ним общего и намеренно сохраняем как истинное и полезное, мы обязаны нашим диким предкам, которые постепенно приобретали опыт и передавали нам по наследству те кажущиеся фундаментальными идеи, которые мы склонны считать оригинальными и интуитивными. Мы подобны наследникам состояния, которое передавалось из поколения в поколение так много веков, что память о тех, кто его создал, утеряна, а его обладатели до поры до времени считают его изначальным и неизменным достоянием своей расы с момента начало мира.Но размышление и исследование должны убедить нас в том, что мы обязаны нашим предшественникам многим из того, что мы считали более всего своим собственным, и что их ошибки были не преднамеренной экстравагантностью или бредом безумия, а просто гипотезами, оправданными как таковые в то время, когда они были предложены, но более полный опыт показал, что они недостаточны. Только последовательной проверкой гипотез и отбрасыванием ложных в конце концов выявляется истина. В конце концов, то, что мы называем истиной, — это всего лишь гипотеза, которая работает лучше всего.Поэтому, рассматривая мнения и обычаи более грубых веков и народов, мы должны снисходительно относиться к их ошибкам как к неизбежным оплошностям, совершаемым в поисках истины, и оказывать им пользу той снисходительности, в которой мы, возможно, когда-нибудь будем нуждаться. о себе: cum excusatione itaque veteres audiendi sunt . ( GB 1–1: 211, 2–1: 449, 3–3: 421) ⁵

Там, где Лич требует методологического различия между непрофессионалом и профессионалом, Фрейзер видит интеллектуальное общение между наукой и магией.Оба автора столкнулись с одним и тем же вопросом: при наличии разных объяснений человеческого поведения, найденных в разное время, в разных местах и у разных народов, как можно сказать, что антропология дает более правильный или даже уникальный взгляд на социальную жизнь? Лич считает, что антропологию можно различить по типам (очевидное различие в методах и логике). Фрейзера больше интересовали различия в степени («последовательная проверка гипотез»). Проблема усугубляется тенденцией антропологии использовать «туземные» объяснения в качестве материала для исследования.

Эти различия служат британскому колониальному проекту, отделяя просвещенную цивилизацию от невежественной дикости. Колониальный фон всегда больше подходил такому антропологу, как Тайлор, который видит врожденное превосходство там, где Фрейзер изображает только обстоятельства. ⁶ Но Фрейзер гораздо меньше интересует напряженность империи, чем расширяющийся в то время разрыв между наукой, основанной на классике (изучение греческих и римских работ), и современной фиксацией на научном прогрессе.Антропология уже давно содержит побуждение к теоретическому отличию не только от своих примитивных/колониальных/постколониальных/маргинальных предметов, но и от «традиции аллегорической экзегезы, которая процветала [в европейской науке] с поздней античности» (Ossa-Richarson 2008: 340). ), но потерял популярность ко времени Фрейзера. Лабарр подчеркивает этот момент, называя Фрэзера «последним из схоластиков» (1954: 353), пережитком ушедшей эпохи отчетливо европейской мысли. Плохая дисциплина GB восходила к греческому и латинскому прошлому Англии в той же или большей степени, чем к британскому колониализму того времени.Фрейзер немедленно сигнализирует о своей лояльности, начиная свою интеллектуальную экспедицию с составным изображением дикой практики, соответствующей сердцу цивилизованного Рима.

Далекий от того, чтобы представить четкое разделение между наукой и суеверием, Фрейзер делает все возможное, чтобы мутить воду. Правильное сочетание времени и опыта — единственная алхимия, с помощью которой можно отделить истину от шлака. В свою очередь, мы наследуем богатство этого эмпирического архива в том, что иначе выглядит как «естественная интуиция» о мире.⁷ По этой причине мы должны в первую очередь выразить благодарность «безымянным и забытым труженикам» мифов и магии — взять и отточить их несовершенные инструменты. Возможно, этот ученый-затворник, чей мир вращался вокруг книг в его кембриджском исследовании, не застрахован от обвинений в том, что стал аборигеном . Его близость к примитивным способам исследования, возможно, на самом деле является частью проблемы, с которой антропология традиционно сталкивалась с Фрэзером. Даже Дюркгейм, глубоко уважавший аналитическое приобретение туземных понятий, чувствовал себя обязанным отличать социологический от других методов.

И наоборот, можно привести аргумент, что благодарность Фрейзера мало чего стоит, потому что он заменил подлинный предмет своим собственным сплющенным изображением — «примитивом» вместо истинного примитива. Отчасти этнографический метод, поднятый Малиновским, предназначен для того, чтобы исправить зависимость Фрэзера от воображения и предостережение о том, что его работа чрезмерно литературна — что Фрэзер был слишком готов позволить себе вольности с исходным материалом ради своей прозы. Тем не менее, проблема того, где заканчивается воображение и начинается реальность, лежит в основе GB , и ее не следует слишком быстро сбрасывать со счетов.Здесь замечания Витгенштейна можно рассматривать как продолжение этой самой борьбы и предложение новых направлений. Он находит Фрейзера во многом дикарем, «который пронзает изображение своего врага, очевидно, для того, чтобы убить его, [и тем не менее] на самом деле строит свою хижину из дерева и вырезает стрелу искусно, а не в образе» (1993: 125). Сказать, что одно реально, а другое воображаемое, предполагает знать, как правильно их различать. Любое соглашение о том, как следует отделить истинное от ложного, зависит от общих форм жизни.⁸

Эта позиция может быть связана с отказом Витгенштейна различать правильные и неправильные способы объяснения практик и с тем, почему он выражает недовольство способностью объяснения вообще фиксировать практику.

Представление Фрейзера о магических и религиозных взглядах человечества неудовлетворительно: оно выставляет эти взгляды ошибочными.

Ошибался ли тогда Августин, когда призывал Бога на каждой странице Исповедей ?

Но — можно сказать — если он не ошибался, то наверняка был буддийский святой — или любой другой — чья религия выражает совершенно иные взгляды.Но ни один из них не ошибался, за исключением тех случаев, когда он излагал теорию.

Сама идея объяснить практику — например, убийство царя-жреца — кажется мне неправильной. Все, что делает Фрейзер, — это делает их правдоподобными для людей, которые думают так же, как он. Весьма примечательно, что в конечном счете все эти практики выдаются, так сказать, за глупости.

Но никогда нельзя утверждать, что человечество делает все это по чистой глупости.(Wittgenstein 1993: 119)

GB преуспевает в том, что можно было бы назвать целевым переводом. Исходный материал Фрейзера необходимо преобразовать, чтобы найти для него место в викторианском мифологическом мировоззрении. Опять же, вопрос не в том, правильно ли объяснение Фрейзера, а в том, правдоподобно ли оно для читателя. Витгенштейн не может поверить, что интенсивные усилия, связанные с магическими и религиозными практиками, могли быть мотивированы чистой глупостью. То, что Фрейзер считает ошибкой магии, становится для Витгенштейна лишь свидетельством трагической неспособности Фрейзера представить себе другие формы жизни.⁹ Он может унаследовать этот обширный архив человеческого опыта только с точки зрения ошибок.

Но разве неправдоподобно и то, что чрезвычайные усилия, приложенные к GB и его огромному влиянию за его пределами, могли быть результатом только глупости? Можем ли мы выразить такую же благодарность Фрейзеру, как он выразил магию? На самом деле понятие благодарности Фрейзера предоставляет средства, с помощью которых можно проникнуть в работу не только примитивной магии, но и его собственного текста. На самом деле, я могу представить себе использование более поздних исправлений Фрейзера, чтобы продуктивно вернуться к тексту.Битти, порицая Фрейзера за его «ошибочный взгляд на магию как на своего рода ошибочную науку», предполагает, что магию «вообще нельзя понять адекватно, если пренебречь ее выразительным аспектом» (1964: 71). Не следует ли читать GB таким же образом, как выразительную магию, а не ошибочную науку?

Золотая ветвь как наука о бетоне

В элегантной реконструкции формирующейся формы Роберта Фрейзера мы подробно наблюдаем, как интеллектуальный бриколаж , сформировавший мифическую структуру Золотая ветвь , собирался в течение нескольких десятилетий .(Nicholson 1993: 955)

Что выражает ГБ , если не ошибка? Как это делает причудливые и дикие практики правдоподобными? Леви-Стросс предлагает мне путь к этим вопросам. Это не тот подход, к которому я прибегаю случайно. Отчасти я делаю это из-за того, как Леви-Стросс изображает науку и миф (а также истину и заблуждение) как вариации друг друга, взаимно достижимые при соответствующих преобразованиях. Его не интересует, дает ли миф правильное объяснение явления или точно ли он сообщает об исторических событиях.Его внимание приковано к интеллектуальным операциям, выраженным в мифе, и терминам, посредством которых они осуществляются. Леви-Стросс предполагает, что действие мифического мышления представляет собой интеллектуальную форму бриколажа. Подобно бриколажу, миф будет брать в качестве материала «все, что под рукой», будет опираться на «гетерогенный репертуар, который, хотя и обширен, тем не менее ограничен», и будет использовать косвенные или «окольные средства» для достижения своих целей (Леви-Стросс). 1966: 16–17).

GB слишком хорошо подходит для интеллектуального бриколажа.Когда-либо кабинетный антрополог, Фрейзер никогда не проектировал и не проводил этнографических полевых исследований. ¹⁰ Его взгляд был занят журналами путешествий и полевыми отчетами других. Кроме того, стоит помнить, что он пришел в антропологию как признанный классик. Почти все его сочинения построены с точки зрения их отношения к произведениям греко-римской или еврейской религиозных традиций. Притчи, мифы и истории, которые он там нашел, можно легко назвать «гетерогенным репертуаром», который он мастерски использовал.Коллега Фрейзера Харрисон вспоминает: «При одном только звуке волшебных слов «Золотая ветвь» мы услышали и поняли» ([1925] 1965: 343). На самом деле, как показал Смит (1973), центральный миф о ГБ представляет собой смесь текстов. Фрейзер собрал историю Неми вместе из мотивов Вергилия Энеиды , схолии Сервия, описания Ариции Павсанием и Страбона Географии . Пока мы готовы видеть Фрейзера в качестве мастера текста, тогда GB обладает способностями мифа Леви-Стросса, превращая чужие цели в свои собственные средства.

Уместная фраза, взятая из Боаса, звучит так: «Кажется, что мифологические миры были построены только для того, чтобы снова разрушиться, и что новые миры были построены из фрагментов». (Lévi-Strauss 1966: 21) Для Леви-Стросса мифические процессы представляют собой «постоянную деконструкцию и реконструкцию», которые не фабрикуются на пустом месте и не санкционируют работы по правилам, установленным в уме субъекта. На ум приходят три варианта мифического бриколера: ремесленник, который использует части, взятые из одной вещи, и применяет их к другой; мастер, чей репертуар инструментов и методов не зависит от проекта; и поэт, чье своеобразное использование языка перестраивает более обычные формы выражения.Речь идет не о применении модели к конкретным материалам, а о том, как можно обрабатывать материал.

Фрейзер тоже ставит материал на первое место, подобно науке о конкретном: порядок, установленный наукой, выводится из терпеливого и точного наблюдения за самими явлениями. ( GB 2–3: 459, 3–12: 306)

В отличие от инженерной науки, которая начинается в области понятий с проектирования, а затем переходит к реализации своего видения через тот или иной материал, мифологическое мышление создает концепции эмпирически собранного материала.Тем не менее, понятие «эмпирических категорий» должно дать некоторую паузу, если рассматривать GB как имеющую мифическую структуру. Для Леви-Стросса «мифическое мышление лежит между восприятиями и понятиями» и «невозможно отделить восприятия от конкретных ситуаций, в которых они возникли» (1969: 18). Здесь способность текста служить перцептивным материалом ставится под сомнение из-за знаковой функции слов. Есть ли что-то эмпирическое, возможно, даже этнографическое во встрече с текстом? Было бы легко ответить нет, сказав, что текст дает только концепты.Я бы, однако, утверждал, что восприятие текста может быть связано с конкретной ситуацией чтения, которая затем абстрагируется для достижения концепции значения. Цитировать текст слово в слово — значит предоставлять что-то вроде эмпирического отчета. Подводя итог, его аргумент был бы скорее абстракцией. Значит, мифологическое чтение. будет работать между цитируемым текстом и его концептуальным аргументом, делая что-то вроде перефразирования и интерпретации конкретных деталей внутри него. ¹¹

Работа Фрейзера с текстами, по-видимому, вполне соответствует этому мифическому способу чтения.На самом деле его недоброжелатели лучше всего иллюстрируют его склонность перерабатывать первоначальный контекст своих источников:

С научной точки зрения «улучшение» Фрэзером своего исходного материала было довольно катастрофическим. Несомненно, он сам имел намерение сделать честную запись, но неизбежное тщеславие непутешествующего ученого придало уверенности его интуиции. (Leach 1961: 375)

Как наука инженера, ГБ является плохой практикой; как наука о конкретном, это стандартная практика.Мастера без колебаний берут винтик или пружину из контекста одного проекта и делают то или иное, чтобы приспособить его к другому. Они работают в медиа-разрешении . Точно так же Фрейзер превращает мифические истории и рассказы из первых рук в концептуальные инструменты. То, что он затем работает с этими понятиями по определенным принципам организации, так что «мы сами могли бы придумать все возможности» (Wittgenstein 1993: 127), — это еще один способ сказать, что фрейзеровский миф имеет структуру.

Цель

Золотая ветвь в ее собственных терминах

Итак, пришло время вернуться к самому ГБ и выявить аспекты его структуры.Позвольте мне начать с центральной темы Фрейзера — проблемы правления арицианского священства. Фрейзер кратко резюмирует это:

В святилище в Неми росло дерево, у которого нельзя было сломать ни одной ветки. Только беглому рабу разрешалось сломать, если он мог, одну из его ветвей. Успех в этой попытке дал ему право сразиться со священником в единоборстве, и если он убьет его, то воцарится вместо него с титулом Короля Леса ( Rex Nemorensis ). ( GB 1–1: 4, 2–1: 4, 3–1: 11)

Жречество в Неми вызывает величайший шок у последователей принципов Просвещения.Так близко к Риму эта страшная и, может быть, даже универсальная истина проступает сквозь лоск разумности, «подобно первозданной скале, поднимающейся из гладко выбритого газона» (Великобритания 1–1:3, 2–1:3, 3–1:10). . Фрейзер ставит свою проблему, признавая, что такая «грубость и варварство» «широко, возможно, повсеместно, действовали в человеческом обществе, порождая в различных обстоятельствах множество институтов, специфически различных, но в целом сходных» (Великобритания 1–1: 3, 2–3). 1:3, 3–1:10). Романтическое сердце бьется в ГБ .В конце концов, текст начинается с пейзажа Тернера и отсылки к нему.

Воспроизведение этой глубины чувств не следует путать с чем-то вроде Буря и натиск . Основное внимание Фрейзера было направлено на объяснение правила арианского священства, и он сделал это в сочетании с духом как аллегорических толкований, так и рационалистической науки. ¹² Соответствующая парадигма является эволюционной: в частности, теория эволюции идей, которая включает в себя нечто большее, чем просто линейный прогресс.Идеи прижимаются друг к другу вдоль запутанного берега. Когда им бросают вызов и их опрокидывают, они погружаются во тьму, где прячутся, пока не оживут. Достаточно лишь коснуться поверхности науки, чтобы обнаружить ее примитивных предков и нашу собственную способность к варварству.

На этот романтический проект Фрейзер возлагает гораздо более прозаическую задачу тщательного каталогизации широкого спектра обычаев, суеверий и религиозных верований. Он называет это своим «сравнительным исследованием». Части текста, попадающие под влияние сравнения, могут быть весьма поразительны для современного читателя тем, что вызывают в памяти энциклопедию первобытных суеверий.¹³ В результате получается стиль прозы, полностью противоположный стилю мифических повествований. Этот сравнительный метод создает текст, организованный иерархически с дальнейшей абстракцией на уровне более крупных категорий и детализацией, происходящей по мере того, как эти категории разбиваются на определенные обычаи и конкретные факты. ¹⁴

Как ни скучно это может быть, Фрейзер понял, что этот аспект его работы можно рассматривать отдельно. Сравнительное исследование похоже на базу данных.

Я хотел и намеревался как можно резче провести демаркационную линию между моими фактами и гипотезами, с помощью которых я пытался их сопоставить. Гипотезы необходимы, но часто это временные мосты, соединяющие разрозненные факты. Если мои легкие мосты рано или поздно рухнут или будут заменены более прочными конструкциями, я надеюсь, что моя книга все еще будет полезной и интересной как сборник фактов. ( GB 2-1:xv, 3–1: xvii)

Пространство между романтизмом Фрейзера и его сравнительным исследованием отягощено внутренними несоответствиями и аналитическими проблемами, не последней из которых является связь между наукой и мифом.Работая в романтическом режиме, Фрейзер стирает границы между магией и наукой, а также между своей работой и своим материалом. Однако в сравнительном исследовании говорят о резкой демаркации между гипотезой и фактом. Там, где Фрейзер описывает истинную науку как преднамеренное исследование явлений самих по себе , его сравнительный метод полностью опирается на сходство между явлениями в свете его собственного воображения.

Мифические структуры и формы повествования

ГБ выполняет две совершенно разные и даже несовместимые задачи.Первый — это интеллектуальный бриколаж мифа. Вторая — научная миссия классификации и сравнения. Отношения между ними трудно понять, не в последнюю очередь потому, что Фрейзер попеременно утверждает, что то одно, то другое является истинной целью работы.

Почти все критики-антропологи полагают, что миф о жречестве в Неми — это просто обрамление сравнительного проекта. Хотя я симпатизирую этой точке зрения, она не учитывает тот факт, что миф о Неми ¹⁵ остается центральным на протяжении всех трех изданий, и, возможно, его значение даже возрастает.Если истинной целью Фрейзера было сравнительное исследование, то почему бы не сказать что-нибудь об этом в самом начале текста? Почему бы не сказать, что миф о Неми вводит проблему магии, прежде чем перейти к изучению, или просто не поставить сравнительный проект в одиночку, а не привязывать его к этому очень конкретному историческому вопросу? Кроме того, и это гораздо более важно, изображение мифа о Неми как литературного крючка не позволяет понять, как сравнительное исследование использует элементы мифа для создания и организации его категорий (например,г., «король леса» или «смерть бога»). Несколько частей книги открываются предисловием, которое обосновывает эту часть некоторым аспектом мифа о Неми. Например, Фрейзер начинает Умирающий бог словами: «В этой третьей части Золотая ветвь мы поднимаем вопрос: почему Король Леса в Неми регулярно погибал от руки своего преемника?» ( ГБ 3–4: v). Таким образом, его расследование об умирающем боге разделяет пополам исследование Лесного царя в Неми и набор подобных обычаев, составленных из других текстовых источников.Уберите миф о Неми, и мало оснований утверждать, что умирающий бог является жизнеспособной категорией для организации других мифов. Неми является концептуальным краеугольным камнем, который направляет науку.

Однако мифы и наука остаются несовместимыми. Фрейзер признает, что эти конфликтующие модусы создают нагрузку на структуру текста, и признает, что обращался к двум очень разным типам вопросов:

Когда я первоначально задумал идею работы . . . мое намерение состояло лишь в том, чтобы объяснить странное правило жречества или священного царствования Неми, а вместе с ним и легенду о Золотой Ветви.. . . Объяснение было подсказано мне некоторыми подобными правилами, ранее наложенными на царей в Южной Индии, и сначала я подумал, что их можно адекватно изложить в рамках небольшого тома. Но вскоре я обнаружил, что, пытаясь решить один вопрос, я поднял множество других: передо мной открывались все более и более широкие перспективы; и таким образом шаг за шагом меня заманивали в обширные области первобытной мысли, которые были мало исследованы моими предшественниками. Таким образом, книга росла у меня на руках, и вскоре задуманное эссе стало на самом деле тяжеловесным трактатом или, скорее, серией отдельных диссертаций, слабо связанных между собой тонкой нитью связи с моим первоначальным предметом [миф о Неми].С каждым последующим изданием эти диссертации росли в числе и разбухали в объеме за счет нарастания новых материалов, пока нить, на которую они были нанизаны, не стала угрожать оборваться под их тяжестью. Поэтому, следуя совету дружелюбного критика, я решил разложить мою разросшуюся книгу на составные части и опубликовать отдельно различные исследования, из которых она состоит. ( GB 3–1: vii)

Эта история, которую GB рассказывает о себе, намекает на то, что миф о Неми и сравнительное исследование расходятся.Хронологически мифическое повествование превращается в научное сравнение. Это преобразование имеет и пространственные измерения. Книга выросла , став «разбухшей навалом». Тем не менее, даже когда новые вопросы угрожали разбиться и сформировать свои собственные работы, они продолжали сочетаться под рубрикой мифа о Неми. Таким образом, миф и наука занимают разные масштабы: миф поддерживает книгу в целом , в то время как наука имеет тенденцию сосредотачиваться на более мелких подразделах и отдельных отрывках.Такое деление шкалы — одна из наиболее известных стратегий устранения противоречий в тексте.

Между грубым и тонким Фрейзер использует «диссертации» или «исследования» как формальные приемы, связывающие мифическое с сравнительными шкалами. Эти рассуждения составляют как мельчайшие структурные элементы мифа о Неми, так и самые большие абстрактные категории сравнительного исследования. ¹⁶ При схематическом изложении с диссертантом, являющимся посредником между классическим мифом Неми и первобытным обычаем, можно сформировать знакомую треугольную структуру с диссертацией в позиции посредника.

Рисунок 1:

Структура, соединяющая миф о Неми с первобытными обычаями.

Взятая сама по себе, эта треугольная структура мало что может сказать даже неискушенному читателю. Тем не менее, структура раскрывает гораздо больше, если ее переформулировать с точки зрения литературного стиля: миф о Неми рассказывает историю, диссертации доказывают точку зрения (тезис), а первобытные обычаи собраны в виде базы данных записанных фактов. Затем можно построить более связный семантический треугольник, относящийся к используемым жанрам повествования: рассказ, тезис и запись.

Движение между этими жанрами может сбивать с толку, когда Фрэзер время от времени быстро перемещается между списком первобытных обычаев определенного типа (записями) к расширенному пересказу мифа (истории) и теоретизированию о значении большая категория первобытных обычаев (тезис). Более глубокая структура очевидна в том, что отношение идет от наиболее агрегированного к наиболее расчлененному (рассказ-тезис-запись) вопреки дихотомии, в которой возникающая абстракция (тезис) опосредует конкретные элементы в оппозиции (рассказ и запись).

Рисунок 2:

Соотношение между жанрами и способами обучения.

Связь между историей и тезисом (левая сторона треугольника) связывает диахроническое повествование с его синхроническими элементами через анализ мифа. Этот способ анализа Фрейзера во многом опирается на европейские традиции аллегорического прочтения римских и греческих классиков. Связь между тезисом и записью (правая рука) использует систему научной классификации для сбора фактов и их сортировки в соответствии с гипотезами.Основание треугольника связывает исторических предшественников с современными пережитками, которые существуют только в виде теории. Первая цель, заявленная GB , состоит в том, чтобы вывести основание этого треугольника. ¹⁷

Структура, присущая этим отношениям, позволяет различным интеллектуальным модусам мифа и науки взаимодействовать, не подводя друг друга. Миф становится существенным для выражения Фрейзером аналитического напряжения. На самом деле признание связи между сравнительным методом и мифическим нарративом как интеллектуальными операциями предполагает наличие других семантических полей аналогичной конфигурации, таких как натурфилософия (религия: наука: магия) и социальная классификация (древний: цивилизованный: примитивный ¹⁸). ) преобразуя каждый элемент по очереди:

Эти семантические поля, безусловно, похожи и взаимосвязаны, но, должен признать, лишь незначительно изоморфны.Исследование этих трансформаций и их динамики выходит за рамки этой статьи, за исключением того, что их отношения образуют поле игры, столь же обширное, сколь и плотное, и затрагивающее как социальные, так и интеллектуальные интересы. Я предлагаю эти структуры, чтобы рассматривать GB как работающую для учета различий, а не просто ошибочную попытку описать сходство. Главной из его целей является попытка разрешить две конфликтующие формы объяснения, не отвергая полностью ни одну из них.

Правда и заблуждение

Но почему противоречие между мифом и наукой вообще представляет интерес? Этот вопрос, безусловно, был важен для Фрейзера, но он также имел отношение к поколениям читателей, очарованных текстом. GB был невероятно популярным среди непрофессионалов примером возможного сосуществования науки и мифа. Я предполагаю, что структурные отношения между натурфилософиями (религией, наукой, магией) и классификациями социальных порядков (древний, цивилизованный, первобытный) обеспечили основу для того, чтобы читающая публика могла справиться с подъемом гегемонистского рационализма.¹⁹ Владея взглядами современного английского пастора, Фрейзер помог дезориентированной публике понять, как миф может выжить (и даже функционировать) в мире, принимающем все более научные формы.

Я не одинок в этом утверждении. Описывая, как GB «достиг классического статуса одного из символов британской культуры среднего класса», Бирд (1992: 212) также обосновывает восприятие текста социальной неопределенностью, вызванной аспектами модернизации.Она конкретизирует важность текста как ориентира «свободомыслия» и то, как он противопоставляет имперскую позицию «другим центральным вопросам культуры викторианской Британии: меняющемуся лицу британских традиций перед лицом растущей индустриализации; роль и значение классического прошлого» (там же: 219). Я бы добавил к ее анализу способ, которым Фрейзер обещал улучшить общество:

Медленный, бесконечный подход к истине состоит в постоянном формировании и проверке гипотез, принятии тех из них, которые в данный момент кажутся соответствующими фактам, и отвергая другие.. . . Насмешки и порицание — справедливое наказание не тех, кто придумал эти грубые теории, а тех, кто упрямо придерживался их после того, как были выдвинуты лучшие. ( GB 3-1: 246)

Общество развивается вместе не за счет упрямой приверженности прошлому или слепой веры в прогресс, а за счет медленных и неуклонных усилий. Чрезвычайная уверенность GB в различии между истиной и заблуждением приносит облегчение читателям, надеющимся выйти из тьмы собственных суеверий на свет разума.Двенадцать томов третьего издания, стоявшие на таком количестве книжных шкафов, свидетельствовали об интеллектуальных достижениях владельца (независимо от того, читали ли они дальше предисловия). Его бесконечные списки суеверий, помеченных как ошибки, превращают текст в идеальную рабочую тетрадь для оттачивания концепции и восприятия истины. Таким образом, GB оттачивает проницательный интеллект, предоставляя концептуальные инструменты, с помощью которых можно справляться с различиями и противоречиями в окружающем мире.Моя формулировка чтения как интеллектуального упражнения превращает текст в абонемент в спортзал Британии начала двадцатого века: купленный многими, но используемый немногими, воплощение тревог и чаяний эпохи. Однако

GB не очень хорошо вписывались в зарождавшиеся институты социальных наук. Творческая работа Фрейзера с текстами уже в то время, когда он только начинал писать, была вытеснена «объективным» подходом с полевым работником как научным инструментом, опосредующим между полем как объектом и антропологическим текстом как записью.²⁰ Тем временем историки и классики возражали почти всему, что Фрейзер говорил о духовенстве в Неми. Критика его мифа о Неми находит свой апогей у Смита, который, опираясь на собственные признания Фрейзера вместе с его исходными текстами, указывает, что портрет священства в Неми, сделанный последним, является «воображаемой реконструкцией… . . без какого-либо текстуального или исторического обоснования» (1973: 348), а затем переходит к распутыванию связи между Золотой ветвью Вергилия, ветвью в роще в Неми, мифами об омеле и Бальдром Прекрасном — другими словами, самим позвоночником рассуждений Фрейзера.²¹ По иронии судьбы, именно благодаря тому, что он сосредоточился на Неми, Смит пришел к выводу, что Фрейзер на самом деле никогда не воспринимал священство как настоящий вопрос своего текста. Смит подкрепляет свою точку зрения следующим «признанием», сделанным Фрэзером в третьем издании:

Таким образом, Бальдр Прекрасный в моих руках не более чем крадущаяся лошадь, несущая два тяжелых вьюка фактов. И то, что верно в отношении Бальдра, в равной степени относится и к самому жрецу Неми, номинальному герою долгой трагедии человеческой глупости и страданий, которая развернулась перед читателями этих томов и над которой вот-вот упадет занавес.Он тоже, несмотря на всю причудливую одежду, которую носит, и серьезность, с которой он шагает по сцене, всего лишь марионетка, и пришло время разоблачить его, прежде чем положить в ящик. Отбросив метафоры, я, номинально исследуя конкретную проблему древней мифологии, на самом деле обсуждал вопросы более общего характера, касающиеся постепенной эволюции человеческой мысли от дикости к цивилизации. . . . Мой вклад в историю человеческого разума представляет собой не более чем грубую и чисто предварительную классификацию фактов, почти полностью собранных из печатных источников.Если есть один общий вывод, который, кажется, вытекает из массы частностей, то я осмеливаюсь думать, что это существенное сходство в работе менее развитого человеческого разума среди всех рас, которое соответствует существенному сходству в их телесном строении, обнаруженном по сравнительной анатомии. ( GB 3–10: v)

Конечно, если последнее слово за Фрейзером, то Смит нашел свой дымящийся пистолет. Я, однако, не так быстро соглашаюсь с тем, что текст настолько прозрачен для его автора.Если третье издание действительно ставит давно назревший отход ²² от мифа о Неми как серьезный вопрос, то почему Фрейзер продолжал подчеркивать его известность в начале работы? Прямой ответ, предложенный Смиту самим Фрейзером, заключается в том, что «Золотая ветвь» — это просто предлог, чтобы мотивировать его истинные цели и зацепить читателей.

Отказавшись от строгой формы научного трактата, не жертвуя, надеюсь, твердой сущностью, я думал придать своим материалам более художественную форму и тем самым, возможно, привлечь читателей, которых могла бы оттолкнуть более строгая форма. логичное и систематическое расположение фактов.Таким образом, я поместил таинственного жреца Неми, так сказать, на передний план картины, сгруппировав другие мрачные фигуры того же рода позади него на заднем плане, конечно, не потому, что я считал их менее важными, а потому, что живописное природное окружение жреца Неми среди лесистых холмов Италии, сама тайна, окутывающая его, и, не в последнюю очередь, навязчивая магия стихов Вергилия — все это вместе придаёт очарование трагической фигуре с Золотой ветвью, что позволяет ему стоять как центр мрачного полотна.( GB 3–1: vii)

Основное предположение состоит в том, что художественная форма не несет веса научного содержания. Однако именно в этом отрывке искусная фраза «сбросить чары» ²³ свидетельствует о роли Золотой Ветви в тексте. Вызывающая воспоминания формулировка делает больше, чем делает скучный контент приятным, и с ним Фрейзер развертывает целую мифологию. Чем больше я читаю Фрейзера, тем больше убеждаюсь, что его мифические аллюзии объединяются там, где его концептуальная работа является самой глубокой.²⁴ Я не принимаю его метафору марионетки как точное представление его аргумента. Вместо этого я прочитал эти слова как слова ремесленника, отчаянно пытающегося подстроить свое устаревшее видение науки, чтобы оно было совместимо с новомодными моделями. Этот отрывок никак не меняет сути работы Фрейзера, которая, несомненно, основана на принципах наблюдения истины за природой, ²⁵, где миф о Неми служит пробным камнем для определения идеала. Тот факт, что Неми в конечном итоге превращается в символический, а не в идеальный тип, мало что умаляет важность мифа.

Чтение Смита соответствует склонности GB отличать истинное от ложного. Тем не менее, должны ли мы классифицировать различные заявленные намерения текста как истинные и ложные, или мы можем проследить трансформации внутри текста, когда он пытается приспособиться к различным несовместимостям? Текст требует, чтобы мы выбрали только одно, но также включили все. В этом его величайшая амбиция.

Волшебная теория разума

Итак, пришло время признать, что GB все это время был моей лошадкой.

ПРЕСЛЕДУЮЩАЯ ЛОШАДЬ. Иногда настоящую лошадь, иногда фигуру, вырезанную и переносимую охотником для следующей цели: было обнаружено, что дикие птицы, которые рано встревожились при появлении человека, оставались спокойными, когда видели только лошадь. приближаясь, стрелок воспользовался этим, чтобы спрятаться за настоящей или искусственной лошадью и, таким образом, попасть в поле зрения своей дичи. ²⁶ (Nares and Halliwell-Phillipps 1901: 830)

В акте верности и обмана охотник идет рядом с лошадью, не пытаясь стать таковой.Точно так же я пытался идти рядом с Фрейзером, заботясь о тех формах жизни, которые убежали бы, если бы я приблизился к ним один. Это предприятие принимает форму этнографии, ²⁷ ее западня дает как лаз для охотника, так и ограждение для добычи. Таким образом, я пытался использовать Фрейзера и относиться к нему серьезно, сохраняя при этом практически никакой интерес к антропологии Фрейзера.

Несмотря на то, что метафора крадущейся лошади хорошо формулирует этнографический подход, это понимание вряд ли оправдывает время, которое я уделил темным и частным вопросам, найденным здесь.Когда я начинал эту работу, у меня была только надежда лучше понять проект антропологии и найти свое место в нем. Меня потянуло в эту область с того момента, как я прочитал о кула в книге Малиновского Аргонавты западной части Тихого океана . Что-то было в этом феномене — какая-то закономерность, которую я распознал, но до сих пор не могу описать, — что действовало на меня долгие годы. Я был вдохновлен Малиновским, как и Фрейзером, Фрейзер — Вергилием, Вергилий — Гомером и так далее.Я нахожусь в цепи вдохновения — не канона или интеллектуальной традиции, а границы, которая расходится настолько, насколько содержит шаги путешественника. Этот путь предполагает постоянное собственное движение. Казалось бы, антропологический архив создается только для того, чтобы снова рассыпаться, а из фрагментов строятся новые произведения. Полностью ожидая своей собственной формы участия, я пришел к Фрейзеру благодаря работам, которые меня вдохновили. Я был удивлен, как быстро текст стал таким скучным, что его почти невозможно было прочитать.Я упорствовал, потому что не мог уловить дух текста, который так вдохновил тех, кто вдохновил меня, и должен признать, что до сих пор не уловил его. Я могу никогда.

Тем не менее, с этой подтянутой и умелой крадущейся лошадью я могу утверждать, что увидел самую неуловимую из эмпирических категорий: человеческий разум. С первого тома первого издания до публикации Aftermath сорок семь лет спустя человеческий разум оставался двигателем, приводившим в движение ГБ .Фрейзер в своем тщательном, но всестороннем исследовании текста утверждает, что «для Фрейзера неприкосновенным был один принцип: магия, религия и наука были продуктами индивидуального человеческого разума» (1990a: 124). Исследуя очевидные противоречия работы Фрейзера, МакКормак приходит к аналогичному выводу. Она описывает текст, который, «с одной стороны, изучает работу человеческого разума, а с другой, сам является примером этой работы» (1984: 155), осознавая самореференцию и ее многочисленные трудности. .

С представлением о человеческом разуме Фрейзер крепко удерживает и скрепляет заблуждения религии, мифов и магии. Он, конечно, был не первым и не последним, кто это сделал. Тайлор уже решил, что «на миф следует смотреть не как на простую ошибку и глупость, а как на интересный продукт человеческого разума» (1881: 387). Столкнувшись с быстро растущим антропологическим архивом ошибочных верований, такие мыслители, как Фрейзер и Тайлор ²⁸, нашли в уме гомеопатическую магию, с помощью которой один человек мог быть связан почти с любым другим во времени и в пространстве и в совершенно разных историях и обстоятельствах.Для Леви-Стросса разум также стал почвой, из которой миф черпает свои питательные вещества.

И если теперь спросить, к какому конечному значению отсылают эти взаимно сигнифицирующие значения, — поскольку в конечном счете и в своей совокупности они должны к чему-то отсылать, — единственный ответ, вытекающий из этого исследования, состоит в том, что мифы означают разум [ l’esprit ], который развивает их, используя мир, частью которого он сам является. (Lévi-Strauss 1969: 341)

Материал, собранный Фрэзером и Леви-Строссом, включает мифы всех видов.Есть мифы о зерне и ягуарах, мифы о богах солнца и о происхождении воды, но нет мифов о человеческом разуме. Эти они сделали сами. Их миф о разуме является отчетливо антропологическим, интеллектуальной операцией, которая настраивает воображение дисциплины на единство и разнообразие человечества. Конечно, другие современные дисциплины опираются на понятие разума, но, кажется, только антропология работает с ним наряду с мифом. И наоборот, в великом архиве мифов разум обозначает антропологическую область.У Фрейзера разум отделяется от духа и души — пункт, от которого Витгенштейн сильно отшатывается. Леви-Стросс, пишущий по-французски, может сделать то же самое более тонко. Только изменение заглавной буквы отделяет ум ( l’Esprit ) от духа ( l’esprit ). ²⁹ Таким образом, тексты раскрывают важнейшие аспекты отношений между разумом и духом (в их сходствах и различиях).

Эти утверждения могут показаться малоинтересными, кроме истории идей. Имеют ли какое-либо место представления о человеческом разуме в современных способах антропологического исследования? На первый взгляд ответ должен быть отрицательным.Широкие классификационные схемы Фрэзера и Леви-Стросса и их методы анализа стали казаться устаревшими в дисциплине, всегда достигающей пика последнего поворота. Однако, даже если сам «ум» вышел из моды, он вновь появляется фрагментированным и трансформированным. Сопутствующие факторы, такие как субъективность, мысль, концепция и сознание, остаются присущими широкому спектру современных антропологических проектов, от марксистских до постчеловеческих и онтологических, хотя каждый из них, вероятно, отверг бы эту связь.

Я тоже отрекаюсь — со своей стороны, больше из-за отказа притвориться фамильярным, чем из отвращения. Мне никогда не удавалось писать по теме, со своими строго отграниченными мыслями и точками зрения. Красота и, может быть, даже радость, которую я нашел во Фрейзере, заключались, с одной стороны, в необычайной значимости и ясности, которые он придает своему понятию разума, а с другой — в том, как его метафора крадущейся лошади может сделать это самое понятие ума не имеет значения. Этнографам не нужно мечтать о том, чтобы понять чей-то ум или увидеть его глазами.Вместо этого мы можем сосредоточиться на том, какие миры остаются спокойными, пока мы идем рядом с ними, или взять на себя ответственность нести их мифы. Я должен отложить дальнейшее обсуждение методологических и моральных последствий такого видения этнографии для другого места. Здесь моя цель состояла в том, чтобы сохранить провокацию Фрейзера, а не наносить новый удар. Он завел меня так далеко, но мы подошли к реке, которую он не хочет переходить вброд. Поэтому с некоторой долей благодарности мы расстаемся.

Издания

Золотая ветвь

Ссылки

Талал Асад.2003. Как может выглядеть антропология секуляризма? В Формации светского: христианство, ислам, современность , 21–66. Стэнфорд: Издательство Стэнфордского университета.
Мэри Берд. 1992. «Фрейзер, Лич и Вирджил: популярность (и непопулярность) Золотая ветвь ». Сравнительные исследования в обществе и истории 34 (2): 203–24.
Джон Битти. 1964. Другие культуры. Нью-Йорк: Free Press of Glencoe.
Джеймс Клиффорд.1983. «Об этнографическом авторитете». Представления 2: 118–46.
Лоррейн Дастон, Питер Галисон. 2007. Объективность. Нью-Йорк: Зона.
Р. Ангус Дауни. 1970. Фрейзер и Золотая ветвь. Лондон: Голланц.
Эдвард Эван Эванс-Причард. 1965. Теории примитивной религии. Оксфорд: Кларендон Пресс.
Роберт Фрейзер. 1990а. Создание Золотой Ветви: Истоки и рост аргумента. Бейзингсток: Пэлгрейв Макмиллан.
Роберт Фрейзер, изд. 1990б. Сэр Джеймс Фрейзер и литературное воображение: Очерки близости и влияния. Бейзингсток: Пэлгрейв Макмиллан.
Джеймс Джордж Фрейзер. 1936. Последствия: дополнение к «Золотой ветви». Лондон: Macmillan Press Ltd.
Макс Глюкман. 1965. Политика, закон и ритуал в племенном обществе. Оксфорд: Бэзил Блэквелл.
Джейн Эллен Харрисон. (1925) 1965. Воспоминания о студенческой жизни.Арион 4 (2): 312-346.
Стэнли Эдгар Хайман. 1962. Запутанный банк: Дарвин, Маркс, Фрейзер и Фрейд как писатели с богатым воображением. Нью-Йорк: Атенеум.
Уэстон Ла Барре. 1954. Человеческое животное. Чикаго: Издательство Чикагского университета.
Эндрю Лэнг. 1901. Магия и религия. Лондон: Longmans Green and Co.
Эдмунд Р. Лич 1961. «Золотая ветвь или позолоченная веточка?» Дедал 90 (2): 371–99.
Эдмунд Р.выщелачивать. 1985. «Размышления о посещении Неми: Фрейзер ошибся?» Антропология сегодня 1 (2): 2–3.
Клод Леви-Стросс. 1964. Le cru et le cuit. Париж: Плон.
Клод Леви-Стросс. 1966. Дикий разум. Лондон: Вайденфельд и Николсон.
Клод Леви-Стросс. 1969. Сырое и вареное. Перевод Джона, Дорин Вейтман. Чикаго: Издательство Чикагского университета.
Сабина МакКормак. 1984. «Магия и человеческий разум: пересмотр книги Фрейзера «Золотая ветвь ».Аретуса 17 (2): 151–76.
Бронислав Малиновский. 1922. Аргонавты западной части Тихого океана. Лондон: Рутледж.
Роберт Нэрс, Джеймс Холливелл-Филлипс. 1901. Глоссарий или собрание слов, фраз, имен и аллюзий на обычаи, пословицы и т. д., которые, как считалось, нуждаются в иллюстрации, в произведениях английских авторов, особенно Шекспира и его современников, Том II, К-З . Лондон: Gibbings and Co.
Колин Николсон.1993. « Создание «Золотой ветви: происхождение и развитие аргумента » Роберта Фрейзера; сэр Джеймс Фрейзер и литературное воображение Роберта Фрейзера». Обзор современного языка 88 (4): 954–56.
Энтони Осса-Ричардсон. 2008. «От Сервиуса к Фрейзеру: Золотая ветвь и ее преобразования». Международный журнал классической традиции 15 (3): 339–68.
Джонатан З. Смит 1973. «Когда сук ломается.История религий 12 (4): 342–371.
Мэрилин Стратерн. 1987. «Вне контекста: убедительные вымыслы антропологии». Текущая антропология 28 (3): 251–81.
Эдвард Бернетт Тайлор. 1881. Антропология: введение в изучение человека и цивилизации. Лондон: Macmillan and Co.
Джон Б. Викери 1957. « Золотая ветвь и современная поэзия». Журнал эстетики и искусствоведения 15 (3): 271–88.
Людвиг Витгенштейн.1993. «Замечания о Золотой ветви Фрейзера ». Философские поводы 1912–1951 гг. Под редакцией Альфреда Нордманна, Джеймса К. Клагга, 118–55. Индианаполис: Хакетт.

Примечания

1. Об исследованиях, направленных на понимание влияния текста, см. Vickery (1957), Fraser (1990a, 1990b) и Beard (1992).

2. Возможно, дистанцируясь от явного неуважения, подразумеваемого обвинением, Глакман приписывает его Рэдклиффу-Брауну: «Профессор А.Р. Рэдклифф-Браун (1881–1955) назвал это аргументом «если бы я был лошадью». Это относится к истории фермера со Среднего Запада, чья лошадь вышла из загона. Фермер вышел на середину загона, пожевал траву и спросил себя: «Если бы я был лошадью, куда бы я пошел?» (1965: 4). Учитывая, что позже Эванс-Причард (1965) повторил это обвинение против Тайлора, оно, по-видимому, имело определенный авторитет в институтах британской антропологии того времени.

3.Глюкман признает, что «применять это [понятие] к очень ученым и умным книгам ранних антропологов, несомненно, карикатурно» (там же: 2), но не делает никаких других попыток компенсировать свое искажение.

4. Для Витгенштейна нельзя отрицать, что идеи сосуществуют с практиками. В этом смысле идеи Фрейзера открывают еще один путь к воззрениям и практикам магии (хотя и особенно скучный путь). Что в конечном счете неудовлетворительно, даже ошибочно, так это то, что практики могут быть полностью даны в связанных с ними идеях.Аргумент Витгенштейна пытается вывести почву из-под ног не только GB , но и всего антропологического (не говоря уже о социологическом и философском) проекта объяснения.

5. Чтобы цитировать цитаты из нескольких выпусков GB , я придерживаюсь следующего соглашения о цитировании: (GB Edition–Volume: Page). Таким образом, (GB 1–1: 211, 2–1: 449) означает, что цитата появляется в первом издании, первый том, страница 211, а также во втором издании, первый том, страница 449.

6. Тайлор считает цивилизованных людей «более разумными, более систематическими, более совершенно устроенными или организованными для достижения своих целей» (1881: 15), чем примитивные. Для Фрейзера ассоциация между дикостью и глупостью находится в глазах смотрящего. Ему цивилизованные кажутся более рациональными и разумными только потому, что они опираются на кладезь с трудом заработанного опыта и знаний, унаследованных в форме естественной интуиции.

7. Или, может быть, «вторая натура».

8.Иными словами, эффективность нанесения удара по чучелу дается в тех формах жизни, которые разделяют преступник и жертва посредством чучела.

9. Фрейзер не только далек от форм жизни, в которых действует магия, но и отказывается признать их существование. С этой точки зрения Фрейзер абсолютно не способен «стать туземцем».

10. В большинстве отзывов о Фрэзере как о человеке он описывается как стереотип неземного профессора, погруженного в книги и поглощенного нюансами письменных отчетов: например, Дауни (1970) и Борода (1992).Склонность Фрейзера к жизни в тексте даже приводит Стратерна (Strathern, 1987) к рассмотрению его отношения к постмодернистской игривости и к тому, что стало называться лингвистическим поворотом.

11. Что касается вопроса о том, можно ли воспринимать текст этнографически, то найдутся сторонники убеждения Малиновского в том, что источники этнографии «воплощены не в фиксированных материальных документах, а в поведении и в памяти человека». живые люди» (1922: 3). Но есть и те, кто считает этнографию способом обращения к опыту, и это допускает идею о том, что текст — это не только фиксированный материальный документ, но и опыт.

12. Здесь я переформулирую утверждение Осса-Ричардсона о том, что GB стоит на пересечении романтизма, позитивизма и аллегорической экзегезы (2008: 340).

13. Чтобы почувствовать вкус этого стиля, мы можем просмотреть оглавление третьего издания. В части V: «Духи зерна и дикой природы» мы находим такие главы, как: «Мать-зерно и дева-зерно в Северной Европе», «Мать-зерно во многих странах», «Дух-зерно». как животное», «Древние божества растительности как животные» и «Виды животных таинств.В главе 8: «Хлебный дух как животное» разделы гласили: «Хлебный дух в образе волка или собаки», «Хлебный дух в образе петуха», «Хлебный дух в образе зайца». », «Хлебный дух в образе кошки», «Хлебный дух в образе козла», «Хлебный дух в образе быка, коровы или быка», «Хлебный дух в образе лошади или кобылы», « Хлебный дух в образе птицы», «Хлебный дух в образе лисы», «Хлебный дух в образе свиньи». В разделе 11: «Хлебный дух в виде свиньи» находятся следующие подразделы: «Хлебный дух в образе вепря, мчащегося по кукурузе», «Хлебный дух в образе вепря или свиньи во время жатвы», дух зерна в образе свиньи на молотьбе», «дух зерна в образе свиньи на севе», «дух зерна, воплощенный в йольском или рождественском вепре Скандинавии и Эстонии.”

14. Это устройство также можно описать как разветвленную древесную форму организации.

15. Я использую термин «миф о Неми» для обозначения того, как Фрейзер изображает правило преемственности священства в Неми. Рассказ Фрейзера о Неми и арицианском священстве отличается (иногда резко) от других исторических или археологических источников.

16. Например. умирающий бог является как элементом мифа о Неми, так и общей категорией для классификации первобытных обычаев (включая королей, убитых, когда их силы иссякли, королей, убитых по истечении определенного срока, и т. д.).

17. Амбиция, о которой я говорю, повторяется во всех изданиях и звучит следующим образом:

Сама грубость и варварство обычая [священства в Неми] дают нам надежду объяснить это. Ибо недавние исследования ранней истории человека выявили существенное сходство, с которым человеческий разум при многих поверхностных различиях разработал свою первую грубую философию жизни. Соответственно, если мы сможем показать, что варварский обычай, подобный обычаям жрецов Неми, существовал где-либо еще; сможем ли мы обнаружить мотивы, которые привели к его учреждению; если мы сможем доказать, что эти мотивы широко, возможно, повсеместно действовали в человеческом обществе, порождая в различных обстоятельствах множество институтов, специфически различных, но в целом сходных; если мы сможем показать, наконец, что именно эти мотивы с некоторыми производными от них институтами действительно действовали в классической древности; тогда мы можем справедливо заключить, что в более отдаленном возрасте те же самые мотивы породили жречество Неми.Такой вывод, при отсутствии прямых доказательств того, как на самом деле возникло священство, никогда не может быть равнозначен демонстрации. Но оно будет более или менее вероятным в зависимости от степени полноты, с которой оно выполняет указанные выше условия. Цель этой книги состоит в том, чтобы, соблюдая эти условия, предложить довольно вероятное объяснение священства Неми. ( GB 1–1: 3, 2–1: 3, 3–1: 10)

18. Я использую здесь термин «примитивный», хотя термин «дикий» может больше соответствовать Фрейзеру.Проблема с этими терминами заключается в том, что их валентность изменилась и стабилизировалась за последнее столетие таким образом, что выбор слов Фрейзера опасно устарел. «Примитивный» здесь призван уловить его чувство, что «дикий» не более уступает «цивилизованному», чем фундамент дома по отношению к его стенам. Они существуют в относительно разных точках эволюционного процесса.

19. Я слишком кратко излагаю здесь эту идею. Терминологические трудности, связанные с одним только этим утверждением, было бы трудно решить.Семейство родственных понятий, таких как секуляризм, либерализм, просвещение или модернизм, можно комбинировать различными способами для описания социальных тенденций, о которых я говорю. Из них Фрейзер, кажется, предпочитает термин «рационализм».

Однако мы должны были бы обмануть себя, если бы мы воображали, что вера в колдовство уже мертва в массах людей; напротив, есть достаточно свидетельств того, что он только впадает в спячку под леденящим влиянием рационализма и что он начал бы активную жизнь, если бы это влияние было когда-либо серьезно ослаблено.Правда, по-видимому, состоит в том, что крестьянин и по сей день остается в душе язычником и дикарем; его цивилизация — лишь тонкая оболочка, которую тяжелые удары жизни вскоре стирают, обнажая под ней прочную сердцевину язычества и дикости. ( GB 3–10: ix)

Особое значение имеет то, как Асад (2003) утверждает, что миф выходит на первый план в качестве классификационного ярлыка только с появлением рационалистического дискурса.

20. Клиффорд описывает, как «полевой исследователь-теоретик заменил старое разделение между «человеком на месте» (по словам Фрейзера) и социологом или антропологом в метрополии» (Clifford 1983: 121).

21. Смит резюмирует: «Как уже признали его самые ранние критики, каждая гипотеза, выдвинутая Фрэзером и имеющая непосредственное отношение к проблеме духовенства Неми, была необоснованной» (там же: 370).

22. Этот отъезд для Смита не без возвращения. Смит видит, как Фрейзер возвращается к важности мифа о Неми в сокращенном издании (1922 г.), а затем снова отбрасывает его в Aftermath (1936).

23. «Гламур» буквально означает магию, чары или заклинание по-шотландски.

24. Например, в эпиграфе к этой статье мы находим, что Фрейзер называет объект своих интеллектуальных поисков «Фисгой разума». Далее он предполагает, что GB может лучше всего «послужить предупреждением, своего рода нитью Ариадны, чтобы помочь заброшенному путнику избежать некоторых ловушек и ловушек, в которые его товарищи попали до него в лабиринте мира». жизнь» (1936: IV).

25. Дастон и Галисон (2007) описали сдвиг эпистемологических добродетелей в середине девятнадцатого века от того, что они называют «истинными по отношению к природе» наблюдениями, к наблюдениям «механической объективности».Исследователь истины к природе стремится идентифицировать идеальные типы, исследуя и сравнивая множество конкретных примеров, встречающихся в мире, а затем интуитивно постигая абстрактные формы в игре. Вместо этого механическая объективность нацелена на прозрачное представление одного конкретного объекта, воплощенного в механике фотографии. То, как Фрэзер сравнивает свой метод со «сравнительной анатомией», свидетельствует о тех же тенденциях, которые открыли Дастон и Галисон.

26. Это определение, взятое из глоссария, было опубликовано в 1901 году и примерно совпадает с работой Фрейзера над GB .

27. В моем случае это этнографическое чтение.

28. Среди них я считаю Бастиана и Леви-Брюля. Концепция психологических универсалий Бастиана ( Elementargedanken ) и примитивный менталитет Леви-Брюля обращаются к тем же проблемам, что и мысли Фрейзера.

29. В карибском мифе о происхождении болезней и рыбьего яда (М162) мы слышим о «Les Esprits de la forêt» (Леви-Стросс 1964: 284), но из заглавной буквы должно быть ясно, что духи из леса является более подходящим переводом, чем умы леса .И все же использование Леви-Строссом «человеческого духа» больше похоже на человеческий разум , чем на человеческий дух .

Границы | Миф о стилях обучения процветает в высшем образовании

Введение

Davies (1999) призвал к «доказательному» подходу к образованию, утверждая, что разработка новых вмешательств в образовании не была в достаточной степени обоснована строгими доказательствами и что новые вмешательства затем плохо оцениваются. Хотя это был один из серии таких призывов, сама идея доказательного образования продолжает подвергаться критике (например,г., см. Biesta, 2010), часто на том основании, что образование является сложным (якобы более сложным, чем медицина, с которой его часто сравнивают). Например, что значит сказать, что что-то «сработало», для кого это «сработало» и в каком контексте?

Несмотря на всю эту сложность, в образовании есть некоторые концепции, в отношении которых имеется множество четких доказательств того, что они не эффективны. Одним из них являются стили обучения, такие как классификация «VAK», которая классифицирует людей как одного или нескольких из «визуальных, слуховых или кинестетических» учащихся (Geake, 2008).Другие классификации включают классификации (отдельно) Колба, Фелдера, Хани и Мамфорда; всего существует более 70 различных систем классификации (Coffield et al., 2004). Концепция «стилей обучения» как образовательного инструмента довольно проста и состоит из трех этапов: (1) люди будут выражать предпочтение в отношении своего «стиля» обучения, (2) люди демонстрируют различия в своей способности узнавать об определенных типах. информации (например, некоторые могут лучше учиться различать звуки, в то время как другие могут лучше различать изображения); классификаций, приведет к лучшим результатам обучения (т.g., визуальные учащиеся должны иметь информацию, представленную визуально, в то время как аудиальные учащиеся лучше справятся с акцентом на аудио).

Полезность шага 2 для образования спорна, так как большая часть обучения строится на нескольких типах информации, а приобретение «значения» и «понимания», возможно, выходит за рамки конкретной сенсорной области. Однако это последний шаг, «гипотеза сопоставления», когда концепция стилей обучения полностью рушится. Всесторонний обзор Pashler et al.(2008) определили, что не было доказательств в поддержку использования стилей обучения в образовании на основании отсутствия доказательств в поддержку «совпадения». Коффилд и др. (2004) проанализировали литературу, касающуюся 71 различных классификаций стилей обучения, с целью ответить на вопрос «должны ли мы использовать их в образовании после 16 лет». Ответом было громкое «нет».

Использование неэффективной образовательной методики потенциально связано с нанесением вреда – учащиеся, которые отмечены как имеющие доминирующий стиль обучения (т.g., «зрители») могут затем решить не заниматься предметами, которые, по их мнению, доминируют в другом стиле обучения (например, музыке), или у них может развиться ложное чувство уверенности в своих способностях овладеть предметами, которые они воспринимают как соответствующие их стилю. Возможно, наиболее важно то, что использование неэффективных методов, таких как стили обучения, может отвлечь внимание от использования методов, которые являются явно эффективными (Ринер и Уиллингем, 2010; Уиллингем и др., 2015).

Несмотря на это, среди педагогов широко распространено мнение об использовании стилей обучения.Опрос, проведенный Dekker et al. (2012) показали, что 93% британских школьных учителей поверили (неподтвержденному) утверждению о том, что «люди лучше учатся, когда получают информацию в предпочитаемом ими стиле обучения». Последующие исследования показали аналогичные результаты в других странах (Howard-Jones, 2014). Исследование, проведенное с участием преподавателей высшего образования в США, показало аналогичные результаты: 64% ответили «да» на утверждение «улучшает ли обучение учащегося стиль обучения» (Dandy and Bendersky, 2014).Это отражается на институциональном уровне — опрос 39 высших учебных заведений в США показал, что 29 из них (72%) преподают «теорию стиля обучения» в рамках повышения квалификации преподавателей онлайн (Meyer and Murrell, 2014).

стиля обучения были названы «нейромифом» (Lilienfeld et al., 2011, стр. 92; Dekker et al., 2012; Howard-Jones, 2014), а отсутствие доказательств в их поддержку было предметом обзоров и комментарии (Riener and Willingham, 2010; Rohrer and Pashler, 2012; Willingham et al., 2015). Наряду с этой формальной литературой существуют блоги и онлайн-видео, развенчивающие «миф». , принцип учебника. Тем не менее, с учетом множества серьезных исследований и социальных сетей, казалось разумным предположить, что использование стилей обучения в настоящее время может снижаться, и что это будет наиболее отчетливо видно в текущей исследовательской литературе.

С другой стороны, стили обучения могут представлять собой образовательный эквивалент гомеопатии: медицинская концепция, для которой не существует доказательств, но в которой сохраняется вера и использование. Было проведено значительное количество исследований, направленных на то, чтобы понять, почему такие убеждения сохраняются, простое резюме которых заключается в том, что люди часто ищут информацию, которая соответствует их существующему мировоззрению, что похоже на предвзятость предполагаемого подтверждения (Colombo et al., 2015). Предвзятость подтверждения была предложена в качестве одной из причин, почему стили обучения и другие мифы, по-видимому, сохраняются (Ринер и Уиллингем, 2010; Паскинелли, 2012).

Интуитивно понятно, что в концепции стилей обучения есть много привлекательного. Очевидно, что люди разные, и стили обучения, по-видимому, предлагают преподавателям способ приспособиться к индивидуальным различиям учащихся. Они также позволяют людям проводить самопроверку и определять, к какому «типу» они относятся. Эти интуитивные влечения могут «подтолкнуть» преподавателя к тому, чтобы он попал в ловушку предвзятости подтверждения — подходя к исследовательской литературе, уже сформировав представление о том, что стили обучения — это «хорошо».Поэтому я также решил охарактеризовать картину, с которой столкнулся бы преподаватель, если бы он искал в литературе по исследованиям в области образования доказательства, подтверждающие или нет использование стилей обучения.

Методология

В качестве наборов данных использовались две основные базы данных исследований в области наук о жизни/образования. PubMed — это база данных исследовательских публикаций в области наук о жизни и биомедицине, а ERIC (Центр образовательных информационных ресурсов) — это «онлайн-библиотека образовательных исследований и информации»

Был проведен поиск в базе данных PubMed по термину «стили обучения» с диапазоном дат с 23 июля 2013 г. по 23 июля 2015 г. (чтобы отразить текущее исследование).Для анализа были отобраны только статьи, посвященные высшему образованию. Термин «стили обучения» также использовался для поиска в базе данных ERIC, при этом результаты были отфильтрованы как положительные по критериям «рецензирование» и «высшее образование» за 2015 г., затем 2014 г., затем 2013 г. (июль-декабрь).

Анализ был ограничен высшим образованием на том основании, что (1) один из наиболее полных обзоров, касающихся использования стилей обучения в образовании, был специально посвящен образованию после 16 лет (Coffield et al., 2004) и (2) преподаватель высшего образования обычно назначается экспертом в предметной области на основании своего исследовательского опыта и поэтому обычно знаком с использованием исследовательской литературы.

Для каждого результата поиска были заданы следующие вопросы (более подробная информация ниже) –

• (Критерии включения для дальнейшего анализа)

◦ Было ли исследование посвящено стилям обучения?

◦ Были ли участники студентами/сотрудниками высших учебных заведений или выше?

◦ Был ли полный текст на английском языке?

• Какова была конкретная исследуемая популяция (например,г., студенты-медики)?

• В какой стране проводилось исследование?

• Какие стили обучения использовались или тестировались?

• Начинается ли исследование с положительного взгляда на стили обучения?

• Завершается ли исследование положительным взглядом на стили обучения?

• Проверяет ли исследование гипотезу соответствия, выдвинутую Pashler et al. (2008)?

• Оспаривают ли результаты исследования выводы Пашлера/Коффилда?

Это исследование было направлено на то, чтобы предоставить снимок исследования стилей обучения, доступного для «случайного» исследователя — академика, рассматривающего возможность использования этих методов в своем обучении.Таким образом, заданные вопросы изначально относились к тезисам исследования. Если ответы были ясны из аннотации, то к полному тексту не обращались. Если ответы были неясны из аннотации, то обращались к полному тексту. Обращались только к полнотекстовым документам, находившимся в свободном доступе; если требовалась подписка или оплата, то результат не включался, потому что доступ к ним значительно различался между отдельными преподавателями.

Подробная информация о заданных вопросах:

Было ли исследование посвящено использованию стилей обучения?

Термин «стили обучения» был использован для обозначения одного из 71 перечня стилей обучения, описанных на рис. 4 работы Coffield et al.(2004). Проанализированные исследования должны были использовать стили обучения таким образом, чтобы попытаться понять что-то об обучении учащихся (включая подготовку педагогов).

Примеры исследований, которые не соответствовали этому критерию, включали исследования, посвященные «стилям обучения», а не «стилям обучения», т. е. они использовали термин «стили обучения» как обычную грамматическую конструкцию или говорили о «стилях обучения» в общих чертах. Например, в статье может обсуждаться необходимость «приспосабливаться к разным стилям обучения», но при этом не быть окончательно ясным, что это относится к стилям обучения, как они определены Cofffield et al.(2004).

Какой стиль обучения используется или тестируется?

Это было классифицировано с использованием вышеупомянутого обзора Coffield et al. (2004) с соответствующей адаптацией [например, исследования с использованием вариаций классификации стилей обучения VAK (таких как «VARK» и «VAKT») были сгруппированы вместе].

Начинается ли исследование с положительного взгляда на стили обучения?

Да – Начиналось ли исследование с предпосылки, что использование/определение стилей обучения было полезной целью.Это может быть неявным (например, предпосылка исследования включает в себя предположение о том, что полезно определить стиль обучения учащегося, даже если в этом случае будет установлено, что стили обучения неэффективны в этом контексте).

Нет – Исследование было направлено на проверку самих стилей обучения, например, чтобы определить, было ли их использование допустимым.

Завершается ли исследование положительным взглядом на стили обучения?

Да – Исследование пришло к выводу, что использование стилей обучения было эффективным для обучения учащихся.Это снова может быть неявным — например, исследования, в которых группа участников классифицируется с использованием списка стилей обучения, и затем делается вывод, что доминирующими стилями обучения в этой группе являются X и Y.

Нет – Исследование пришло к выводу, что использование педагогами стилей обучения неэффективно для обучения учащихся.

Совпадение тестов?

Проверяла ли исследование «гипотезу соответствия», как описано в Pashler et al. (2008). То есть приводит ли соответствие инструкций к стилю обучения учащихся улучшению результатов?

Контрадикт Пашлер/Коффилд

Оспаривают ли результаты исследования выводы, сделанные Pashler et al.(2008) и Cofffield et al. (2004)? Иными словами, подтверждают ли представленные данные идею о том, что соответствие учебного плана индивидуальному стилю обучения учащегося является эффективным?

Результаты

Количество результатов поиска

Данные для результатов поиска показаны на рисунке 1. Исследовательская база данных ERIC дала больше результатов, чем PubMed, но обе они демонстрируют, что преподаватель, выполняющий простой поиск «стилей обучения», получит обильные современные результаты, хотя предположение о том, что количество исследований в базе данных ERIC может снижаться.Эти данные не обязательно отражают рост использования стилей обучения или исследований стилей обучения; одновременно может происходить увеличение общего количества публикаций, перечисленных в этих базах данных.

РИСУНОК 1. Результаты поиска в исследовательской базе данных по термину «стили обучения», отфильтрованные по отдельным календарным годам.

Одобрение стилей обучения

Для ERIC первоначальный поиск последних статей дал 110 уникальных результатов, 54 из которых соответствовали критериям включения.Для PubMed первоначальный поиск дал 126 уникальных результатов; 57 из них соответствовали критериям включения. «Уникальные результаты» относятся к результатам, которые появились только один раз в этой базе данных. Два исследования присутствовали в обеих базах данных и поэтому были исключены из какого-либо объединенного анализа ( N = 109). Результаты последующего анализа представлены в таблице 1.

ТАБЛИЦА 1. Большинство текущих результатов исследований в базах данных PubMed и ERIC подтверждают использование стилей обучения.

Большинство (94%) текущих исследовательских работ начинаются с положительного взгляда на стили обучения, несмотря на вышеупомянутое исследование, дискредитирующее их использование. Шесть статей начинались с положительных намерений, но пришли к отрицательному выводу относительно использования стилей обучения.

В одном исследовании, не показанном в таблице 1, описывалась проверка «гипотезы совпадения» и, по-видимому, было показано, что сопоставление имело некоторую пользу, но из представленных данных не было ясно, действительно ли это была гипотеза совпадения, предложенная Pashler et al.(2008), или какой конкретный перечень стилей обучения тестировался, или как были проанализированы данные (Surjono, 2015).

Тип стиля обучения

В большинстве статей использовался один стиль обучения. На классификацию Колба приходилось 34 % всех работ, а на классификации типа ВАК — 33 %. На долю классификаций Фельдера – Сильвермана (и Фельдера – Соломана) приходилось (12%). Другие представленные классификации включали Vermunt (2 из 109 исследований), Honey и Mumford (сам производный от Kolb) (3), Grasha-Reischmann (4), тип Myers-Briggs (4), вопросник Biggs Study Process (2), Dunn и Данн (1) и Грегорк (1).Пять публикаций посвящены стилям обучения в целом.

Тип участника

В исследованиях участвовали представители самых разных дисциплин. Примечательно, что в исследованиях, полученных с помощью PubMed, преобладали студенты программ медицинских специальностей (медицина, уход за больными, стоматология и т. д.), что составляет в общей сложности 53 из 57 исследований (93%).

Страна происхождения

Исследования представляли в общей сложности 29 различных стран мира, при этом наибольший вклад поступил из США (41 исследование, 33%), за которыми следует Турция (10, 8%).

Исключенные исследования

Примерно половина (125) результатов поиска не были проанализированы. Более половины из них (66) явно не касались «стилей обучения», а полный текст 22 из них был недоступен. Другими причинами исключения были изучаемые группы, не являющиеся студентами/преподавателями в высших учебных заведениях (12), не владеющие английским языком (6) и использование «стилей обучения», отличных от перечисленных в Coffield et al. (2004) (5).

Обсуждение

Данные, представленные здесь, показывают, что использование стилей обучения процветает в высшем образовании.Этот результат несколько удивителен, учитывая тщательное исследование (Coffield et al., 2004; Pashler et al., 2008), демонстрирующее неэффективность стилей обучения наряду с обилием критических материалов в социальных сетях. Использование стилей обучения может причинить вред из-за «распределения по полочкам» и отвлечения ресурсов от практики, основанной на фактических данных (Ринер и Уиллингем, 2010; Уиллингем и др., 2015). Почему же тогда недавняя исследовательская литература так сильно вводит в заблуждение?

Литература по когнитивным искажениям указывает на то, что мы будем искать или, по крайней мере, с симпатией относиться к информации, подтверждающей наше существующее мировоззрение.Предвзятость подтверждения была предложена в качестве причины успеха стилей обучения (Ринер и Уиллингем, 2010; Паскинелли, 2012), и в основной идее стилей обучения есть много привлекательного. Таким образом, педагог может разумно подходить к литературе, ожидая, что стили обучения будут полезным инструментом. Настоящее исследование демонстрирует, что эта точка зрения будет подтверждена подавляющим большинством, таким образом поощряя и закрепляя использование стилей обучения.

Существует и другая интерпретация: если большинство исследований одобряют использование стилей обучения, то, возможно, Cofffield et al.(2004) и Пашлер и соавт. (2008) ошиблись? Отсутствие какой-либо доказательной базы в поддержку использования стилей обучения было признано некоторыми из представленных здесь исследований, несмотря на их общее одобрение использования стилей обучения. Некоторые даже цитируют работы Cofffield et al. (2004), Пашлер и др. (2008), Willingham et al. (2015) и другие. Некоторые обращаются к литературе и защищают использование стилей обучения как определение «предпочтений учащегося», а не как основу для сопоставления инструкций или как побуждение учащихся к размышлению о том, как они учатся.В целом, однако, большинство исследований кажутся в целом некритичными – очень распространенный подход заключается в том, чтобы просто применить классификацию стиля обучения к определенному типу учащихся, а затем дать рекомендации на основе результатов. Эти исследования на самом деле не затрагивают вышеупомянутые доказательства.

Существует очевидное ограничение результатов, представленных здесь: один исследователь проанализировал документы и сделал субъективное суждение относительно того, одобряют ли они использование стилей обучения. Этой методологии может не хватать достаточной строгости, чтобы ее полностью одобрили многие сторонники доказательного образования.Тем не менее, все документы находятся в дополнительном листе данных S1. Я подошел к анализу непредвзято, наполовину ожидая найти множество исследований, осуждающих стили обучения. В конце концов, в подавляющем большинстве случаев это оказалось не так, и мне было относительно просто решить, одобряет ли исследование использование стилей обучения.

Заключение и рекомендации

стили обучения не работают, однако современная исследовательская литература полна статей, пропагандирующих их использование.Это подрывает образование как область исследований и, вероятно, оказывает негативное влияние на учащихся.

Если вы дочитали до этого места, вы, вероятно, заботитесь об образовании и исследованиях в области образования. В интересах каждого, чтобы образовательные исследования и ресурсы — время, деньги, усилия — были направлены на те образовательные вмешательства, которые явно улучшают обучение учащихся, а не на те, которые этого не делают. Потратьте секунду, чтобы выполнить поиск в Google по вашему учебному заведению — введите доменное имя — youruniversity.edu или.ac.uk или что-то еще, наряду с термином «стили обучения». Скорее всего, что-нибудь да всплывет. Начните там!

Заявление о конфликте интересов

Автор заявляет, что исследование проводилось при отсутствии каких-либо коммерческих или финансовых отношений, которые могли бы быть истолкованы как потенциальный конфликт интересов.

Дополнительный материал

Дополнительный материал к этой статье можно найти в Интернете по адресу: https://www.frontiersin.org/article/10.3389/fpsyg.2015.01908

Сноски

www.pubmed.com.
www.eric.ed.gov.
http://www.ncbi.nlm.nih.gov/pubmed

Ссылки

Биеста, GJJ (2010). Почему «то, что работает», все равно не будет работать: от доказательного образования к ценностно-ориентированному образованию. Шпилька. Филос. Образовательный 29, 491–503. doi: 10.1007/s11217-010-9191-x

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Коффилд, Ф., Мозли, Д., Холл, Э., и Экклстоун, К. (2004). Стили обучения и педагогика в обучении после 16 лет: систематический и критический обзор. Лондон: Центр исследования обучения и навыков.

Академия Google

Коломбо, М., Бухер, Л., и Инбар, Ю. (2015). Объяснительное суждение, моральное оскорбление и свободная от ценностей наука. Преподобный Филос. Психол. 1–21. doi: 10.1007/s13164-015-0282-z

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Денди К. и Бендерский К.(2014). Представления студентов и преподавателей об обучении в высших учебных заведениях: значение для преподавания. Междунар. Дж. Тич. Учиться. Высокий. Образовательный 26, 358–380.

Академия Google

Деккер, С., Ли, Н.К., Ховард-Джонс, П., и Джоллес, Дж. (2012). Нейромифы в образовании: распространенность и предикторы заблуждений среди учителей. Фронт. Психол. 3:429. doi: 10.3389/fpsyg.2012.00429

Реферат PubMed | Полный текст перекрестной ссылки | Академия Google

Лилиенфельд, С.О., Линн, С.Дж., Руссио, Дж., и Бейерштейн, Б.Л. (2011). 50 великих мифов популярной психологии: разрушение широко распространенных заблуждений о человеческом поведении. Западный Сассекс: John Wiley & Sons.

Академия Google

Пашлер Х., Макдэниел М., Рорер Д. и Бьорк Р. (2008). Стили обучения: концепции и доказательства. Психология. науч. Общественные интересы 9, 105–119. doi: 10.1111/j.1539-6053.2009.01038.x

Реферат PubMed | Полный текст перекрестной ссылки | Академия Google

Паскинелли, Э.(2012). Нейромифы: почему они существуют и сохраняются? Мозговое образование. 6, 89–96. doi: 10.1111/j.1751-228X.2012.01141.x

Полнотекстовая перекрестная ссылка | Академия Google

Surjono, HD (2015). Влияние мультимедиа и стиля обучения на успеваемость учащихся в онлайн-курсе по электронике — ProQuest. Турк. Онлайн J. Educ. Технол. 14, 116–122.

Академия Google

Мифологическое мировоззрение и его специфика

Лекция 1

Реферат по теме: “Мировоззрение – ядро философии. Структура мировоззрения”

158198 (Генезис философии. Становление философского сознания) – документ

Философия науки и техники. Раздел IV. Философия техники. Глава 11. Предмет философии техники

Что такое философия техники?

Что такое техника?

Техника в исторической ретроспективе

Как в технике формировалось рациональное обобщение?

Проблема соотношения науки и техники

Линейная модель

Эволюционная модель

Техника науки и технические науки

Специфика естественных и технических наук

Технические науки и прикладное естествознание

Технические и естественные науки — равноправные партнёры

Фундаментальные и прикладные исследования в технических науках

Мифы Древней Греции. Греческая мифология

Stella Island Luxury Resort & Spa

Amada Colossos Resort

Pomegranate Wellness Spa Hotel

генезис и механизмы. Часть 1: Русская философия : Руниверс

Устойчивость: поиск целостного мировоззрения

Abstract

Основные моменты

Рекомендуемые статьи

Цитирующие статьи

(PDF) Эпоха кремниевых богов Мифологический субстрат технологического мировоззрения

Gale Apps – Технические трудности

Технические трудности

Религия коренных американцев в ранней Америке, Divining America, TeacherServe®, Национальный гуманитарный центр

Водяные духи в мировоззрении рыбаков: последствия для управления рыболовством на северо-востоке Бразилии

Идти рядом: Миф, магия и разум в «Золотой ветви»

Природа ошибки

Цель

Мифические структуры и формы повествования

Правда и заблуждение

Волшебная теория разума

Издания

Ссылки

Примечания

Границы | Миф о стилях обучения процветает в высшем образовании

Введение

Методология

Было ли исследование посвящено использованию стилей обучения?

Какой стиль обучения используется или тестируется?

Начинается ли исследование с положительного взгляда на стили обучения?

Завершается ли исследование положительным взглядом на стили обучения?

Совпадение тестов?

Контрадикт Пашлер/Коффилд

Результаты

Количество результатов поиска

Одобрение стилей обучения

Тип стиля обучения

Тип участника

Страна происхождения

Исключенные исследования

Обсуждение

Заключение и рекомендации

Заявление о конфликте интересов

Дополнительный материал

Сноски

Ссылки

Оставить комментарий Отменить ответ