Читать онлайн «Русская философия XXI века. Максимы», Федор Гиренок – Литрес
Рецензенты:
Аршинов В.И., доктор философских наук, главный научный сотрудник Института философии РАН
Васильев В.В., доктор философских наук, профессор философского факультета МГУ имени М.В.Ломоносова
Введение
Инстинкт – это природа, ее ум. Язык – это социум, материя различий. А что там, по ту сторону природы и социума? По ту сторону находится предельность состояний, именуемая аутизмом, то есть зависание между природой и социумом, с одной стороны, и воображаемым – с другой. Событие зависания определяется трансгрессией за пределы внешних детерминаций и одновременно остановку перед возможностью внутренней детерминации. Не различение человека и вещи составляет смысл аутистического зависания, называемого в философии апатией, атараксией, скепсисом, безразличием. Как попасть по ту сторону добра и зла? Нужно, говорит Ницше, научиться сопротивляться привычкам мышления и привычкам чувства.
1. Что такое философия?
Философия – это то, при помощи чего меньшинство отделяет себя от большинства людей, отмахиваясь от них как от назойливых мух. Философия – это граница между большинством и меньшинством. Как эта граница устанавливается? Очень просто. Вот пример. Мы смотрим на чашку. Что мы видим? Чашку. А что видит философ? Чашечность. Чтобы увидеть чашку, достаточно иметь глаза. А чтобы увидеть чашечность, нужно, скажет философ, иметь ум. Как только исчезает различие между меньшинством и большинством, исчезает и философия.
Философию придумали умные люди, которые не принадлежали к большинству, у которых не было своего места в мире. Поэтому умные люди всегда неуместны и несвоевременны.
Маргиналы
Философ – это, прежде всего, иммигрант, «лимитчик», гастарбайтер. Он всегда не местный. Он приехал откуда-то со стороны, из другого мира. Например, из Малой Азии в Грецию, как Анаксагор, которому в Афинах было ничто не мило, ничто не дорого. Для всех греков солнце – это бог, для Анаксагора – это камень. Понятно, что греки прогнали Анаксагора из Афин, и он умер.
Философ ни к чему не привязан, ничего не ценит, ко всему относится критически. Его не устраивают ни местные боги, ни местные традиции, ни местные власти. Философия – это всегда взгляд другого, взгляд со стороны, из иного мира. В нем, как у Гераклита, нет ни сочувствия к людям, ни сопереживания, но есть любопытство.
Философ – эстет, метафизик, а философия с самого начала является потусторонним взглядом на привычное, на близкое. Сократ, ученик Анаксагора, хотя и был из местных, но вел себя как философ, то есть как чужестранец, как посторонний, разрушая мир подручного, обжитого, конечного. За это, да еще и за высокомерное поведение в суде, его и убили.
Никто не знает, оплакивала ли его Ксантиппа или нет, но к философии она не имела никакого отношения.
Почему у философии неженское лицо?
Неженское это дело заниматься философией. Почему неженское? Потому что философия рождается в обожающем взгляде, который бросает один мужчина на другого. Философы – это люди лунного света. У них то, что они чувствуют, растворяется в том, что они видят. Тогда как у всех нормальных людей видимый мир растворяется в мире переживаемом.
В момент, когда философия начинает рождаться в обожающем взгляде женщины, бросаемом на мужчину, тогда начинается деградация философии. И мужчина, как Ориген, должен оскопить себя, чтобы остаться философом.
Если взгляд обожания бросает на женщину мужчина, то от этого взгляда рождается не философия, а дети. Обожание между женщинами ни к чему не ведет. В нем ничего не рождается, кроме техники овладения телом. Но овладеть техникой – не значит совершить поступок.
Поступок
Философия – это поступок. Поступать – означает самого себя класть в основание цепочки причин и действий. Только маргиналы могут представлять философию как личностный акт, как поступок, ибо только они, вступая в конфликт с традицией, могут класть себя в основание причинных цепей.
Если философия – это поступок, то философ – это не профессор в очечках, а киник или юродивый. А это значит, что в пространстве философии пульсирует асоциальная по своей природе энергия, заставляющая философа выходить за пределы, переступать нормы, то есть быть как бы социальным преступником. Философия вообще является социально приемлемым видом интеллектуального юродства. Киник Антисфен говорил, что лучше быть животным, чем человеком, а также, что лучше быть варваром, чем эллином.
Сегодня философ – это не философ, а актуальный художник, акционист, устроитель перформансов. Это группа «Война» или Кулик и «Синие носы». Но перформанс – это не поступок, у которого есть следствия, а эпатаж, пощечина общественному вкусу. А это значит, что современные философы существуют за пределами философии. Тем самым мы имеем двойной разрыв в виде философии без философов и философов без философии.
Мыслитель
Традиционно философ понимается не как киник, а как платоник, то есть как мыслитель, а философия – как мышление. Философы – это мыслители. Они, – говорит Хайдеггер, – называются так, потому что мышление происходит главным образом в философии. Мыслитель – это человек, который вводит ненаблюдаемые сущности для того, чтобы объяснить наблюдаемое, отвечая на вопрос: что это? И почему это, а не то?
Например, мы хотим понять, почему люди тоскуют, почему они не могут жить без тоски. Мы идем за помощью к ученому. Ученый, отвечая на этот вопрос, непременно расскажет что-нибудь об устройстве нейродинамических структур мозга. Но этот рассказ мы не можем сделать фактом своей сознательной жизни. И тогда мы идем к философу. Философ не пойдет по следам ученого, ибо ученый, на его взгляд, не мыслит. Он испытывает природу. Философ же мыслитель, то есть он, следуя за Декартом, скажет, что все дело в добре и зле, в том, что добро субстанциально, а зло функционально. То есть добро может существовать без зла, а зло без добра – не может. А это значит, что нельзя провести ясную границу между добром и злом. И, выбрасывая зло, нам приходится вместе с ним выбрасывать и добро. Вот об этом добре и тоскует человек. Этот рассказ расширяет наше сознание, хотя мы не узнали из него ни что такое добро, ни что такое зло.
Мышление – это логически упорядоченные грезы, путешествие воображения в то, что может оказаться истиной.
Тайна мышления
Тайна – это не секрет, который мы знаем, но о котором мы никому не говорим. Тайна – невыговариваемое в речи, то, что принуждает нас к речи, но речью не является.
Когда мы говорим о тайне мышления (а мышление – это тайна), то говорим о невыговариваемом в мышлении, о немыслимом, о том, что принуждает нас к мысли, но само мыслью не является.
Что же в мышлении есть такого, что не выговаривается в нем? Может быть, тайна мышления в восприятии? Что же такое восприятие? Хайдеггер полагает, что воспринимать – значит замечать присутствующее. Но заметить присутствующее – это еще не значит мыслить. В противном случае, баран, заметивший стог сена, оказался бы настоящим мыслителем.
Может быть, воспринимать – значит другое, а именно: изъять себя из состава наличного, из порядка того, что не скрывает своего присутствия. И действительно, в нашем «я» отражается весь мир, но в этом мире нет «я», то есть в нем есть какая-то дыра, какой-то изъян. И это меняет представление о восприятии, ибо мы воспринимаем не потому, что нечто присутствует, а благодаря тому, что нечто изъяло себя из мира. Конечно, мы можем воспринимать и то, что отсутствует. Например, мы не видим своего друга среди присутствующих в кафе. Но его отсутствие – это не дыра в мировом порядке, ибо он присутствует в другом месте.
Что же изымает себя из состава бытия, чтобы воспринять его в качестве присутствующего? Изымает себя наше «я». «Я» – это изъятие себя из того, что присутствует. Изъятое из мира «я» является грезой. Грезящий человек не является вещью среди других вещей или, что то же самое, мышление и бытие не одно и то же. Мыслить – значит изымать себя из состава сущего. Изъятие «я» позволяет миру открыться для восприятия.
Грезы дают нам возможность мыслить, то есть они дают нам то, что уже имеют в себе. И в этом смысле мыслить значит грезить. Грезы не создаются нами. Они приходят к нам, не основываясь на представлениях о вещах, предъявляя нам то, чего нет в мире. Движение к предметности начинается с беспредметной грезы, которая, овладев телом, впервые являет себя миру в самоаффектации.
В самоаффектации я не говорю, что пришла весна. Я улыбаюсь, я беспричинно рад. Я радуюсь радости. Моя радость имеет причину во мне. Но чувство радости не перестает быть чувством, хотя оно и связано с тем, что пришла весна. Это чувство не подлежит проверке в терминах истины и лжи. И только в момент, когда я понимаю, что весна пришла не потому, что я рад, и не для того, чтобы обрадовать меня, я начинаю мыслить, то есть полагать содержание радости (то, что весна пришла) в качестве объекта, от радости не зависящего. Теперь радость и весна – это два разных события. «Пришла весна» – это уже суждение предметное, подлежащее проверке на истину и ложь. Так совершается то, что называется мышлением, тайна которого всегда коренится в грезах.
В русской философии тайна мышления связывается с теорией сердечного человека. Суть этой теории И. Киреевский формулирует так: «что есть в сознании и чего нет в чувстве, то – ложь данного человека».
Мышление только тогда становится точным, когда в нем совпадает чувство и сознание.
Двойная непрозрачность философии
Философское мышление обладает двойной непрозрачностью. Она непонятно большинству. А после того, как оно стало непонятно большинству, оно становится непонятно и самим философам, ибо их мысли сегодня куда-то улетучиваются, а слова остаются, и эти слова ничего не говорят о мысли. Поэтому все упования современных философов на то, что их непонимание может вдруг оказаться светоносным.
Если философия – это пространство свободного мышления, если это путешествие в мир ненаблюдаемых сущностей, то философ – это метафизик, то есть человек, который утратил связи с сознанием повседневности. Философия как метафизика никого лично не касается. И поэтому она подлежит забвению.
Утешение
Чтобы не попасть в список того, что забывается, философия должна отречься от метафизики, а философ должен объявить себя антиметафизиком, то есть тем, кто хочет вернуть сознание в мир обжитого, конечного. Для этого ему, как блудному сыну, нужно объясниться со своими родителями, то есть со здравым смыслом.
Но если философия перестает быть метафизикой, то тогда ее нужно понимать как утешение, а философа – как утешителя, который практикует субъективирующее мышление. То есть что он делает? Он переводит униженных и оскорбленных из одного состояния в другое, в котором они забывают о том, что унижены и оскорблены. Люди, как дети. Философ – это взрослый, который всегда может сказать детям: смотрите, птичка пролетала. И дети будут смотреть, забывая о боли и страданиях. Тем самым философия становится коллективной психотерапией.
Овод
Философия как утешение – это цветок, из недр которого неохотно выползает философ-шмель, философ-овод. Оказывается, философия не столько утешает, сколько кусает и больно жалит. Она припекает и обжигает. Она не дает спуска никому: ни обывателю, ни ученому, ни священнику, ни самой себе. В философии есть что-то садистское и мазохистское. Поэтому философа никто не любит. Он одиночка. Анахорет. Человек пещеры. По словам Антисфена, человеку пристало жить без общины, без дома, без отечества. Социум преследует философа. Философ отвечает миру взаимностью. Он не любит людей, и особенно не любит политиков, которые присвоили себе такого монстра, как социум.
Философия – это способ, которым маргинал, одиночка, шизофреник и аутист мстит социуму. Протагор расшатывал социум своей софистикой. Социум сжигал его книги на площадях и прогонял его из Афин. Поскольку социум – это массы, связанные языком, постольку философия расшатывает язык, расплавляет смыслы и значения слов. В результате слабеют социальные цепи, ослабляется власть политиков. Если не расшатать вяжущие связи языка, то нельзя освободить свое уже-сознание. А без уже-сознания люди – социальные куклы. Если язык укрепляет социальные связи, то сознание расшатывает их, обнаруживая зыбкость человеческого существования. Философия расплавляет смыслы в безнадежной попытке извлечь новый смысл, затрудняющий превращение человека в марионетку.
Философ не любит рассуждать о языке своей философии. Он не интересуется познанием познания. Философ – делосский ныряльщик, а не рефлексун. Ему нужно достать со дна моря жемчуга смыслов, а не наблюдать за рефлексивной рябью поверхности мысли.
Непослушание философа
Как ни странно, философия, будучи любовью к мудрости, не любит ум. Почему? Потому что ум нужен всегда другому. Другой выращивает в нас ум для того, чтобы сделать нас послушными. То есть быть умным – значит быть послушным. Философия не хочет, чтобы мы были послушными. Она помогает нам все делать так, чтобы в нас ничто не проникало без нашего на то согласия. Она дает нам ту меру безумия, которая позволяет нам оставаться такими, какие мы есть. А мы всегда уже есть такие, какими мы еще только хотим стать.
Ум сопряжен с политикой, с выстраиванием пространства послушания. Политики используют ум для того, чтобы задним числом оправдать те глупости, которые они делают. Философия приучает нас слушать вне горизонта послушания.
Преподаватели философии
Помимо политиков потребность в уме испытывают преподаватели философии. Любой преподаватель – это политик, ибо он нуждается в послушании. Его философия – это учебники по философии. Учебники – это то единственное, что не может тебя укусить, задеть, и одновременно то, что нельзя расшатать и расплавить, то есть нельзя вернуть философии, офилософить.
Пастиш
В любом современном философском тексте можно найти следы другого текста. А это значит, что тождественность текста самому себе не гарантирована авторской подписью. Сен-Симон, присваивая тексты Конта, не разрабатывал стратегию апроприации. А Гегель, которого Шеллинг подозревал в подражании своему стилю, не имел склонности к применению техники палимпсеста. Что бы Гегель не писал, через его тексты проступал не Шеллинг, а Гегель, равно как в текстах Маркса проступал не Фейербах, а Маркс.
Современный философский текст – это лоскутное одеяло, сшитое в апроприативной технике. В нем есть неотмеченные цитаты, пересказы, референции, аллюзии и отмеченные цитаты.
Плагиат выступает сегодня в благородной форме пародии и в стиле пастиш, как подражание мастеру. Ирония покровительствует откровенной эксплуатации ранее найденных философией схем мысли. В ней под видом отрицания существует утверждение. И наоборот. Какой бы текст философ не написал, в нем обязательно проступит уже кем-то написанная фраза: например, «бытие определяет сознание». Так действует философский палимпсест.
Паталогоанатомы
Философия – это не история философии. Историки – это паталогоанатомы философии. Всякая философия умирает, если она перестает плести вяжущие связи между тавтологиями и парадоксами, своими метафорами и абсурдом. А это значит, что сегодня философы не мыслят сами. Они могут только переживать заново те мысли, которые ранее были помыслены. А поскольку помысленные мысли на дороге не валяются, постольку их надо как-то добывать, находить, то есть реконструировать. А это уже дело эксперта.
Экспертиза
Современная философия – это экспертиза. А экспертиза по своему существу есть нечто бесполое. Поэтому сегодня философы не являются ни мужчинами, ни женщинами. Они являются экспертами, гуманитарными технологами.
Если философия – это экспертиза, то она не может быть личностным актом, поступком. Эксперт не может положить себя в основание нового ряда явлений, так как для этого ему нужны еще одни основания., которые ведут к дурной бесконечности. Он не маргинал. Философия эксперта – это философия без поступка. А философия без поступка – это просто болтовня, языковое неистовство, отношение к объекту, не опосредованное отношением к самому себе.
Эксперт даже не мыслитель, ибо он глух к шагам тавтологий в пространстве мысли.
Шаги тавтологий
Философия – это имена. А каждое имя – это сжатая пружина смысла, энергия стиля. В философии есть ритм, и нет проблемы начала. Философ может начинать с чего угодно и говорить о чем угодно. Но его язык всегда будет непреднамеренно тавтологическим, то есть пустым. Например, прекрасное, согласно Платону, прекрасно благодаря прекрасному. Эта пустота не просто пустота, она, как «Черный квадрат» Малевича, полна и плодотворна. В любой философии слышны шаги тавтологий. Они слышны, например, в определении понятия субстанции. «Под субстанцией, – говорит Спиноза, – я разумею то, что существует само в себе и представляет само через себя, т. е. то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которой оно должно было бы образоваться». Так возникает философский дадаизм.
Тавтологии очаровывают. В них есть дробь барабана, монотонный повтор и невозможность найти аналог повторяемому. «Я» – это всегда «я», и найти замену «я» невозможно. Но не всякая тавтология является философской. Если я говорю, что дом – это дом и больше ничего, то я лукавлю, ибо в доме может быть гостиница, столовая, пристройка. Если я говорю о добре, то я имею в виду, что добро – это добро, и больше ничего в нем нет. Для всякого дома найдется причина. Для добра нет причины. Повторение того, что имеет причину, является скучным и неплодотворным. Высказывание «дом – это дом» не есть философская тавтология. Повторение же того, что не имеет причину, является плодотворным, ибо оно требует усилий. Например, усилие мысли нуждается в пространстве пустых слов.
«Российская философия находится на подъеме»
Российские философы за три десятка лет после снятия идеологических барьеров смогли наверстать отставание от европейских и североамериканских коллег, уверен замдиректора Института философии РАН по научной работе Андрей Смирнов. Российская философия переживает бурный расцвет, настаивает академик Смирнов, а флагманом научной мысли остается ИФРАН.
Андрей Смирнов, замдиректора Института философии РАН по научной работе
Фото: ИФРАН
Андрей Смирнов, замдиректора Института философии РАН по научной работе
Фото: ИФРАН
— В каком состоянии сейчас философская мысль России?
— Она находится на подъеме. За прошедшие 30 лет, когда были сняты идеологические барьеры, российская философия смогла наверстать свое отставание от европейской и североамериканской философии, освоить западную литературу, накопившуюся за это время.
— Оппоненты высказывают мнение, что вся советская философия — это сплошной диалектический материализм, марксизм-ленинизм и научный коммунизм. Это не так?
— Не так. Конечно, это все было. Но под этой идеологической коркой, как под затягивающейся раной, шла живая жизнь. В советское время история философии была той нишей, куда стекались лучшие умы и где люди находили возможность творить. Недаром эта кафедра остается одной из самых сильных на философском факультете МГУ.
— Какие современные отечественные философы кажутся вам самобытными, интересными?
— Тут нам не хватит газетной статьи. Их множество. Например, Александр Карпенко, логик и сверхреалист, написавший несколько мощных статей.
Сейчас одна из главных проблем философии — как возможно сознание в мире, который каузально замкнут? Мы верим в принцип причинности, где ничего не происходит без достаточного основания. Если речь идет о физическом мире, то всякая его часть причинно связана со всем остальным. Но в этот каузально замкнутый мир с его физическими законами вы не можете поместить человеческое сознание, потому что оно свободно, разомкнуто.
Эта проблема современной философии уходит корнями очень глубоко, вплоть до Платона, но особое значение она получила начиная с Декарта и Канта. Как можно поместить человеческое сознание в каузально замкнутый мир, при этом не отказываясь от свободы сознания? Сверхреализм — попытка найти решение проблемы. Что там, за реализмом? Где та точка, в которой можно совместить физический мир и сознание, каким его знает современная наука?
Я могу назвать еще много имен. Это детально разработанная типология научной рациональности В.С. Степина, хорошо известная у нас и за рубежом. Это концепция социальных эстафет М.А. Розова, интереснейшая диалогическая концепция культуры В.С. Библера и многое другое.
— Сейчас очень модно спрашивать ученых, зачем все это нужно обычным людям, обществу, какую приносит практическую пользу.
— На этот вопрос есть два ответа. Первый — на все времена: назовите хотя бы одну долговременную, успешную цивилизацию или культуру, которые не имели бы философии. Таких нет. Потому что устойчивое общество невозможно без мировоззрения, без понимания, что такое человек, почему он должен жить с другим человеком в мире, а не воевать, каковы общие ориентиры, что держит нас вместе, не говоря уж о том, что без философии не могла бы зародиться и развиваться наука. Только философия сводит воедино все сегменты реальности, которыми каждым по отдельности занимается наука.
Философия ставит предельные вопросы: где начало всего, где сходятся все нити многообразного, но единого мира? Это такие «детские вопросы» человечества, которые взрослые люди часто перестают себе задавать. Им кажется, будто они знают ответы. Философ — этот тот, кто не разучивается задавать такие вопросы.
— А какова вторая причина, которая делает философию востребованной и прикладной наукой?
— Она касается нашего общества здесь и сейчас. Мы находимся в непростой геополитической ситуации и должны ответить на вопрос, что произошло за последние 30 лет. Куда мы повернули? Что мы строим и строим ли вообще или просто плывем по волнам? Каково наше общество — капитализм, социализм, социальное, правовое государство, что-то еще? Есть ли у нас план? Куда мы придем через 10, 30, 50 или 100 лет, что мы хотим создать и в какой стране будут жить наши дети? Это во-первых. А во-вторых, мы должны определить свое место на перестраивающейся культурно-цивилизационной карте мира. Без философии это сделать невозможно.
— Как вы отвечаете на этот вопрос?
— Готового ответа у меня нет, но очень важно поставить вопрос. Понять, что он еще не решен,— это уже огромный шаг и поле для дискуссий. Философия не вмешивается в политику, но мы не можем не осмысливать это. Если же говорить о моей личной точке зрения, то мы слишком расточительны по отношению к тем находкам, которые были сделаны нашей отечественной мыслью и являются драгоценными.
Например, мысль о том, что никакая из культур не может претендовать на статус общеобязательной, какой бы развитой она ни была. Ведь она развивает какую-то одну сторону человеческого духа, но не другие.
Принимая какую-то из культур за «общечеловеческую», мы теряем все остальное.
Идея всечеловеческого, найденная русской мыслью в XIX веке, в отличие от общечеловеческого не отрицает ничего того, что найдено человечеством, и признает ценность всего. Не подгоняя под общий шаблон, она позволяет сохранить внутреннюю логику и красоту каждой из больших культур человечества.
Это более сильная концепция, чем концепция общечеловеческого. Мы мало обращаем на это внимания. Эта мысль не звучит и с высоких трибун. Мне кажется, здесь есть огромный интеллектуальный, духовный ресурс, который подарен нам нашими предками. Именно он поможет нам сориентироваться в непростых культурно-цивилизационных реалиях сегодняшнего дня и выстроить достойную позицию.
— Ряд институтов, имеющих естественно-научную направленность, проводят множество общественных мероприятий для студентов, школьников. Есть ли что-то подобное у Института философии?
— Безусловно. Я сам прочитал недавно две лекции в школе в рамках программы «Час академика» и был приятно удивлен, когда несколько ребят принесли мои книги и попросили подписать им. Они знают и интересуются! У нас в институте есть мощный сектор биоэтики, где осуществляются прикладные проекты, находящиеся на переднем крае научной и общественной мысли. Это вопросы редактирования генома, возможности вмешательства в эмбрион, эвтаназия — все это практические, прикладные вещи, в которых наш институт принимает самое прямое и непосредственное участие. Наши философы работают напрямую с медиками и биологами.
Кроме того, работает сайт института, пользующийся большой популярностью. Каждый день там проходят онлайн-мероприятия, идут прямые трансляции. Наша «Новая философская энциклопедия» целиком оцифрована и выложена на сайте.
Все это — свидетельства того, что наша философская мысль жива и работает для людей. Она встроена в публичное пространство, и выдернуть ее оттуда нельзя.
Это, конечно, не означает, что все сделано. Это только начало. Мы будем идти вперед и расти профессионально. Уверен, у философии в России большое будущее: у нас много молодых заинтересованных людей. Талантливая молодежь рвется в институт, и я надеюсь, что они сделают больше, чем мы.
Русская философская традиция исчерпала себя в период, когда все философы стали марксистами-ленинцами, с тех пор эта научная область пребывает в агонии и упадке. Такую точку зрения в разговоре с “Ъ” высказал профессор НИУ «Высшая школа экономики» доктор философских наук Леонид Поляков. Он называет ведущее отечественное научное учреждение ИФРАН «заповедником реликтовых ученых», которое должно быть закрыто. Более того, господин Поляков предлагает прекратить преподавание философии в ее нынешнем виде в вузах.
Читать далее
Беседу вела Наталия Лескова
Философское консультирование: современный российский опыт и традиции русской религиозной философии первой половины ХХ века
Авторы
- Анна Викторовна Тонковидова Кубанский государственный университет физической культуры, спорта и туризма
- Павел Евгеньевич Бойко Кубанский государственный университет
Ключевые слова:
философское консультирование, философ-практик, философ-автор, философ-дилетант, символы, социальность, соборность, русская религиозная философия первой половины ХХ векаАннотация
Западная традиция философского консультирования определила его развитие в России, где в настоящее время идет процесс формирования отрасли философского консультирования и профессионального сообщества философов-практиков, ведущих свою деятельность в широком поле философского консультирования, где можно обозначить философ-автор (автор философских текстов), философ-практик, философ-дилетант (клиент, гость, посетитель). Проблема нахождения философа-мирянина либо в ситуации религиозности, либо в ситуации светскости может быть решена путем обращения на основе метода полилога к текстам русской религиозной философии первой половины ХХ века. Это позволяет в ситуации философского консультирования через раскрытие познания значений символов соборности русской религиозной философии «странствование», «изгнание», «героизм», «самопожертвование», «симфония» определить форму социальности, в которой пребывает философ-дилетант, – светской, религиозной, религиозно-светской. Заметим, что диалектически необходимо отойти от деления социальностей на религиозные, светские и религиозно-светские, а обозначить их можно как разные формы диалектического формирования соборности, или формы раскрытия религиозности в личности. философа-дилетанта.Биографии авторов
Анна Викторовна Тонковидова, Кубанский государственный университет физической культуры, спорта и туризма
Кубанский государственный университет физической культуры, спорта и туризма, кафедра философии, культурологии и социальных коммуникаций, Краснодар, Российская Федерация
Павел Евгеньевич Бойко, Кубанский государственный университет
Кубанский государственный университет, философский факультет, Краснодар, Российская Федерация
Загрузки
Опубликовано
27 февраля 2022 г.
«Современный взгляд из России и зарубежья» Владислава Лекторского, Марины Ф. Быковой (редактор) в рецензии Коринны Лотц – Marx & Philosophy Society
Философская мысль в России во второй половине двадцатого века под редакцией Владислава Лекторского и Марина Быкова — это новаторская книга, сочетающая в себе недавние российские архивные исследования с вдохновляющим вкладом ключевых мыслителей со всего мира. Том Лекторского и Быковой отличается толстовской широтой действия. Это, вместе с размышлениями Достоевского, делает книгу эпическим и захватывающим описанием философии в советскую эпоху и за ее пределами.
Описывая рассматриваемый период, Михаил Эпштейн, теоретик культуры из Университета Эмори в США, отмечает, что,
Редко в истории мысли философия была такой освобождающей силой, как это было в России с 1960-х по 1980-е годы. Советское государство создало жесткую систему проверенных и неопровержимых идей, направленных на увековечение своего господства над отдельными умами. По этой причине философское мышление, которое по своей природе выходит за пределы существующего порядка и ставит под сомнение санкционированные практики, было актом самоосвобождения через осознание относительности господствующего идеологического дискурса (48-49).).
Эти достижения, являющиеся ответом на проблемы советских и российских философов, драмы которых разыгрываются, могут быть поняты и глубоко прочувствованы как движение во времени. Уже за одно это мы должны быть благодарны редакторам, авторам и переводчикам.
Не то, чтобы сдержанный, спокойно оборонительный стиль редакторов подготовил вас к сложным повествованиям, которые будут разворачиваться по мере того, как сюжет будет становиться все гуще и на сцену выходят новые персонажи. В 25 главах современные авторы предлагают глубокое понимание самых разных взглядов не только известных исторических деятелей, таких как Мераб Мамардашвили и Эвальд Ильенков, но и их собственные точки зрения 21-го века.
Книга была впервые опубликована в России издательством Rosspen в 2014 году, но она была переведена на английский язык и дополнена новыми исследованиями Владислава Лекторского, Дэвида Бахерста и Елены Ильенковой. Очерки варьируются от размеренных научных до пристрастных марксистских и антикоммунистических. Включены сардонические, сюрреалистические, откровенные, а иногда и веселые разглагольствования, например, Карен Свассиен. Абдусалам Гусейнов вспоминает мрачно человеконенавистнические «Учения о жизни» Александра Зиновьева, опираясь на сатирический роман Зияющие высоты , из-за которой Зиновьев был изгнан из Советского Союза в 1976 году. (Сначала он был яростным антисталинистом, но в изгнании озлобился, замкнувшись, чтобы осудить перестройку и защитить Сталина.) Свассиен, который когда-то работал в Институте философии в Ереване, ныне базирующемся в Базеле, пишет о сталинских идеологических хранителях: «Если что-то и нужно было запретить, так это книги Маркса, точно так же, как Римско-католическая церковь запрещала неправедным читать Библию». во времена правления великого папы Иннокентия III» (82). точно выделить контрастные фазы истории: раннее советское время, сталинский террор, послевоенная оттепель, «повторное замораживание» при Брежневе, годы перестройки и гласности и, наконец, конец СССР в 1991.
Бюрократический сталинистский государственный аппарат полагался на догматическую версию марксизма для обеспечения соблюдения своих правил. Те, кто пытался бросить этому вызов, подвергались идеологическим и физическим репрессиям. В этом им помогали идеологи, которые использовали свое властное положение в академии и других местах для давления и даже слома людей. Теоретики, которые искали новое, неожиданное, проблематичное — марксистское или немарксистское, — конечно, сразу же попадали под подозрение.
Что объединяло таких мыслителей, как Генрих Батищев (1932-1997) и Владимира Библера (1918-2000), однако именно их интерес заключался в «мгновении начала», пишет Виктор Малахов о хрущевской оттепели. Малахов, до недавнего времени работавший в Украинской академии наук, а ныне независимый ученый, проживающий в Израиле, говорит, что мировоззрение того времени сделало его и его современников восприимчивыми к новизне мира — и к его будущему, отношение, обостренное « предчувствие своей трагической судьбы». (303) Многие из тех, кто имел смелость сопротивляться, внесли значительный вклад в развитие мысли 20-го века. Среди других прозрений становится ясно, что когда дело доходит до преобразования человеческих и социальных отношений, редуктивных форм материализма совершенно недостаточно. Такие мыслители, как Мамардашвили, Батищев и Бахтин, исследовавшие саморефлексию, возможно, временами подходили близко к идеализму, но, как заметил Ленин в своей работе Philosophical Notebooks , «Разумный идеализм ближе к разумному материализму, чем к глупому материализму».
Эта книга распахивает настежь врата в этот многослойный, суровый, но вдохновляющий мир. Это объясняет сложное взаимодействие между официальной «идеократией», если использовать термин Эпштейна, которая представляла собой спонсируемую и контролируемую государством идеологию, с одной стороны, и существование оригинальной, творческой и научной мысли, протекающей ниже. Таким образом, видимость на поверхности советской философии представляла собой застывшие миазмы «диамата» и «хистомата». Но эта мешанина на самом деле была пеной, клубящейся над глубоким морем внизу, если использовать метафору Ленина. Или, по гегелевской терминологии, это было «непосредственно определенное», диалектически противоположное сущности.
Из-за бессодержательного характера господствующей идеологии философы, которых мы встречаем в этой книге, «отлично осознавали свою принадлежность к общему движению, противостоящему официальной философии» (29), пишет Лекторский. Между наиболее радикальными мыслителями и «идеократией» существовали сложные отношения. Были и настоящие и выдающиеся исследователи-философы, такие как Теодор Ойзерман и Иван Фролов, которые пытались оградить своих коллег, например Ильенкова, от злейших посягательств конъюнктурных идеократов.
Истории жизни этих мыслителей были полны маленьких и больших личных трагедий. Чудовищные массовые казни 1930-х годов (задокументированные Иегошуа Яхотом в г. Подавление философии в СССР г.) закончились. Петр Щедровицкий рассказывает шокирующую историю закрытия Центрального института труда в 1930-е годы. В 1939 году был расстрелян его основатель-директор Алексей Гастев, пионер научного менеджмента, а также поэт. Даже после смерти Сталина 19 марта53, отмечает Лекторский, «любая оригинальная философская концепция или теория подвергалась опасности быть обвиненной в еретическом «ревизионизме»».
Скрытая энергия подавленных идей вырвалась наружу после смерти Сталина. Пресловутые Тезисы, выдвинутые Эвальдом Ильенковым и Валентином Коровиковым в апреле 1955 года, были пламенным выражением того момента.
Выдающаяся глава канадского философа Дэвида Бахерста, Панки против зомби: Эвальд Ильенков и битва за советскую философию , включает в себя полный текст 15 тезисов, раскопанных дочерью Ильенкова Еленой Иллеш в 2016 году. Они не видели света 91 год. Мераб Мамардашвили, грузинский философ, фигурирующий в значительной степени среди независимых голосов того времени, хорошо описал «атмосферу общения», царившую между 1953 и 1956 годами: «Эвальд Ильенков… порождал энергию отталкивания: которые я находил чуждыми мне и к которым я относился резко критически» (106) 9. 0019
Культуролог Вадим Межуев отмечает, что Ильенков и Мамардашвили были «возвышающимися фигурами того времени при всей их полярности по отношению друг к другу». И именно эти полярности делают рассказы и размышления в этой книге такими увлекательными. Межуев, проводящий четкое различие между сталинистской и антисталинской версиями марксизма, также проницательно пишет об изгнании марксизма после периода перестройки-гласности и распада Советского Союза в 1991 году. Вместе с Дэвидом Бахерстом и другими он рассматривает Ильенкова как ведущего философа, который продолжал верить, «что социальный мир, при всех его разочарованиях и падениях, не враждебен человеку и, в конце концов, движим гуманистическими принципами». цели’. Что сделало эту философию возможной, Борис Пружинин, главный редактор Vopros Filosofi , полагает, был «ясным сознанием сообщества людей, разделяющих общую, хотя и по-разному понимаемую, идею о том, что философия является самостоятельной культурной ценностью». (149)
Малахов использует выражение «близкая удаленность» для описания чувств, пробуждаемых этими мыслителями. Что они думали на самом деле? он спрашивает. В их идеях и проблемах, которые они изучали, была сильная материальность. Малахов показывает общую озабоченность советских и западных марксистов 9 Марксом.0033 Grundrisse и «Критика политической экономии» , а также гегелевскую диалектику на Востоке и на Западе, несмотря на «фактическое отсутствие контактов».
Глава Вячеслава Степина, посвященная русской философии науки, объясняет, насколько плодотворными и даже увлекательными стали 1960–1980-е годы. Ключевыми движущими силами и шейкерами являются Бонифатий Кедров (1903-1985), Павел Копнин (1922-1971) и Михаил Омельяновский (1904-1979). В частности, преследованию подверглись Кедров и Копнин. Копин, который был директором Института философии АН СССР, разработал деятельностно-практические аспекты марксистской эпистемологии и развитие научного понимания объектов исследования.
Копнин и его коллеги пытались восстановить подлинного Маркса, пишет Степин, стремясь преодолеть ущерб, нанесенный советской науке организованными государством атаками на генетику и теорию относительности. Трагически Копнин скончался в возрасте 49 лет после болезни, «обостренной травлей», отмечает Лекторский.
Иван Фролов (1929-1999), глава Совета по философии и социальным проблемам науки и техники, стимулировал исследования глобальных проблем и создал новые исследовательские программы. Был редактором Вопросы Философии за 1968-1977 гг. Некоторые марксисты знакомы с «Философским словарем», который он редактировал. Английская версия была опубликована в журнале «Прогресс» в 1984 году. Американский исследователь Лорен Грэм и Тоситада Накаэ, редактор ведущей ежедневной японской газеты Asahi Shimbun , отдают ему дань уважения.
Ведущие исследователи творчества Михаила Бахтина Натали Автономова и Виталий Махлин стремятся спасти этого самого известного из оппозиционных советских философов от его последователей как на родине, так и на Западе. Махлин заходит так далеко, что задается вопросом, «стоит ли иметь мировую известность как глашатая дискурс-анализа или пионера транслингвистики»! Махлин считает, что структуралистские и постструктуралистские неверные толкования Бахтина теперь могут уступить место компетентным, учитывая недавно опубликованные архивные материалы.
В своей увлекательной главе об онтологии человека Александр Хамидов дает глубокое понимание работы Бахтина о человеческой сущности как диалектическом противоречии, «бытии в абсолютном моменте становления», объективации и де-объективации. Бахтин, как и Ильенков, опирался на концепции овеществления и человеческой сущности, заимствованные у раннего Маркса. Хамидов обрисовывает сложную эволюцию Батищева, работавшего над понятиями «опредмечивание» и «распредмечивание». Батищев рассматривает людей как «трансцендентных» существ в том смысле, что они создают особый мир — социокультурную реальность. Он подчеркивает, что человек является субъектом культуры, приобретая принципиально новые, ранее недоступные возможности, создавая объективный мир культуры. [Я перефразировал Хамидова, заменив «человек» на «человек».] «Человек есть существо трансцендентное: способ его бытия в мире есть творчество» (327) по Батищеву. Замените «трансцендирование» на «трансформацию», и мы увидим связь с работой Ильенкова о том, как люди становятся самими собой. Этот «трансформационный» взгляд на формирование человеческого индивидуума изложен и защищен в тонком эссе Бахерста «Деятельность и формирование разума».
Одним из многих выдающихся деятелей, о которых говорится в книге, является родившийся в Одессе философ-психолог Сергей Рубинштейн (1889-1960). Лекторский объясняет, как Рубинштейн впервые выдвинул концепции единства сознания и деятельности в «раннем варианте деятельностного подхода». Он указывает на « Принцип творческой деятельности» Рубинштейна , написанную в Одессе в 1922 году, но «забытую» на долгие годы. Рубинштейна жестоко преследовали с 1947 по 1949 год, обвиняя в «космополитизме, преклонении перед чужим, недооценке отечественной науки и культуры». Его книга Философские основы психологии был фактически уничтожен бюрократией. Рубинштейн разделял мысль Бахтина о том, что возникновение человека есть акт «онтологического значения» [курсив Хамидова]. Он изучал взаимосвязь деятельности, мышления, саморефлексии, общения, включенности личности в деятельность, иначе говоря, бытия и сознания.
Есть и другие мыслители, значение которых раскрывается в этой книге. Среди них эстонец Юрий Лотман (1922-1993), педагог Георгий Щедровицкий (1929-1994) и крымчанин Михаил Лифшиц (1905-1983). Как и Рубинштейн, Лотман и Лифшиц подверглись дискриминации как евреи в последние годы правления Сталина.
После 1954 года Щедровицкий занимал видное место в Московском методологическом кружке, возглавляя разработку концепций Льва Выготского и новаторскую теорию деятельности. Он был исключен из Коммунистической партии в 1968 году за поддержку журналиста Александра Гинзбурга и поэта Юрия Галанскова, которые были отправлены в трудовые лагеря. Сын Щедровицкого Петр, возглавляющий сегодня одноименный институт, дает важный обзор развития теории деятельности с момента ее разработки Выготским.
В глубоком пассаже Малахов критикует то, что он называет «деятельностной рубрикацией существования» — сведение реальности вокруг субъекта к «простой среде». Это поставляет, по его словам, «объекты» для его или ее целенаправленной деятельности… которая «не оставляет места для Другого»; точное и тревожное описание онтологической ловушки современного гипертоваризированного, отчужденного капиталистического общества, которое исключает моральный или даже политический выбор.
Это чрезвычайно важная и значимая книга, которая представляет собой почти энциклопедический, но в то же время захватывающий свежий обзор огромной темы. Подобно разноречию, на ум приходит бахтинское понятие «полифонии» в романах Достоевского: «Сущность полифонии в том, что голоса здесь остаются самостоятельными и, как таковые, соединяются в единстве более высокого порядка, чем гомофония».
Разработка теории сама по себе является практической деятельностью, необходимой для преодоления сегодняшних кризисов. Таким образом, восстановление этих потерянных философов и понимание, а также критика их вклада могут помочь нам понять и найти ответы на, казалось бы, отдельные, но диалектически единые проблемы, поставленные в этот поворотный момент в истории человечества.
Хочется надеяться, что доступное по цене издание этой замечательной и незаменимой книги скоро станет доступным. Когда это происходит, необходимо исправить некоторые ошибки перевода и изменить заголовок. Рассматриваемые философы были не только русскими, но и из других стран Советского Союза (и постсоветского Союза), включая Грузию, Эстонию и Украину.