Book: Гимны к ночи
Новалис
Гимны к ночи
Глава первая
Кто, наделенный жизнью и чувством, в окружении всех явных чудес пространного мира не предпочтет им всесладостного Света в его многоцветных проявленьях, струях и потоках, в нежном возбужденье вездесущего дня! Его тончайшей жизненной стихией одушевлена великая гармония небесных тел, неутомимых танцоров, омытых этой стремительной голубизной, – одушевлен самоцвет в своем вечном покое, сосредоточенно наливающийся колос и распаленный, неукротимый, причудливый зверь, – но прежде всего странствующий чаровник с вещими очами, плавной поступью и звучным сокровищем замкнутых, трепетных уст. Владея всем земным, Свет вызывает нескончаемые превращения различных начал, беспрестанно связует и разрешает узы, наделяет своим горним обаянием последнюю земную тварь. – Лишь его пришествием явлены несравненные красоты стран, что граничат в безграничном. Долу обращаю взор, к святилищу загадочной неизъяснимой Ночи. Вселенная вдали – затеряна в могильной бездне – пустынный, необитаемый предел. Струны сердца дрогнули в глубоком томленье. Росою бы мне выпасть, чтобы пепел впитал меня. Исчезнувшие тени минувшего, юношеские порывы, младенческие сновиденья, мгновенные обольщенья всей этой затянувшейся жизни, тщетные упованья возвращаются в сумеречных облачениях, как вечерние туманы после заката. В других странах Свет раскинул свои праздничные скинии. Неужто навеки он покинул своих детей, тоскующих о нем в своем невинном упованье?
Что там вдруг, полное предвестий, проистекает из-под сердца, упиваясь тихим веяньем томленья? Ты тоже благоволишь к нам, сумрачная Ночь? Что ты скрываешь под мантией своей, незримо, но властно трогая мне душу? Сладостным снадобьем нас кропят маки, приносимые тобою. Ты напрягаешь онемевшие крылья души. Смутное невыразимое волнение охватывает нас – в испуге блаженном вижу, как склоняется ко мне благоговейно и нежно задумчивый лик, и в бесконечном сплетенье прядей угадываются ненаглядные юные черты матери. Каким жалким и незрелым представляется теперь мне свет – как отрадны, как благодатны проводы дня! Итак, лишь потому, что переманивает Ночь приверженцев твоих, ты засеваешь мировое пространство вспыхивающими шариками в знак твоего всевластия – недолгой отлучки – скорого возврата. Истинное небо мы обретаем не в твоих меркнущих звездах, а в тех беспредельных зеницах, что в нас отверзает Ночь. Им доступны дали, неведомые даже чуть видным разведчикам в твоих неисчислимых ратях, – пренебрегая Светом, проницают они сокровенные тайники любящего сердца, и воцаряется неизъяснимое блаженство на новых высотах. Слава всемирной владычице, провозвестнице святынь вселенских, любвеобильной покровительнице! Ею ниспослана ты мне – любящая, любимая милое солнце ночное! Теперь я пробудился – я принадлежу тебе, значит, себе ночь ты превратила в жизнь, меня ты превратила в человека – уничтожай пылким объятием тело мое, чтобы мне, тебя вдыхая, вечно тобою проникаться и чтобы не кончилась брачная ночь.
Глава вторая
Неужели утро неотвратимо? Неужели вечен гнет земного? В хлопотах злосчастных исчез небесный след ночи. Неужто никогда не загорится вечным пламенем тайный жертвенник любви? Свету положены пределы; в бессрочном, в беспредельном Ночь царит. – Сон длится вечно. Сон святой, не обездоливай надолго причастных Ночи в тягостях земного дня. Лишь глупцы тобой пренебрегают; не ведая тебя, они довольствуются тенью, сострадательно бросаемой тобой в нас, пока не наступила истинная ночь. Они тебя не обретают в золотом токе гроздьев, в чарах миндального масла, в темном соке мака. Не ведают они, что это ты волнуешь нежные девичьи перси, лоно в небо превращая, не замечают они, как ты веешь из древних сказаний, к небу приобщая, сохраняя ключ к чертогам блаженных, безмолвный вестник неисчерпаемой тайны.
Глава третья
Однажды, когда я горькие слезы лил, когда, истощенная болью, иссякла моя надежда и на сухом холме, скрывавшем в тесной своей темнице образ моей жизни, я стоял – одинокий, как никто еще не был одинок, неизъяснимой боязнью гонимый, измученный, весь в своем скорбном помысле, – когда искал я подмоги, осматриваясь понапрасну, не в силах шагнуть ни вперед, ни назад, когда в беспредельном отчаянье тщетно держался за жизнь, ускользавшую, гаснущую: тогда ниспослала мне даль голубая с высот моего былого блаженства пролившийся сумрак – и сразу расторглись узы рожденья, оковы света. Сгинуло земное великолепье вместе с моею печалью, слилось мое горе с непостижимою новой вселенной – ты, вдохновенье ночное, небесною дремой меня осенило; тихо земля возносилась, над нею парил мой новорожденный, не связанный более дух. Облаком праха клубился холм – сквозь облако виделся мне просветленный лик любимой. В очах у нее опочила вечность, – руки мои дотянулись до рук ее, с нею меня сочетали, сияя, нерасторжимые узы слез. Тысячелетия канули вдаль, миновав, словно грозы. У ней в объятьях упился я новою жизнью в слезах. Это пригрезилось мне однажды и навеки, и с тех пор я храню неизменную вечную веру в небо Ночи, где светит возлюбленная.
Глава четвертая
Я знаю теперь, когда наступит последнее утро, когда больше Свет не прогонит Ночи, любви не спугнет, когда сон будет вечен в единой неисчерпаемой грезе. В изнеможенье небесном влачусь я. – Утомительно долог был путь мой ко гробу святому, тяжек мой крест. Недоступный обычному чувству, прозрачен родник, бьющий в сумрачном лоне холма, чьим подножьем земной поток пересечен; кто вкусил сокровенного, кто стоял на пограничной вершине мира, глядя вниз, в неизведанный дол, в гнездилище Ночи, – поистине тот не вернулся в столпотворенье мирское, в страну, где в смятении вечном господствует Свет.
Пилигрим на вершине возводит кущи свои, мирные кущи, томится, любит и смотрит ввысь, пока долгожданный час не унесет его в глубь источника. Все земное всплывает, вихрем гонимое вспять; лишь то, что любовь освятила прикосновением своим, течет, растворяясь, по сокровенным жилам в потустороннее царство, где благоуханьем приобщается к милым усопшим. Еще будишь усталых ты, Свет, ради урочной работы, еще вливаешь в меня отрадную жизнь – однако замшелый памятник воспоминанья уже не отпустит меня в тенета к тебе. Готов я мои прилежные руки тебе предоставить, готов успевать я повсюду, где ты меня ждешь, – прославить всю роскошь твою в сиянье твоем, усердно прослеживать всю несравненную слаженность, мысль в созиданье твоем ухищренном, любоваться осмысленным ходом твоих сверкающих мощных часов, постигать соразмерность начал твоих, правила твоей чудной игры в неисчислимых мирах с временами своими. Однако владеет моим сокровенным сердцем одна только Ночь со своей дочерью, животворящей Любовью. Ты можешь явить мне сердце, верное вечно? Где у твоего солнца приветливые очи, узнающие меня? Замечают ли твои звезды мою простертую руку? Отвечают ли они мне рукопожатьем, нежным и ласковым словом? Ты ли Ночи даруешь оттенки, облик воздушный, или, напротив, она наделила твое убранство более тонким и сладостным смыслом? Чем твоя жизнь соблазнит, чем прельстит она тех, кто изведал восторги смерти? Разве не все, что нас восхищает, окрашено цветом Ночи? Ты выношен в чреве ее материнском, и все твое великолепие от нее. Ты улетучился бы в себе самом, истощился бы ты в бесконечном пространстве, когда бы она не пленила тебя, сжимая в объятьях, чтобы ты согрелся и, пламенея, зачал мир. Поистине был я прежде тебя, мать послала меня с моими сородичами твой мир заселять, любовью целить его, дабы созерцанию вечному памятник-мир завещать, мир, возделанный нами цветник, увяданию чуждый. Еще не созрели они, эти мысли божественные, еще редки приметы нашего прозрения. Однажды твои часы покажут скончание века, и ты, приобщенный к нашему лику, погаснешь, преставишься ты. Я в себе самом ощутил завершение твоих начинаний, небесную волю, отрадный возврат. В дикой скорби постиг я разлуку твою с нашей отчизной, весь твой разлад с нашим древним дивным небом. Тщетен твой гнев, тщетно буйство твое. Не истлеет водруженный навеки крест победная хоругвь нашего рода.
Путь пилигрима
К вершинам, вдаль,
Где сладким жалом
Станет печаль;
Являя небо,
Что для восторгов
Там нет препон.
В бессмертной жизни,
Вечно любя,
Смотрю оттуда
Я на тебя.
На этой вершине
Сиянью конец
Дарован тенью
Прохладный венец.
С любовью выпей
Меня скорей,
И я почию
В любви моей.
Смерть обновляет
В своей быстрине,
И вместо крови
Эфир во мне.
Жизнь и надежда
При солнечном дне,
Смерть моя – ночью
В священном огне.
Глава пятая
Над племенами людскими в пространном их расселенье до времени царило насилье немое железного рока. Робкая душа людская в тяжких пеленах дремала. Земля была бескрайна – обитель богов, их родина. От века высился их таинственный чертог. За красными горами утра, в священном лоне моря обитало солнце, всевозжигающий, живительный Свет.
Опорой мира блаженного был древний исполин. Под гнетом гор лежали первенцы Матери-земли, бессильные в своем сокрушительном гневе против нового, великолепного поколения богов и против их беспечных сородичей, людей. Домом богини был зеленый сумрак моря. В хрустальных гротах роскошествовал цветущий народ. Реки, деревья, цветы и звери были не чужды человечности. Слаще было вино, дарованное зримым изобилием юности; Бог в гроздьях; любящая матерь, богиня, произраставшая в тяжелых золотых колосьях; любовь, священный хмель в сладостном служенье прекраснейшей женственной богине. Вечно красочное застолье детей небесных с поселенцами земными, жизнь кипела, как весна, веками, все племена по-детски почитали нежный тысячеликий пламень как наивысшее в мире. Но мысль одна, одно ужасное виденье
К пирующим приблизилось, грозя,
И сразу растерялись даже боги,
Казалось, никому спастись нельзя
И неоткуда сердцу ждать подмоги.
Таинственная, жуткая стезя
Вела чудовище во все чертоги;
Напрасный плач, напрасные дары,
Смерть прервала блаженные пиры.
Чужд радостям глубоким и заветным,
Столь дорогим для любящих сердец,
Которые томленьем жили тщетным,
Не веря, что любимому конец,
Казалось, этим грезам беспросветным,
Бессильный в битве, обречен мертвец,
И сладкая волна живого моря
Навек разбилась об утесы горя.
И человек приукрашал, как мог,
Неимоверно страшную личину:
Прекрасный отрок тушит лампу в срок,
Трепещут струны, возвестив кончину;
Смыл память некий благостный поток
На тризне, подавив свою кручину,
Загадочную прославляли власть
И пели, чтоб в отчаянье не впасть.
Древний мир клонился к своему концу. Отрадный сад юного племени процвел – ввысь в поисках пустынной свободы не по-детски стремились взрослеющие люди. Скрылись боги с присными своими. Одиноко, безжизненно коснела природа. Железные оковы налагало жесткое число с неколебимой мерой. Как прах, как дуновенье, в темных словах рассеялся безмерный цвет жизни. Пропала покоряющая Вера и превращающая все во все, всесочетающая фантазия, союзница небес. Враждебно веял северный холодный ветер над застывшим лугом, и родина чудес воспарила в эфир. В далях небесных засветилось множество миров. В глубинной святыне, в горней сфере чувства затаилась душа вселенной со стихиями своими – в ожиданье зари всемирной. Свет более не был знаменьем небесным, лишь в прошлом обитель богов, облекшихся теперь покровом Ночи. В плодоносном этом лоне рождались пророчества – туда боги вернулись и почили, чтобы в новых, более чудных образах взойти над возрожденным миром. В народе, прежде всех в презрении созревшем, чуждавшемся упорно юности блаженно-невинной, был явлен лик невиданный нового мира – в жилище, сказочно убогом, сын первой девы-матери, таинственно зачатый Беспредельным. В своем цветении преизобильном чающая мудрость Востока первой распознала пришествие нового века, – к смиренной царской колыбели указала ей путь звезда. Во имя необозримого грядущего волхвы почтили новорожденного блеском, благоуханьем, непревзойденными чудесами природы. Одиноко раскрывалось небесное сердце, чашечка цветка для всемогущей любви, обращено к высокому отчему лику, лелеемое тихой нежной матерью в чаянье блаженном на груди. С боготворящим пылом взирало пророческое око цветущего младенца на дни грядущие и на своих избранников, отпрысков его божественного рода, – не удрученное земными днями своей участи. Вскоре вокруг него сплотилось вечное детство душ, объятых сокровенною любовью. Цветами прорастала близ него неведомая, новая жизнь. Слова неистощимые, отраднейшие вести сыпались искрами божественного духа с приветных уст его. С дальнего берега, под небом ясным Греции рожденный, песнопевец прибыл в Палестину, всем сердцем предавшись дивному отроку:
Тебя мы знаем, отрок, это ты
На всех могилах наших в размышленье,
Отрадный знак явив из темноты,
Высокое сулил нам обновленье.
Сердцам печаль милее суеты.
Как сладостно нездешнее томленье!
Жизнь вечную ты в смерти людям дашь,
Ты – смерть, и ты – целитель первый наш.
Исполнен ликованья, песнопевец отправился в Индостан – сладостной любовью сердце было упоено и в пламенных напевах изливалось там под ласковым небом; к себе склоняя тысячи других сердец, тысячекратно ветвилась благая весть. Вскоре после прощанья с песнопевцем стала жертвой глубокого людского растленья жизнь бесценная: он умер в молодых годах, отторгнутый от любимого мира, от плачущей матери и робких своих друзей. Темную чащу невыразимого страданья осушили нежные уста. В жестоком страхе близилось рождение нового мира. В упорном поединке испытал он ужас древней смерти, дряхлый мир тяготел над ним. Проникновенным взглядом он простился с матерью, простерлась к нему спасительная длань вечной любви, и он почил. Всего несколько дней окутано было сплошною пеленою море и содрогавшаяся суша, неисчислимы слезы пролили избранники, разомкнулась тайна, духи небесные подняли древний камень с мрачной могилы. Ангелы сидели над усопшим, нежные изваянья грез его; пробужденный, в новом божественном величии он взошел на высоты новорожденного мира – собственной рукой похоронил останки былого в покинутом склепе и всемогущей дланью водрузил на гробе камень, которого не сдвинет никакая сила.
Все еще плачут избранники твои слезами радости, слезами умиленья и бесконечной благодарности у гроба твоего – все еще видят в радостном испуге тебя воскресшего воскресшие с тобою – видят, как ты плачешь в сладостном пылу, поникнув на грудь матери блаженной, как торжественно ты шествуешь рядом с друзьями, произнося слова, подобные плодам с древа жизни; видят, как спешишь ты, преисполненный томленья, в объятия к отцу, вознося юный род людской и незапечатленный кубок золотого будущего. Мать вскоре поспешила за тобою в ликовании небесном, она была первою на новой родине с тобою. Века с тех пор протекли, все возвышенней блеск твоего творения в новых свершениях; тысячи мучеников и страдальцев, исполнены верности, веры, надежды, ушли за тобой, обитают с тобою, и с Девой Небесной в Царстве Любви, священнослужители в храме смерти Небесной, навеки твои.
Отброшен камень прочь
Настало воскресенье!
Твоя Святая ночь
Всеобщее спасенье.
Земля побеждена;
Бегут печали наши
От этого вина
В твоей целебной чаше.
На свадьбе смерть – жених;
Невестам все светлее;
Достаточно елея
В светильниках у них.
Едва под небесами
Пробьет желанный час,
Людскими голосами
Окликнут звезды нас.
К тебе одной, Мария,
Из этой мрачной мглы
Летят сердца людские,
Исполнены хвалы.
Небесная царица,
Детей освободи!
Недужный исцелится,
К твоей прильнув груди.
Взыскую горней дали,
Превозмогая боль,
Иные покидали
Плачевную юдоль.
В печалях нам подмога,
Своих святые ждут.
Туда нам всем дорога,
Там вечный наш приют.
Уводит наших милых
Благая смерть во тьму,
И плакать на могилах
Не нужно никому.
Утешенный в томленье
Небесными детьми,
Ночное исцеленье
Безропотно прими!
В надежде бесконечной
Не ведая забот,
Веками к жизни вечной
Земная жизнь ведет.
Небесными лучами
Упьемся, как вином;
Светить мы будем сами
В сиянье неземном.
Не знает ночь рассвета
В прибое волн своих.
Навек блаженство это
Единый стройный стих.
Всего на свете краше,
Не меркнет ни на миг
Святое солнце наше,
Господень ясный лик.
Глава шестая
ТОСКА ПО СМЕРТИ
Из царства света вниз, во мрак!
Иная жизнь в могиле.
Печаль в разлуке – добрый знак:
Счастливые отплыли.
Мы – в тесном нашем челноке,
Небесный берег вдалеке.
Хотим забыться вечным сном
В ночи благословенной;
Увяли мы в тепле дневном
От грусти сокровенной.
Пора вернуться наконец!
Скитальцев дома ждет отец.
Кому в миру любовь нужна?
Тоскуем втихомолку.
Когда забыта старина,
От новшеств мало толку.
Так мы скорбим по старине
С мечтой своей наедине.
Бывало, чувства наши вмиг
Могли воспламениться.
Знаком был смертный отчий лик,
И голос, и десница.
Возликовать могли сердца,
В творении узнав творца.
Бывало, грезил род людской
В цветении чудесном,
Томим с младенчества тоской
О царствии небесном;
И разве что любовный пыл
Сердцам людским опасен был.
Бывало, людям Сам Господь
Сопутствовал телесно;
Свою божественную плоть
Обрек Он казни крестной;
Изведал боль, изведал страх,
Чтобы царить у нас в сердцах.
В ночи затерян человек.
Напрасное томленье!
Такая жажда в этот век
Не знает утоленья.
К былым блаженным временам
Поможет смерть вернуться нам.
Пресекся наш печальный путь:
Любимые в могилах.
Могилы эти обогнуть
Скорбящие не в силах.
Вокруг простерлась пустота,
Пустынен мир – душа сыта.
И вдруг сюда, на этот свет,
Негаданное чудо
Как бы таинственный привет
Доносится оттуда.
Зовут возлюбленные нас,
Торопят наш последний час.
К невесте милой, вниз, во мрак!
Свои разбив оковы,
К Спасителю на вечный брак
Мы поспешить готовы;
Так нам таинственная власть
На грудь Отца велит упасть.
www.e-reading.club
Book: Гимны к ночи
Новалис
Гимны к ночи
Глава первая
Кто, наделенный жизнью и чувством, в окружении всех явных чудес пространного мира не предпочтет им всесладостного Света в его многоцветных проявленьях, струях и потоках, в нежном возбужденье вездесущего дня! Его тончайшей жизненной стихией одушевлена великая гармония небесных тел, неутомимых танцоров, омытых этой стремительной голубизной, – одушевлен самоцвет в своем вечном покое, сосредоточенно наливающийся колос и распаленный, неукротимый, причудливый зверь, – но прежде всего странствующий чаровник с вещими очами, плавной поступью и звучным сокровищем замкнутых, трепетных уст. Владея всем земным, Свет вызывает нескончаемые превращения различных начал, беспрестанно связует и разрешает узы, наделяет своим горним обаянием последнюю земную тварь. – Лишь его пришествием явлены несравненные красоты стран, что граничат в безграничном. Долу обращаю взор, к святилищу загадочной неизъяснимой Ночи. Вселенная вдали – затеряна в могильной бездне – пустынный, необитаемый предел. Струны сердца дрогнули в глубоком томленье. Росою бы мне выпасть, чтобы пепел впитал меня. Исчезнувшие тени минувшего, юношеские порывы, младенческие сновиденья, мгновенные обольщенья всей этой затянувшейся жизни, тщетные упованья возвращаются в сумеречных облачениях, как вечерние туманы после заката. В других странах Свет раскинул свои праздничные скинии. Неужто навеки он покинул своих детей, тоскующих о нем в своем невинном упованье?
Что там вдруг, полное предвестий, проистекает из-под сердца, упиваясь тихим веяньем томленья? Ты тоже благоволишь к нам, сумрачная Ночь? Что ты скрываешь под мантией своей, незримо, но властно трогая мне душу? Сладостным снадобьем нас кропят маки, приносимые тобою. Ты напрягаешь онемевшие крылья души. Смутное невыразимое волнение охватывает нас – в испуге блаженном вижу, как склоняется ко мне благоговейно и нежно задумчивый лик, и в бесконечном сплетенье прядей угадываются ненаглядные юные черты матери. Каким жалким и незрелым представляется теперь мне свет – как отрадны, как благодатны проводы дня! Итак, лишь потому, что переманивает Ночь приверженцев твоих, ты засеваешь мировое пространство вспыхивающими шариками в знак твоего всевластия – недолгой отлучки – скорого возврата. Истинное небо мы обретаем не в твоих меркнущих звездах, а в тех беспредельных зеницах, что в нас отверзает Ночь. Им доступны дали, неведомые даже чуть видным разведчикам в твоих неисчислимых ратях, – пренебрегая Светом, проницают они сокровенные тайники любящего сердца, и воцаряется неизъяснимое блаженство на новых высотах. Слава всемирной владычице, провозвестнице святынь вселенских, любвеобильной покровительнице! Ею ниспослана ты мне – любящая, любимая милое солнце ночное! Теперь я пробудился – я принадлежу тебе, значит, себе ночь ты превратила в жизнь, меня ты превратила в человека – уничтожай пылким объятием тело мое, чтобы мне, тебя вдыхая, вечно тобою проникаться и чтобы не кончилась брачная ночь.
Глава вторая
Неужели утро неотвратимо? Неужели вечен гнет земного? В хлопотах злосчастных исчез небесный след ночи. Неужто никогда не загорится вечным пламенем тайный жертвенник любви? Свету положены пределы; в бессрочном, в беспредельном Ночь царит. – Сон длится вечно. Сон святой, не обездоливай надолго причастных Ночи в тягостях земного дня. Лишь глупцы тобой пренебрегают; не ведая тебя, они довольствуются тенью, сострадательно бросаемой тобой в нас, пока не наступила истинная ночь. Они тебя не обретают в золотом токе гроздьев, в чарах миндального масла, в темном соке мака. Не ведают они, что это ты волнуешь нежные девичьи перси, лоно в небо превращая, не замечают они, как ты веешь из древних сказаний, к небу приобщая, сохраняя ключ к чертогам блаженных, безмолвный вестник неисчерпаемой тайны.
Глава третья
Однажды, когда я горькие слезы лил, когда, истощенная болью, иссякла моя надежда и на сухом холме, скрывавшем в тесной своей темнице образ моей жизни, я стоял – одинокий, как никто еще не был одинок, неизъяснимой боязнью гонимый, измученный, весь в своем скорбном помысле, – когда искал я подмоги, осматриваясь понапрасну, не в силах шагнуть ни вперед, ни назад, когда в беспредельном отчаянье тщетно держался за жизнь, ускользавшую, гаснущую: тогда ниспослала мне даль голубая с высот моего былого блаженства пролившийся сумрак – и сразу расторглись узы рожденья, оковы света. Сгинуло земное великолепье вместе с моею печалью, слилось мое горе с непостижимою новой вселенной – ты, вдохновенье ночное, небесною дремой меня осенило; тихо земля возносилась, над нею парил мой новорожденный, не связанный более дух. Облаком праха клубился холм – сквозь облако виделся мне просветленный лик любимой. В очах у нее опочила вечность, – руки мои дотянулись до рук ее, с нею меня сочетали, сияя, нерасторжимые узы слез. Тысячелетия канули вдаль, миновав, словно грозы. У ней в объятьях упился я новою жизнью в слезах. Это пригрезилось мне однажды и навеки, и с тех пор я храню неизменную вечную веру в небо Ночи, где светит возлюбленная.
Глава четвертая
Я знаю теперь, когда наступит последнее утро, когда больше Свет не прогонит Ночи, любви не спугнет, когда сон будет вечен в единой неисчерпаемой грезе. В изнеможенье небесном влачусь я. – Утомительно долог был путь мой ко гробу святому, тяжек мой крест. Недоступный обычному чувству, прозрачен родник, бьющий в сумрачном лоне холма, чьим подножьем земной поток пересечен; кто вкусил сокровенного, кто стоял на пограничной вершине мира, глядя вниз, в неизведанный дол, в гнездилище Ночи, – поистине тот не вернулся в столпотворенье мирское, в страну, где в смятении вечном господствует Свет.
Пилигрим на вершине возводит кущи свои, мирные кущи, томится, любит и смотрит ввысь, пока долгожданный час не унесет его в глубь источника. Все земное всплывает, вихрем гонимое вспять; лишь то, что любовь освятила прикосновением своим, течет, растворяясь, по сокровенным жилам в потустороннее царство, где благоуханьем приобщается к милым усопшим. Еще будишь усталых ты, Свет, ради урочной работы, еще вливаешь в меня отрадную жизнь – однако замшелый памятник воспоминанья уже не отпустит меня в тенета к тебе. Готов я мои прилежные руки тебе предоставить, готов успевать я повсюду, где ты меня ждешь, – прославить всю роскошь твою в сиянье твоем, усердно прослеживать всю несравненную слаженность, мысль в созиданье твоем ухищренном, любоваться осмысленным ходом твоих сверкающих мощных часов, постигать соразмерность начал твоих, правила твоей чудной игры в неисчислимых мирах с временами своими. Однако владеет моим сокровенным сердцем одна только Ночь со своей дочерью, животворящей Любовью. Ты можешь явить мне сердце, верное вечно? Где у твоего солнца приветливые очи, узнающие меня? Замечают ли твои звезды мою простертую руку? Отвечают ли они мне рукопожатьем, нежным и ласковым словом? Ты ли Ночи даруешь оттенки, облик воздушный, или, напротив, она наделила твое убранство более тонким и сладостным смыслом? Чем твоя жизнь соблазнит, чем прельстит она тех, кто изведал восторги смерти? Разве не все, что нас восхищает, окрашено цветом Ночи? Ты выношен в чреве ее материнском, и все твое великолепие от нее. Ты улетучился бы в себе самом, истощился бы ты в бесконечном пространстве, когда бы она не пленила тебя, сжимая в объятьях, чтобы ты согрелся и, пламенея, зачал мир. Поистине был я прежде тебя, мать послала меня с моими сородичами твой мир заселять, любовью целить его, дабы созерцанию вечному памятник-мир завещать, мир, возделанный нами цветник, увяданию чуждый. Еще не созрели они, эти мысли божественные, еще редки приметы нашего прозрения. Однажды твои часы покажут скончание века, и ты, приобщенный к нашему лику, погаснешь, преставишься ты. Я в себе самом ощутил завершение твоих начинаний, небесную волю, отрадный возврат. В дикой скорби постиг я разлуку твою с нашей отчизной, весь твой разлад с нашим древним дивным небом. Тщетен твой гнев, тщетно буйство твое. Не истлеет водруженный навеки крест победная хоругвь нашего рода.
Путь пилигрима
К вершинам, вдаль,
Где сладким жалом
Станет печаль;
Являя небо,
Внушил мне склон,
Что для восторгов
Там нет препон.
В бессмертной жизни,
Вечно любя,
Смотрю оттуда
Я на тебя.
На этой вершине
Сиянью конец
Дарован тенью
Прохладный венец.
С любовью выпей
Меня скорей,
И я почию
В любви моей.
Смерть обновляет
В своей быстрине,
И вместо крови
Эфир во мне.
Жизнь и надежда
При солнечном дне,
Смерть моя – ночью
В священном огне.
Глава пятая
Над племенами людскими в пространном их расселенье до времени царило насилье немое железного рока. Робкая душа людская в тяжких пеленах дремала. Земля была бескрайна – обитель богов, их родина. От века высился их таинственный чертог. За красными горами утра, в священном лоне моря обитало солнце, всевозжигающий, живительный Свет.
Опорой мира блаженного был древний исполин. Под гнетом гор лежали первенцы Матери-земли, бессильные в своем сокрушительном гневе против нового, великолепного поколения богов и против их беспечных сородичей, людей. Домом богини был зеленый сумрак моря. В хрустальных гротах роскошествовал цветущий народ. Реки, деревья, цветы и звери были не чужды человечности. Слаще было вино, дарованное зримым изобилием юности; Бог в гроздьях; любящая матерь, богиня, произраставшая в тяжелых золотых колосьях; любовь, священный хмель в сладостном служенье прекраснейшей женственной богине. Вечно красочное застолье детей небесных с поселенцами земными, жизнь кипела, как весна, веками, все племена по-детски почитали нежный тысячеликий пламень как наивысшее в мире. Но мысль одна, одно ужасное виденье
К пирующим приблизилось, грозя,
И сразу растерялись даже боги,
Казалось, никому спастись нельзя
И неоткуда сердцу ждать подмоги.
Таинственная, жуткая стезя
Вела чудовище во все чертоги;
Напрасный плач, напрасные дары,
Смерть прервала блаженные пиры.
Чужд радостям глубоким и заветным,
Столь дорогим для любящих сердец,
Которые томленьем жили тщетным,
Не веря, что любимому конец,
Казалось, этим грезам беспросветным,
Бессильный в битве, обречен мертвец,
И сладкая волна живого моря
Навек разбилась об утесы горя.
И человек приукрашал, как мог,
Неимоверно страшную личину:
Прекрасный отрок тушит лампу в срок,
Трепещут струны, возвестив кончину;
Смыл память некий благостный поток
На тризне, подавив свою кручину,
Загадочную прославляли власть
И пели, чтоб в отчаянье не впасть.
Древний мир клонился к своему концу. Отрадный сад юного племени процвел – ввысь в поисках пустынной свободы не по-детски стремились взрослеющие люди. Скрылись боги с присными своими. Одиноко, безжизненно коснела природа. Железные оковы налагало жесткое число с неколебимой мерой. Как прах, как дуновенье, в темных словах рассеялся безмерный цвет жизни. Пропала покоряющая Вера и превращающая все во все, всесочетающая фантазия, союзница небес. Враждебно веял северный холодный ветер над застывшим лугом, и родина чудес воспарила в эфир. В далях небесных засветилось множество миров. В глубинной святыне, в горней сфере чувства затаилась душа вселенной со стихиями своими – в ожиданье зари всемирной. Свет более не был знаменьем небесным, лишь в прошлом обитель богов, облекшихся теперь покровом Ночи. В плодоносном этом лоне рождались пророчества – туда боги вернулись и почили, чтобы в новых, более чудных образах взойти над возрожденным миром. В народе, прежде всех в презрении созревшем, чуждавшемся упорно юности блаженно-невинной, был явлен лик невиданный нового мира – в жилище, сказочно убогом, сын первой девы-матери, таинственно зачатый Беспредельным. В своем цветении преизобильном чающая мудрость Востока первой распознала пришествие нового века, – к смиренной царской колыбели указала ей путь звезда. Во имя необозримого грядущего волхвы почтили новорожденного блеском, благоуханьем, непревзойденными чудесами природы. Одиноко раскрывалось небесное сердце, чашечка цветка для всемогущей любви, обращено к высокому отчему лику, лелеемое тихой нежной матерью в чаянье блаженном на груди. С боготворящим пылом взирало пророческое око цветущего младенца на дни грядущие и на своих избранников, отпрысков его божественного рода, – не удрученное земными днями своей участи. Вскоре вокруг него сплотилось вечное детство душ, объятых сокровенною любовью. Цветами прорастала близ него неведомая, новая жизнь. Слова неистощимые, отраднейшие вести сыпались искрами божественного духа с приветных уст его. С дальнего берега, под небом ясным Греции рожденный, песнопевец прибыл в Палестину, всем сердцем предавшись дивному отроку:
Тебя мы знаем, отрок, это ты
На всех могилах наших в размышленье,
Отрадный знак явив из темноты,
Высокое сулил нам обновленье.
Сердцам печаль милее суеты.
Как сладостно нездешнее томленье!
Жизнь вечную ты в смерти людям дашь,
Ты – смерть, и ты – целитель первый наш.
Исполнен ликованья, песнопевец отправился в Индостан – сладостной любовью сердце было упоено и в пламенных напевах изливалось там под ласковым небом; к себе склоняя тысячи других сердец, тысячекратно ветвилась благая весть. Вскоре после прощанья с песнопевцем стала жертвой глубокого людского растленья жизнь бесценная: он умер в молодых годах, отторгнутый от любимого мира, от плачущей матери и робких своих друзей. Темную чащу невыразимого страданья осушили нежные уста. В жестоком страхе близилось рождение нового мира. В упорном поединке испытал он ужас древней смерти, дряхлый мир тяготел над ним. Проникновенным взглядом он простился с матерью, простерлась к нему спасительная длань вечной любви, и он почил. Всего несколько дней окутано было сплошною пеленою море и содрогавшаяся суша, неисчислимы слезы пролили избранники, разомкнулась тайна, духи небесные подняли древний камень с мрачной могилы. Ангелы сидели над усопшим, нежные изваянья грез его; пробужденный, в новом божественном величии он взошел на высоты новорожденного мира – собственной рукой похоронил останки былого в покинутом склепе и всемогущей дланью водрузил на гробе камень, которого не сдвинет никакая сила.
Все еще плачут избранники твои слезами радости, слезами умиленья и бесконечной благодарности у гроба твоего – все еще видят в радостном испуге тебя воскресшего воскресшие с тобою – видят, как ты плачешь в сладостном пылу, поникнув на грудь матери блаженной, как торжественно ты шествуешь рядом с друзьями, произнося слова, подобные плодам с древа жизни; видят, как спешишь ты, преисполненный томленья, в объятия к отцу, вознося юный род людской и незапечатленный кубок золотого будущего. Мать вскоре поспешила за тобою в ликовании небесном, она была первою на новой родине с тобою. Века с тех пор протекли, все возвышенней блеск твоего творения в новых свершениях; тысячи мучеников и страдальцев, исполнены верности, веры, надежды, ушли за тобой, обитают с тобою, и с Девой Небесной в Царстве Любви, священнослужители в храме смерти Небесной, навеки твои.
Отброшен камень прочь
Настало воскресенье!
Твоя Святая ночь
Всеобщее спасенье.
Земля побеждена;
Бегут печали наши
От этого вина
В твоей целебной чаше.
На свадьбе смерть – жених;
Невестам все светлее;
Достаточно елея
В светильниках у них.
Едва под небесами
Пробьет желанный час,
Людскими голосами
Окликнут звезды нас.
К тебе одной, Мария,
Из этой мрачной мглы
Летят сердца людские,
Исполнены хвалы.
Небесная царица,
Детей освободи!
Недужный исцелится,
К твоей прильнув груди.
Взыскую горней дали,
Превозмогая боль,
Иные покидали
Плачевную юдоль.
В печалях нам подмога,
Своих святые ждут.
Туда нам всем дорога,
Там вечный наш приют.
Уводит наших милых
Благая смерть во тьму,
И плакать на могилах
Не нужно никому.
Утешенный в томленье
Небесными детьми,
Ночное исцеленье
Безропотно прими!
В надежде бесконечной
Не ведая забот,
Веками к жизни вечной
Земная жизнь ведет.
Небесными лучами
Упьемся, как вином;
Светить мы будем сами
В сиянье неземном.
Не знает ночь рассвета
В прибое волн своих.
Навек блаженство это
Единый стройный стих.
Всего на свете краше,
Не меркнет ни на миг
Святое солнце наше,
Господень ясный лик.
Глава шестая
ТОСКА ПО СМЕРТИ
Из царства света вниз, во мрак!
Иная жизнь в могиле.
Печаль в разлуке – добрый знак:
Счастливые отплыли.
Мы – в тесном нашем челноке,
Небесный берег вдалеке.
Хотим забыться вечным сном
В ночи благословенной;
Увяли мы в тепле дневном
От грусти сокровенной.
Пора вернуться наконец!
Скитальцев дома ждет отец.
Кому в миру любовь нужна?
Тоскуем втихомолку.
Когда забыта старина,
От новшеств мало толку.
Так мы скорбим по старине
С мечтой своей наедине.
Бывало, чувства наши вмиг
Могли воспламениться.
Знаком был смертный отчий лик,
И голос, и десница.
Возликовать могли сердца,
В творении узнав творца.
Бывало, грезил род людской
В цветении чудесном,
Томим с младенчества тоской
О царствии небесном;
И разве что любовный пыл
Сердцам людским опасен был.
Бывало, людям Сам Господь
Сопутствовал телесно;
Свою божественную плоть
Обрек Он казни крестной;
Изведал боль, изведал страх,
Чтобы царить у нас в сердцах.
В ночи затерян человек.
Напрасное томленье!
Такая жажда в этот век
Не знает утоленья.
К былым блаженным временам
Поможет смерть вернуться нам.
Пресекся наш печальный путь:
Любимые в могилах.
Могилы эти обогнуть
Скорбящие не в силах.
Вокруг простерлась пустота,
Пустынен мир – душа сыта.
И вдруг сюда, на этот свет,
Негаданное чудо
Как бы таинственный привет
Доносится оттуда.
Зовут возлюбленные нас,
Торопят наш последний час.
К невесте милой, вниз, во мрак!
Свои разбив оковы,
К Спасителю на вечный брак
Мы поспешить готовы;
Так нам таинственная власть
На грудь Отца велит упасть.
www.e-reading.by
Новалис Гимны к ночи
www.koob.ru
Новалис
Гимны к ночи
Новалис. Гимны к ночи
Глава первая
Кто, наделенный жизнью и чувством, в окружении всех явных чудес
пространного мира не предпочтет им всесладостного Света в его многоцветных
проявленьях, струях и потоках, в нежном возбужденье вездесущего дня! Его
тончайшей жизненной стихией одушевлена великая гармония небесных тел,
неутомимых танцоров, омытых этой стремительной голубизной, – одушевлен
самоцвет в своем вечном покое, сосредоточенно наливающийся колос и
распаленный, неукротимый, причудливый зверь, – но прежде всего странствующий
чаровник с вещими очами, плавной поступью и звучным сокровищем замкнутых,
трепетных уст. Владея всем земным, Свет вызывает нескончаемые превращения
различных начал, беспрестанно связует и разрешает узы, наделяет своим горним
обаянием последнюю земную тварь. – Лишь его пришествием явлены несравненные
красоты стран, что граничат в безграничном. Долу обращаю взор, к святилищу
загадочной неизъяснимой Ночи. Вселенная вдали – затеряна в могильной бездне
– пустынный, необитаемый предел. Струны сердца дрогнули в глубоком томленье.
Росою бы мне выпасть, чтобы пепел впитал меня. Исчезнувшие тени минувшего,
юношеские порывы, младенческие сновиденья, мгновенные обольщенья всей этой
затянувшейся жизни, тщетные упованья возвращаются в сумеречных облачениях,
как вечерние туманы после заката. В других странах Свет раскинул свои
праздничные скинии. Неужто навеки он покинул своих детей, тоскующих о нем в
своем невинном упованье?
Что там вдруг, полное предвестий, проистекает из-под сердца, упиваясь
тихим веяньем томленья? Ты тоже благоволишь к нам, сумрачная Ночь? Что ты
скрываешь под мантией своей, незримо, но властно трогая мне душу? Сладостным
снадобьем нас кропят маки, приносимые тобою. Ты напрягаешь онемевшие крылья
души. Смутное невыразимое волнение охватывает нас – в испуге блаженном вижу,
как склоняется ко мне благоговейно и нежно задумчивый лик, и в бесконечном
сплетенье прядей угадываются ненаглядные юные черты матери. Каким жалким и
незрелым представляется теперь мне свет – как отрадны, как благодатны
проводы дня! Итак, лишь потому, что переманивает Ночь приверженцев твоих, ты
засеваешь мировое пространство вспыхивающими шариками в знак твоего
всевластия – недолгой отлучки – скорого возврата. Истинное небо мы обретаем
не в твоих меркнущих звездах, а в тех беспредельных зеницах, что в нас
отверзает Ночь. Им доступны дали, неведомые даже чуть видным разведчикам в
твоих неисчислимых ратях, – пренебрегая Светом, проницают они сокровенные
тайники любящего сердца, и воцаряется неизъяснимое блаженство на новых
высотах. Слава всемирной владычице, провозвестнице святынь вселенских,
любвеобильной покровительнице! Ею ниспослана ты мне – любящая, любимая –
милое солнце ночное! Теперь я пробудился – я принадлежу тебе, значит, себе –
ночь ты превратила в жизнь, меня ты превратила в человека – уничтожай пылким
объятием тело мое, чтобы мне, тебя вдыхая, вечно тобою проникаться и чтобы
не кончилась брачная ночь.
Глава вторая
Неужели утро неотвратимо? Неужели вечен гнет земного? В хлопотах
злосчастных исчез небесный след ночи. Неужто никогда не загорится вечным
пламенем тайный жертвенник любви? Свету положены пределы; в бессрочном, в
беспредельном Ночь царит. – Сон длится вечно. Сон святой, не обездоливай
надолго причастных Ночи в тягостях земного дня. Лишь глупцы тобой
пренебрегают; не ведая тебя, они довольствуются тенью, сострадательно
бросаемой тобой в нас, пока не наступила истинная ночь. Они тебя не обретают
в золотом токе гроздьев, в чарах миндального масла, в темном соке мака. Не
ведают они, что это ты волнуешь нежные девичьи перси, лоно в небо превращая,
не замечают они, как ты веешь из древних сказаний, к небу приобщая, сохраняя
ключ к чертогам блаженных, безмолвный вестник неисчерпаемой тайны.
Глава третья
Однажды, когда я горькие слезы лил, когда, истощенная болью, иссякла
моя надежда и на сухом холме, скрывавшем в тесной своей темнице образ моей
жизни, я стоял – одинокий, как никто еще не был одинок, неизъяснимой боязнью
гонимый, измученный, весь в своем скорбном помысле, – когда искал я подмоги,
осматриваясь понапрасну, не в силах шагнуть ни вперед, ни назад, когда в
беспредельном отчаянье тщетно держался за жизнь, ускользавшую, гаснущую:
тогда ниспослала мне даль голубая с высот моего былого блаженства
пролившийся сумрак – и сразу расторглись узы рожденья, оковы света. Сгинуло
земное великолепье вместе с моею печалью, слилось мое горе с непостижимою
новой вселенной – ты, вдохновенье ночное, небесною дремой меня осенило; тихо
земля возносилась, над нею парил мой новорожденный, не связанный более дух.
Облаком праха клубился холм – сквозь облако виделся мне просветленный лик
любимой. В очах у нее опочила вечность, – руки мои дотянулись до рук ее, с
нею меня сочетали, сияя, нерасторжимые узы слез. Тысячелетия канули вдаль,
миновав, словно грозы. У ней в объятьях упился я новою жизнью в слезах. –
Это пригрезилось мне однажды и навеки, и с тех пор я храню неизменную вечную
веру в небо Ночи, где светит возлюбленная.
Глава четвертая
Я знаю теперь, когда наступит последнее утро, когда больше Свет не
прогонит Ночи, любви не спугнет, когда сон будет вечен в единой
неисчерпаемой грезе. В изнеможенье небесном влачусь я. – Утомительно долог
был путь мой ко гробу святому, тяжек мой крест. Недоступный обычному
чувству, прозрачен родник, бьющий в сумрачном лоне холма, чьим подножьем
земной поток пересечен; кто вкусил сокровенного, кто стоял на пограничной
вершине мира, глядя вниз, в неизведанный дол, в гнездилище Ночи, – поистине
тот не вернулся в столпотворенье мирское, в страну, где в смятении вечном
господствует Свет.
Пилигрим на вершине возводит кущи свои, мирные кущи, томится, любит и
смотрит ввысь, пока долгожданный час не унесет его в глубь источника. Все
земное всплывает, вихрем гонимое вспять; лишь то, что любовь освятила
прикосновением своим, течет, растворяясь, по сокровенным жилам в
потустороннее царство, где благоуханьем приобщается к милым усопшим. Еще
будишь усталых ты, Свет, ради урочной работы, еще вливаешь в меня отрадную
жизнь – однако замшелый памятник воспоминанья уже не отпустит меня в тенета
к тебе. Готов я мои прилежные руки тебе предоставить, готов успевать я
повсюду, где ты меня ждешь, – прославить всю роскошь твою в сиянье твоем,
усердно прослеживать всю несравненную слаженность, мысль в созиданье твоем
ухищренном, любоваться осмысленным ходом твоих сверкающих мощных часов,
постигать соразмерность начал твоих, правила твоей чудной игры в
неисчислимых мирах с временами своими. Однако владеет моим сокровенным
сердцем одна только Ночь со своей дочерью, животворящей Любовью. Ты можешь
явить мне сердце, верное вечно? Где у твоего солнца приветливые очи,
узнающие меня? Замечают ли твои звезды мою простертую руку? Отвечают ли они
мне рукопожатьем, нежным и ласковым словом? Ты ли Ночи даруешь оттенки,
облик воздушный, или, напротив, она наделила твое убранство более тонким и
сладостным смыслом? Чем твоя жизнь соблазнит, чем прельстит она тех, кто
изведал восторги смерти? Разве не все, что нас восхищает, окрашено цветом
Ночи? Ты выношен в чреве ее материнском, и все твое великолепие от нее. Ты
улетучился бы в себе самом, истощился бы ты в бесконечном пространстве,
когда бы она не пленила тебя, сжимая в объятьях, чтобы ты согрелся и,
пламенея, зачал мир. Поистине был я прежде тебя, мать послала меня с моими
сородичами твой мир заселять, любовью целить его, дабы созерцанию вечному
памятник-мир завещать, мир, возделанный нами цветник, увяданию чуждый. Еще
не созрели они, эти мысли божественные, еще редки приметы нашего прозрения.
Однажды твои часы покажут скончание века, и ты, приобщенный к нашему лику,
погаснешь, преставишься ты. Я в себе самом ощутил завершение твоих
начинаний, небесную волю, отрадный возврат. В дикой скорби постиг я разлуку
твою с нашей отчизной, весь твой разлад с нашим древним дивным небом. Тщетен
твой гнев, тщетно буйство твое. Не истлеет водруженный навеки крест –
победная хоругвь нашего рода.
Путь пилигрима –
К вершинам, вдаль,
Где сладким жалом
Станет печаль;
Являя небо,
Внушил мне склон,
Что для восторгов
Там нет препон.
В бессмертной жизни,
Вечно любя,
Смотрю оттуда
Я на тебя.
На этой вершине
Сиянью конец –
Дарован тенью
Прохладный венец.
С любовью выпей
Меня скорей,
И я почию
В любви моей.
Смерть обновляет
В своей быстрине,
И вместо крови
Эфир во мне.
Жизнь и надежда –
При солнечном дне,
Смерть моя – ночью
В священном огне.
Глава пятая
Над племенами людскими в пространном их расселенье до времени царило
насилье немое железного рока. Робкая душа людская в тяжких пеленах дремала.
Земля была бескрайна – обитель богов, их родина. От века высился их
таинственный чертог. За красными горами утра, в священном лоне моря обитало
солнце, всевозжигающий, живительный Свет.
Опорой мира блаженного был древний исполин. Под гнетом гор лежали
первенцы Матери-земли, бессильные в своем сокрушительном гневе против
нового, великолепного поколения богов и против их беспечных сородичей,
людей. Домом богини был зеленый сумрак моря. В хрустальных гротах
роскошествовал цветущий народ. Реки, деревья, цветы и звери были не чужды
человечности. Слаще было вино, дарованное зримым изобилием юности; Бог в
гроздьях; любящая матерь, богиня, произраставшая в тяжелых золотых колосьях;
любовь, священный хмель в сладостном служенье прекраснейшей женственной
богине. Вечно красочное застолье детей небесных с поселенцами земными, жизнь
кипела, как весна, веками, все племена по-детски почитали нежный тысячеликий
пламень как наивысшее в мире. Но мысль одна, одно ужасное виденье
К пирующим приблизилось, грозя,
И сразу растерялись даже боги,
Казалось, никому спастись нельзя
И неоткуда сердцу ждать подмоги.
Таинственная, жуткая стезя
Вела чудовище во все чертоги;
Напрасный плач, напрасные дары,
Смерть прервала блаженные пиры.
Чужд радостям глубоким и заветным,
Столь дорогим для любящих сердец,
Которые томленьем жили тщетным,
Не веря, что любимому конец,
Казалось, этим грезам беспросветным,
Бессильный в битве, обречен мертвец,
И сладкая волна живого моря
Навек разбилась об утесы горя.
И человек приукрашал, как мог,
Неимоверно страшную личину:
Прекрасный отрок тушит лампу в срок,
Трепещут струны, возвестив кончину;
Смыл память некий благостный поток
На тризне, подавив свою кручину,
Загадочную прославляли власть
И пели, чтоб в отчаянье не впасть.
Древний мир клонился к своему концу. Отрадный сад юного племени процвел
– ввысь в поисках пустынной свободы не по-детски стремились взрослеющие
люди. Скрылись боги с присными своими. Одиноко, безжизненно коснела природа.
Железные оковы налагало жесткое число с неколебимой мерой. Как прах, как
дуновенье, в темных словах рассеялся безмерный цвет жизни. Пропала
покоряющая Вера и превращающая все во все, всесочетающая фантазия, союзница
небес. Враждебно веял северный холодный ветер над застывшим лугом, и родина
чудес воспарила в эфир. В далях небесных засветилось множество миров. В
глубинной святыне, в горней сфере чувства затаилась душа вселенной со
стихиями своими – в ожиданье зари всемирной. Свет более не был знаменьем
небесным, лишь в прошлом обитель богов, облекшихся теперь покровом Ночи. В
плодоносном этом лоне рождались пророчества – туда боги вернулись и почили,
чтобы в новых, более чудных образах взойти над возрожденным миром. В народе,
прежде всех в презрении созревшем, чуждавшемся упорно юности
блаженно-невинной, был явлен лик невиданный нового мира – в жилище, сказочно
убогом, сын первой девы-матери, таинственно зачатый Беспредельным. В своем
цветении преизобильном чающая мудрость Востока первой распознала пришествие
нового века, – к смиренной царской колыбели указала ей путь звезда. Во имя
необозримого грядущего волхвы почтили новорожденного блеском, благоуханьем,
непревзойденными чудесами природы. Одиноко раскрывалось небесное сердце,
чашечка цветка для всемогущей любви, обращено к высокому отчему лику,
лелеемое тихой нежной матерью в чаянье блаженном на груди. С боготворящим
пылом взирало пророческое око цветущего младенца на дни грядущие и на своих
избранников, отпрысков его божественного рода, – не удрученное земными днями
своей участи. Вскоре вокруг него сплотилось вечное детство душ, объятых
сокровенною любовью. Цветами прорастала близ него неведомая, новая жизнь.
Слова неистощимые, отраднейшие вести сыпались искрами божественного духа с
приветных уст его. С дальнего берега, под небом ясным Греции рожденный,
песнопевец прибыл в Палестину, всем сердцем предавшись дивному отроку:
Тебя мы знаем, отрок, это ты
На всех могилах наших в размышленье,
Отрадный знак явив из темноты,
Высокое сулил нам обновленье.
Сердцам печаль милее суеты.
Как сладостно нездешнее томленье!
Жизнь вечную ты в смерти людям дашь,
Ты – смерть, и ты – целитель первый наш.
Исполнен ликованья, песнопевец отправился в Индостан – сладостной
любовью сердце было упоено и в пламенных напевах изливалось там под ласковым
небом; к себе склоняя тысячи других сердец, тысячекратно ветвилась благая
весть. Вскоре после прощанья с песнопевцем стала жертвой глубокого людского
растленья жизнь бесценная: он умер в молодых годах, отторгнутый от любимого
мира, от плачущей матери и робких своих друзей. Темную чащу невыразимого
страданья осушили нежные уста. В жестоком страхе близилось рождение нового
мира. В упорном поединке испытал он ужас древней смерти, дряхлый мир тяготел
над ним. Проникновенным взглядом он простился с матерью, простерлась к нему
спасительная длань вечной любви, и он почил. Всего несколько дней окутано
было сплошною пеленою море и содрогавшаяся суша, неисчислимы слезы пролили
избранники, разомкнулась тайна, духи небесные подняли древний камень с
мрачной могилы. Ангелы сидели над усопшим, нежные изваянья грез его;
пробужденный, в новом божественном величии он взошел на высоты
новорожденного мира – собственной рукой похоронил останки былого в покинутом
склепе и всемогущей дланью водрузил на гробе камень, которого не сдвинет
никакая сила.
Все еще плачут избранники твои слезами радости, слезами умиленья и
бесконечной благодарности у гроба твоего – все еще видят в радостном испуге
тебя воскресшего воскресшие с тобою – видят, как ты плачешь в сладостном
пылу, поникнув на грудь матери блаженной, как торжественно ты шествуешь
рядом с друзьями, произнося слова, подобные плодам с древа жизни; видят, как
спешишь ты, преисполненный томленья, в объятия к отцу, вознося юный род
людской и незапечатленный кубок золотого будущего. Мать вскоре поспешила за
тобою в ликовании небесном, она была первою на новой родине с тобою. Века с
тех пор протекли, все возвышенней блеск твоего творения в новых свершениях;
тысячи мучеников и страдальцев, исполнены верности, веры, надежды, ушли за
тобой, обитают с тобою, и с Девой Небесной в Царстве Любви,
священнослужители в храме смерти Небесной, навеки твои.
Отброшен камень прочь –
Настало воскресенье!
Твоя Святая ночь –
Всеобщее спасенье.
Земля побеждена;
Бегут печали наши
От этого вина
В твоей целебной чаше.
На свадьбе смерть – жених;
Невестам все светлее;
Достаточно елея
В светильниках у них.
Едва под небесами
Пробьет желанный час,
Людскими голосами
Окликнут звезды нас.
К тебе одной, Мария,
Из этой мрачной мглы
Летят сердца людские,
Исполнены хвалы.
Небесная царица,
Детей освободи!
Недужный исцелится,
К твоей прильнув груди.
Взыскую горней дали,
Превозмогая боль,
Иные покидали
Плачевную юдоль.
В печалях нам подмога,
Своих святые ждут.
Туда нам всем дорога,
Там вечный наш приют.
Уводит наших милых
Благая смерть во тьму,
И плакать на могилах
Не нужно никому.
Утешенный в томленье
Небесными детьми,
Ночное исцеленье
Безропотно прими!
В надежде бесконечной
Не ведая забот,
Веками к жизни вечной
Земная жизнь ведет.
Небесными лучами
Упьемся, как вином;
Светить мы будем сами
В сиянье неземном.
Не знает ночь рассвета
В прибое волн своих.
Навек блаженство это –
Единый стройный стих.
Всего на свете краше,
Не меркнет ни на миг
Святое солнце наше,
Господень ясный лик.
Глава шестая
ТОСКА ПО СМЕРТИ
Из царства света вниз, во мрак!
Иная жизнь в могиле.
Печаль в разлуке – добрый знак:
Счастливые отплыли.
Мы – в тесном нашем челноке,
Небесный берег вдалеке.
Хотим забыться вечным сном
В ночи благословенной;
Увяли мы в тепле дневном
От грусти сокровенной.
Пора вернуться наконец!
Скитальцев дома ждет отец.
Кому в миру любовь нужна?
Тоскуем втихомолку.
Когда забыта старина,
От новшеств мало толку.
Так мы скорбим по старине
С мечтой своей наедине.
Бывало, чувства наши вмиг
Могли воспламениться.
Знаком был смертный отчий лик,
И голос, и десница.
Возликовать могли сердца,
В творении узнав творца.
Бывало, грезил род людской
В цветении чудесном,
Томим с младенчества тоской
О царствии небесном;
И разве что любовный пыл
Сердцам людским опасен был.
Бывало, людям Сам Господь
Сопутствовал телесно;
Свою божественную плоть
Обрек Он казни крестной;
Изведал боль, изведал страх,
Чтобы царить у нас в сердцах.
В ночи затерян человек.
Напрасное томленье!
Такая жажда в этот век
Не знает утоленья.
К былым блаженным временам
Поможет смерть вернуться нам.
Пресекся наш печальный путь:
Любимые в могилах.
Могилы эти обогнуть
Скорбящие не в силах.
Вокруг простерлась пустота,
Пустынен мир – душа сыта.
И вдруг сюда, на этот свет, –
Негаданное чудо –
Как бы таинственный привет
Доносится оттуда.
Зовут возлюбленные нас,
Торопят наш последний час.
К невесте милой, вниз, во мрак!
Свои разбив оковы,
К Спасителю на вечный брак
Мы поспешить готовы;
Так нам таинственная власть
На грудь Отца велит упасть.
SunHome.ru – Дом Солнца
umotnas.ru
|
НОВАЛИС Новалис (литературный псевдоним; настоящее имя — Фридрих фон Гарденберг, 1772–1801). — Самый значительный поэт Иенского романтического кружка, в который, кроме него, входили Л. Тик, Ф. Шлегель и А. Шлегель, В. Вакейродер и др. Стихотворное наследие Новалиса (если не считать его юношеских стихов) невелико: шесть «Гимнов к ночи», пятнадцать «Духовных песен», несколько десятков «Смешанных стихотворений» да еще стихи, которые вошли в роман «Генрих фон Офтердинген» и повесть «Ученики в Саисе». Наиболее своеобразны по содержанию и по форме «Гимны к ночи», где ритмическая проза чередуется со стихами, написанными в свободном ритме, и с традиционным рифмованным стихом. В этих «гимнах», может быть, в наиболее поэтически сконцентрированном виде нашли свое выражение общефилософские и эстетические основы творчества Новалиса. «Духовные песни» также заключают в себе значительные эстетические достоинства; основу общечеловеческого содержания их составляет романтическая тоска по утраченному идеалу и провозглашение верности ему. Остальная часть стихотворного наследия Новалиса далеко не столь однородна, в ней ощутимы различные влияния: Клопштока, Бюргера, Шиллера, Хёльти. В поэзии Новалиса обнаруживается не только абстрактное, философическое и морализирующее начало, но и начало конкретно-чувственное, стремящееся к выражению реального, зримого и вполне осязаемого мира. Поэт умер в возрасте двадцати девяти лет от туберкулеза, только еще входя в пору высшей творческой зрелости. «Когда горючими слезами…» Перевод В. Микушевича ГИМН К НОЧИ (Фрагмент) Перевод В. Куприянова Новалис (литературный псевдоним; настоящее имя — Фридрих фон Гарденберг, 1772–1801). — Самый значительный поэт Иенского романтического кружка, в который, кроме него, входили Л. Тик, Ф. Шлегель и А. Шлегель, В. Вакейродер и др. Стихотворное наследие Новалиса (если не считать его юношеских стихов) невелико: шесть «Гимнов к ночи», пятнадцать «Духовных песен», несколько десятков «Смешанных стихотворений» да еще стихи, которые вошли в роман «Генрих фон Офтердинген» и повесть «Ученики в Саисе». Наиболее своеобразны по содержанию и по форме «Гимны к ночи», где ритмическая проза чередуется со стихами, написанными в свободном ритме, и с традиционным рифмованным стихом. В этих «гимнах», может быть, в наиболее поэтически сконцентрированном виде нашли свое выражение общефилософские и эстетические основы творчества Новалиса. «Духовные песни» также заключают в себе значительные эстетические достоинства; основу общечеловеческого содержания их составляет романтическая тоска по утраченному идеалу и провозглашение верности ему. Остальная часть стихотворного наследия Новалиса далеко не столь однородна, в ней ощутимы различные влияния: Клопштока, Бюргера, Шиллера, Хёльти. В поэзии Новалиса обнаруживается не только абстрактное, философическое и морализирующее начало, но и начало конкретно-чувственное, стремящееся к выражению реального, зримого и вполне осязаемого мира. Поэт умер в возрасте двадцати девяти лет от туберкулеза, только еще входя в пору высшей творческой зрелости. «Когда горючими слезами…» Перевод В. Микушевича ГИМН К НОЧИ (Фрагмент) Перевод В. Куприянова |
rulibs.com
СКАЗКИ ГЕРМАНИИ: НОВАЛИС – ПЕРВЫЙ НЕМЕЦКИЙ ПОЭТ-РОМАНТИК
Он происходил из древнего нижненемецкого дворянского рода, (семья была знатной, богатой и многодетной – у родителей было одиннадцать детей), а псевдоним “Новалис”, который он взял себе, по латыни означает «тот, кто обрабатывает новь, целину, невозделанное поле»1.
Он не был придуман самим поэтом. Семейное имя “Новалис” имеет древние корни в истории рода и восходит к XIII веку, когда им начал именоваться его предок, некий господин фон Гарденберг. Имя поэта Novalis не содержит в себе ничего мистического: оно означает только лишь “возделывающий целину”. Сам Фридрих фон Гарденберг произносил свое поэтическое имя, в отличие от других членов семьи, также любивших пользоваться им, с ударением на первом слоге — Нóвалис. “Тот, кто первый”…
 |
| Дом в Вайсенфельсе. Здесь Фридрих фон Гарденбергер жил с 13-ти лет. В нем он умер в 1801 г. |
И он действительно был одним из самых первых представителей раннего немецкого романтизма. Не по значению, а по хронологии. Это уже после Новалиса в Германии появятся писатели Клеменс Брентано, Ахим фон Арним, Вильгельм Гауф, Генрих Гейне, Эрнст Теодор Гофман, Йозеф фон Эйхендорф и Адельберт фон Шамиссо, композиторы Франц Шуберт, Феликс Мендельсон, Роберт Шуман, Рихард Вагнер и многие-многие другие.
Но это – после. А он был первым.
Новалис принадлежал к кружку так называемых Йенских романтиков, куда, кроме него, входили также писатели Август и Фридрих Шлегели
Его назовут провозвестником и идеологом романтизма в Германии, эмблемой которого станет образ Голубого цветка, так неясно и интимно очерченный в незаконченном романе “Генрих фон Офтердинген”. Этот образ Новалис взял из народного предания, очень распространенного в Германии. Голубой цветок у него превращается в символ Божественной Любви и Вечной Женственности, воплощение никогда не достижимого идеала, к которому устремлена душа Поэта.
Ты – Голубой цветок, души моей виденье,
Она навечно у тебя в плену.
Но от меня ты ускользаешь легкой тенью..
Тебя найду я, – жизнь свою пойму…11.
“Мир должен быть романтизирован, – утверждал Новалис, – только так можно помочь ему обрести изначальный смысл”.
 |
| Новалис. Бюст работы Фрица Шапера (Fritz Schaper) |
В 23 года (в 1795 году) Новалис обручился с 13-летней Софией Вильгельминой фон Кюн
4. Помолвка была неофициальной и произошла без ведома строгих родителей. До свадьбы невеста не дожила: в конце того же 1795 г. девушка тяжело заболела и спустя некоторое время умерла, едва ей исполнилось пятнадцать лет5. Через год после смерти Софии Новалис выберет себе другую избранницу, Юлию Шарпантье, скромную и кроткую девушку.София же останется его музой на всю жизнь. Любил ли он ее, эту девочку-подростка, или был к ней сильно привязан? Кто скажет и кто знает? Она была намного младше его; еще при ее жизни, после очередной размолвки (говорят, юная Софи была очень ревнива), он писал в письме к своему брату, что думает о расторжении их помолвки. Но вот ее не стало, и ее образ Новалис сохранит в своей душе до конца дней своих.
 |
| София фон Кюн 1782-1797 |
Она явилась для него проводником в другое, невидимое, но для романтика Новалиса вполне реальное измерение. Её образ воплотился во всех его произведениях. С ней связано представление автора о любви и возлюбленной поэта. История сохранила для нас ее несовершенный портрет. Вот он.→
С него – но не на нас, а в сторону – глядит молоденькая девочка: кружевной платок красиво драпирован на тоненькой шейке, волосы аккуратно подобраны за уши.. Она трогательна своей еще не расцветшей юностью, которой расцвесть было не суждено..
Переживания, связанные со смертью Софии, отразились в «Гимнах к ночи» (1800г.) – цикле стихов, которые наполнены воспоминаниями о ней. Это лирические стихотворения в прозе – образец немецкой романтической лирики.
Ключ к пониманию души поэта-романтика дает нам другой поэт, уже наш, русский, Александр Блок:
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо —
Всё в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне — и ясен нестерпимо,
И молча жду,— тоскуя и любя….
Менее чем через месяц после смерти Софии от скоротечной чахотки умирает любимый младший брат Эразм, и после этих смертей дорогих поэту людей, последовавших одна за другой, Новалис начинает изучать теологию, стремясь к познанию мира, задумывается о нераздельности жизни и смерти, о способах преодоления границы между видимым и не-видимым.
“С вещами невидимыми мы связаны теснее, чем с видимыми”, – писал Новалис и, вероятно, не ошибался.
“..Земного тела
Кто высокий смысл постиг?
Сказать кто может,
Что́ значит кровь?..”“Гимны к ночи”. 1800
(“Wer hat des irdischen Leibes
Hohen Sinn erraten?
Wer kann sagen ,
Dass er das Blut versteht?”
“Hymne”)
Неизвестно, как сложилась бы жизнь Фридриха фон Гарденберга, каким бы было его творчество, каким бы был в конце концов его роман “Генрих фон Офтердинген” и много ли осталось в нем от того, что успел написать автор. Новалис умер в 1801г. от “туберкулёза” – у него была наследственная болезнь легких,- не дожив два месяца до своего 29-летия
6.…Очевидно, что сама личность Фридриха фон Гарденберга была больше, чем его творчество, и он, как редко кто на земле, обладал тем, что мы называем внутренним обаянием, или харизмой. И должно быть, для истории человеческого духа он имеет большее значение, чем для литературы.
Его друг и сверстник писатель Людвиг Тик
7 в предисловии к изданию “Генриха фон Офтердингена”, незавершенного романа Новалиса, с горечью напишет об его безвременной кончине: «Быть может, читателя тронет отрывочность этих стихов и слов, как она безмерно трогает меня, который не мог бы с более благоговейной грустью глядеть на остаток разрушенной картины Рафаэля или Корреджио».
«Новалис видел повсюду чудеса и чудеса прекрасные:
он подслушал беседы растений,
знал тайну каждой распускающейся розы,
отождествил себя, наконец, со всей природой,
и когда наступила осень и опала листва, он умер.
При этом он, несмотря на трагическую личную судьбу, остался
одним из самых светлых явлений в истории немецкого духа….”
Генрих Гейне. “Романтическая школа”. Очерк. 1836
==============================================
Новалис написал четыре сказки, включенные им в роман «Генрих фон Офтердинген» и в повесть «Ученики в Саисе».
Самой сложной и самой замысловатой сказкой автора является «Сказка Клингсора», заканчивающая первую часть неоконченного романа. Это аллегория. Она развивает идеи, содержащиеся в сказках об Орионе и об Атлантиде, тоже входящих в роман. Главная мысль всех трех сказок романа «Генрих фон Офтердинген» — мысль об особой роли поэзии в обновлении мира.
Перу Новалиса принадлежит также незаконченная сказка «Гиазар и Азора» (1789г.)
“..Если попытаться в одном слове выразить суть немецкого романтизма, этим словом будет Sehnsucht. Словарь переводит это слово как “стремление, желание, тоска, томление, ностальгия”, но на самом деле слово не имеет точного эквивалента.
“Неисполнимое” или “невыразимое” желание, возможно, подходит лучше всего, но есть в первоначальном немецком слове нечто, ускользающее в любом переводе. Слово Sehnsucht вызывает в воображении далекий зов рога в темном лесу, пронизывающий отблеск заката, который нам никогда не догнать, неважно, с какой скоростью мы будем мчаться к горизонту, покрытые снегом пики далекой горной гряды. Красота, пространство и чувство чего-то бесконечно желанного, находящегося для нас вне досягаемости…
Романтики, которые стали жертвой Sehnsucht, со временем обнаружили, что им стало очень сложно иметь дело с реальным миром плоти и крови. В конце концов, многие из них поняли, что застряли между воображаемым царством беспредельной красоты, которая тем не менее, ускользает из их рук, и грубой реальностью, которая неизменно предлагает испытания, слишком тяжелые для их тонких чувствительных натур…”
Гэри Лэчмен. “Темная муза. Новалис”. (Вступление)
 |
| Розы “Новалис” |
Титульный портрет Новалиса Ф.Гарейса.
Художник Франц Гарейс (Franz Gareis) изобразил на своей картине Новалиса в 1799г.
“На своем портрете Новалис – женственный, озаренный каким-то внутренним светом юноша, с прекрасным широким лбом и широкою переносицей, немного вздернутым носом, миловидным, чувственным ртом, светлыми кудрями, рассыпавшимися по плечам, и большими, прекрасными темными глазами, очень живыми, но остановившимися как бы на предмете духовного созерцания в момент овладения мысли этим созерцаемым предметом.”
(Вяч.Иванов “О Новалисе”)
2.«В 1792 г. в Лейпциге, где Новалис по настоянию отца изучал юриспруденцию, он встречается с Фридрихом Шлегелем, юношей одних с ним лет (но взглянувшим на него сразу как на младшего), умственно зрелым не по возрасту, феноменальным умником с болезненной, омраченной страстями и честолюбием душой, художественно и мистически не одаренным, зато похожим на непрерывно действующий вулкан новых мыслей, глубоких и необычайных.
Вот что писал Фридрих Шлегель о своем первом знакомстве с Новалисом: “Судьба дала мне в руки молодого человека, из которого может выйти все. Он мне очень понравился, я пошел ему навстречу; скоро он открыл мне святая святых своего сердца. Он почти еще мальчик, стройный, с очень тонким лицом, с черными глазами, которые принимают великолепное выражение, когда он разглагольствует с воодушевлением о чем-нибудь прекрасном. В нем несказанно много огня. Говорит он втрое больше и втрое скорее, чем мы все. Необычайна быстрота его понимания и восприимчивости. Изучение философии дало ему роскошную легкость в образовании красивых философских построений. Но влечет его не столько познание, сколько красота. Его любимые писатели: Платон и (мистик) Гемстергейс. С неистовым энтузиазмом развивал он мне в один из первых вечеров мнение, что нет в мире зла, и все опять приближается к золотому веку. Никогда юность не представлялась мне столь радостною, как в нем. В его восприятии жизни есть какое-то целомудрие, коренящееся в душе, а не в неопытности, он очень жизнерадостен и очень мягок… Дружба с младшим доставляет мне истинное наслаждение, коему я и предаюсь”.
(Вяч.Иванов “О Новалисе”)
3. Limbo (от латинского Limbus – край, предел)1/. Это место, куда попадают души, которые не заслужили Рая или Ада.
2/. Лимбо — область между жизнями.
4. Новалис сдает в 1794 году в Виттенберге университетские экзамены, завершив таким образом свое юридическое образование.
Он, следуя совету отца, отклоняет блестящее предложение родственника Гарденберга, знаменитого министра тогдашней Пруссии Фридриха Вильгельма II, сделать себе служебную и придворную карьеру в Берлине. Он поступает на службу мелким чиновником в местечке Тенштедт в Тюрингии. Живя там, он знакомится с семьей ротмистра Йоханна фон Роккентина (Rockentien), живущей широкою веселою жизнью. Это был шумный, хлебосольный дом.
Новалис и София фон Кюн, двенадцатилетняя дочь госпожи Роккентин от первого брака, падчерица хозяина дома, впервые встретились 17 ноября 1794г. Сразу же после знакомства с девушкой Новалис пишет в письме к своему брату Эразму, что “четверть часа решили его судьбу” (“eine Viertelstunde über mein Leben entschieden hat.”). Чем именно она поразила его, останется навсегда тайной. Впрочем, не устоял перед обаянием Софии и отец Новалиса, что было для него совершенно нехарактерно. Сам Новалис говорит про нее, что она ничем не хочет казаться, она просто есть Нечто («sie will nichts sein, sie ist etwas»). 15 марта 1795г., в день рождения Софии (ей исполнилось 13 лет), они обручились. Карл, младший брат Новалиса, прислал Софии от его имени в августе обручальное кольцо.
5. Хотя отец благословил их союз, судьба была против Новалиса: в ноябре 1795 года София серьезно заболела – у неё нашли опухоль печени (хотя другие немецкие источники утверждают, что у девушки была чахотка). К весне 1796 года её состояние улучшилось, но к лету вновь наступило ухудшение, и пришлось делать операцию.(При этом надо помнить, что в XVIIIв. операции проводились без привычного нам наркоза, под местным обезболиванием). Затем последовало ещё несколько операций, которые были безуспешными, и после длительной, мучительной борьбы за жизнь, она умерла в марте 1797 года.
7. О дружбе Новалиса и Людвига Тика можно прочитать в статье “Людвиг Тик и его сказки”.
(Рудольф Штайнер. «Труды по антропософии»)
“В свои последние дни Новалис был хотя и болен, однако полон жизни, полон интереса к жизни: он расхаживал, вел легкие беседы, занимался работой, а в одно прекрасное утро, при звуках фортепьянной музыки, он заслушивается, присаживается, улыбается дремотной улыбкой и умирает. Не кажется ли, что эта благородная, удивительно глубокая и живая душа перешла голубые горы своей ностальгии без муки, без прощания, следуя за легкими звуками звучавшей музыки, чтобы обрести наконец обитель неспетых песен?..”
(Герман Гессе. “Новалис”)
9. Совсем недавно селекционерам удалось вывести совершенно необычный сорт розы лавандово-синего цвета. В память о Голубом цветке она получила имя “Новалис”.10. Новалис обладал редкой эрудицией во многих областях знаний XVIII века. Еще мальчиком 12-ти лет он освоил так называемые «мертвые» языки – латынь и древнегреческий, изучал французский, итальянский и английский языки.
11. Четверостишие мое. Т.К.
Ф.Мендельсон. Анданте
Не говорите мне «он умер». Он живёт.
Пусть жертвенник разбит — огонь ещё пылает,
Пусть роза сорвана — она еще цветёт,
Пусть арфа сломана — аккорд ещё рыдает!..
С.Я.Надсон. 1886.
ЧИТАТЬ:
ГОЛУБОЙ ЦВЕТОК-СИМВОЛ НЕМЕЦКОГО РОМАНТИЗМА
СКАЗКА АТЛАНТИДЫ
СКАЗКА О ГИАЦИНТЕ
СКАЗКА КЛИНГСОРА
СКАЗКА О ВОЗВРАЩЕННОМ СОКРОВИЩЕ
НОВАЛИС. БАСНИ
НАРОДНАЯ ЛЕГЕНДА О ГОЛУБОМ ЦВЕТКЕ
ПРИЛОЖЕНИЕ.
Интересный – совсем другой – взгляд на личность Новалиса и на его творчество, изложен советским литературоведом, профессором Наумом Яковлевичем Берковским в его работе “Романтизм в Германии”: “..Писавший под псевдонимом Новалиса Фридрих фон Гарденберг родился в 1772 году в Нижней Саксонии, в стародворянской семье, скромной и в истории себя деяниями не ознаменовавшей. Но один исторический деятель, занявший заметное место в делах Германии начала XIX века, приходился Новалису близкой родней — это был Карл-Август фон Гарденберг, канцлер прусского государства, известный реформами, проведенными им.
Ближайшая среда едва ли могла радовать Новалиса. … В семье Гарденбергов царила тяжелая скука, ибо отец был религиозным человеком — гернгутером1, строго наблюдавшим, чтобы в доме не заводилось легкомыслие. Впрочем, Новалис всячески уклонялся от общения с сектой гернгутеров, к которым семья старалась его приобщить.
..Сыновья и дочери рождались непрерывно, мать Новалиса произвела одиннадцать детей. …бедная его мать, как это и водилось с женщинами тогда, занималась только детьми. Дети как рождались, так и умирали, один за другим. В многодетных домах они не имели гарантии на прочность, присмотр был недостаточен, болезни и несчастные случаи их уносили. Когда мать Новалиса находилась при смерти, то к тому времени из всего ее потомства жив был только один, он-то и сидел у ее смертного одра. Женщины, подобные матери Новалиса, безгласные и вечно запуганные служанки собственных мужей, да и всего своего семейства, едва ли могли подсказать будущему романтику его идеальных героинь, его женопоклонничество.Романтизм возникал не из местных, ближайших условий, а из общемирового состояния, как любили выражаться романтики и современники их. Только общемировыми духовными силами романтикам дано было извлечь из окружающего их убожества, из домашней и социальной, из немецкой «мизеры»2. нечто достойное людей мысли и художественного вдохновения.
Так было со всеми, так было и с Новалисом, первоначальные обстоятельства биографии которого были как будто краше, чем у остальных. Помимо прочего, надо еще принять к сведению, в каких тесных географических границах проходила жизнь Новалиса. Он всегда отправлялся в странствования свои из городишка Вайсенфельса, куда и возвращался, ибо туда перебрались его родители. Вайсенфельс насчитывал 3800 жителей. Территория, с которой Новалис был связан и за пределы которой никогда не выезжал, очерчена очень четко. Это всего лишь Средняя Германия, между Гарцем и Тюрингенским лесом, Рудными горами и Эльбой. Лучшие годы своей очень недолгой жизни Новалис провел в постоянном идейном опьянении. Выразителен его псевдоним Новалис — “возделыватель целины”. Сильнее, чем кто-либо, он веровал, что все на свете начинается сначала, и приходит время чудес. Новалисом владело чувство, что высшие сущности приблизились к нему без усилий с его стороны, даром и ничего от него не требуя, что тайны мира одна за другой стали открываться перед ним, что наступило время ответов, которых люди ждали веками и которые пришли все сразу вместе. …Новалис много и торопливо учился. По диплому юрист, он стал самостоятельно изучать философию, притом усерднейшим образом.Занятия философией сопутствовали Новалису всю его жизнь.
Одновременно он осваивал науку за наукой — математику, химию, физиологию, медицину, геологию, горное дело во всех его подробностях. Одна из лучших частей наследия Новалиса — это его фрагменты, в которых затронуты все отрасли знания, кроме названных еще и история, и история литературы, и лингвистика с поэтикой включительно. Впечатление от этих фрагментов — энтузиазм и страшная спешка. Новалис подобен открывателю золотой жилы, который, не теряя времени, хочет от нее получить, что только та в себе содержит. О чем бы ни писал и ни размышлял Новалис, всегда он кажется застигнутым внезапным счастьем — счастьем неожиданных угадок и разгадок, которые только успевай записывать… Науки, помимо философского своего содержания, выполняли для Новалиса еще особую роль, сходную с ролью искусства. Его теснила бедность домов и городов Германии. Каждая заново изученная наука помогала избавлению от этой бедности. …Новалис переходил от науки к науке, как бы путешествуя из страны в страну, каждый раз обладающую иными пейзажами. История ли, минералогия ли, медицина ли — все это были новые отделы видимого мира, своеобразие которых захватывало Новалиса. Новалис вошел в историю литературы в некоем за столетие с лишним устоявшемся образе, очень стильном, но и малоправдоподобном. В нем хотели видеть героя отрешенности, звездного романтика, не замешанного в дела быта и эпохи. Этот образ сложился усилиями писавших о Новалисе – Карлейля, Генриха Гейне, наконец, Мориса Метерлинка. ..Особенно талантливы стилизации Г.Гейне, который отождествил Новалиса с его туберкулезом. Если верить Гейне, то Новалис, действительно умерший от туберкулеза в 1801 году, как бы нашел себя в этой болезни, нарочно для себя ее заказал. Между тем Новалис сколько мог боролся с нею, и его краткая, переполненная деятельностью и исследованиями всякого рода жизнь была очень мало похожа на покорное умирание…. У мемуаристов-современников мы читаем о совсем другом Новалисе — очень светлом, очень веселом, по-моцартовски одаренном, без труда и с удивительной быстротой проникающем в любую область, счастливом и удачливом во всех трудах, которые доводилось ему брать на себя. Он был мастером тех малых форм человеческого общения, что получили развитие в йенском романтическом кругу. Он умел быть другом людей очень разных — и философа Фридриха Шлегеля, и поэта Людвига Тика, и старого Юста, ревностно служившего по горному делу, и даже его старой жены. Был прекрасным собеседником, отлично танцевал на маленьких балах, отлично лазил по горам.Таким образом, в реальном Новалисе почти ничего не остается от анахорета3 под одинокой звездой…. В нем жило великое философское спокойствие, им полны его произведения, но в них же присутствует общительность, тихое веселье романтических первооткрытий и романтического энтузиазма.
Невесте Новалиса Софи Кюн историки литературы издавна приписывают очень важную роль и в его духовном развитии и в творчестве. Сам Новалис дал повод к этому. Он не переставал поминать и оплакивать эту девочку, умершую в возрасте пятнадцати лет после неудачно сделанной операции. Очень соблазнительна стилизация: больной Новалис полюбил больную Софи Кюн, по смерти ее не мог расстаться с тенью ее и все лелеял этот призрак. Мы сейчас по собранным документам знаем: Софи Кюн была решительно ничем не примечательна, она была обыкновеннейшее дитя, к тому же воспитанное грубой средой; в доме, где она жила, царило грубое веселье, отчим был настоящий немецкий помещик, за столом велись гусарские разговоры, шутили и развлекались тоже по-гусарски. Сохранились ее записки к Новалису, не блещущие грамотностью. Она могла пленить Новалиса именно тем, что кажется наиболее странным в истории этой любви, — возрастом. Когда Новалис впервые встретился с нею, ей было только тринадцать. Напрасно биографы ссылаются на тогдашний обычай заключать ранние браки. Над Новалисом имел силу вовсе не обычай, Новалис нашел в Софи Кюн столь ценимую им поэзию «утреннего часа», поэзию первичного. ..Ранняя смерть сохранила в Софи незапятнанность бытом и прозой. Рассуждения о влиянии Софи на Новалиса малоосновательны, потому что Софи сама была созданием этой поэзии, Новалис отметил Софи, избрал ее, потому что она соответствовала законам его поэтического миропонимания, заранее была предопределена к роли героини написанного им прозой и стихами. Любовь к Софи Кюн подтверждает репутацию Новалиса, романтика, живущего над миром. Но есть в его биографии данные совсем иного порядка. Он стремился не только к знаниям, но к знаниям практического свойства. Юст, дивившийся быстроте, с которой Новалис постигал всякую новую для него науку, говорит и о серьезности ученых занятий его. Новалис учился основательно, ибо имел в виду практическое применение приобретенных знаний. От ученого слова он хотел идти к жизненному делу. С зимы 1797 года Новалис проходит горные науки в горной академии Фрейберга, слушает знаменитого геолога Абрагама-Готтлиба Вернера, которого под многозначительным именем Учитель вывел позднее в «Учениках в Саисе». ..После фрейбергской академии начинается практическая работа Новалиса, в некотором роде горного инженера, если пользоваться понятиями, близкими нам. Он связан был с соляными промыслами в Тюрингии, с лета 1799 он асессор4 в Вайсенфельсе при солеварнях курфюрста Саксонского. Через год он добивается довольно высокой должности по тюрингенской горно-промышленной округе….
Новалис безвременно скончался в 1801 году, и его помянули не одни только Шлегели и Людвиг Тик. Его помянул также горный советник Хойн (Heun): «О, вы не знаете, кого мы в нем потеряли!» Советника, сказавшего эти слова, нисколько не касались поэзия и философия, он оплакивал потерю, понесенную саксонскими мануфактурами. Не надо видеть в Новалисе только астрального поэта, влюбленного в Софи Кюн и ее могилу. Не надо видеть в нем только саксонского солевара. Романтизм Новалиса в объединении и той и другой тенденции, пусть бы оно порой представлялось странностью и парадоксом. Романтизм Новалиса был универсален, включая в себя и повседневность и отвлеченнейшие высокие интересы. Новалис высоко чтил средневекового мистика Якоба Бёме и его философию космической жизни, что не препятствовало ему советовать брату Эразму читать Франклина — трезвейшего автора, наставника по части практических бюргерских дел и всяческой житейской прозы. …До нас дошли поздние высказывания Новалиса, из которых следует, что под конец жизни он остывал к своему романтическому призванию, “писательство для него побочное дело, главное — практическая жизнь”. ..«Для законченного воспитания нужно пройти через многие ступени. Нужно побывать гофмейстером, профессором, ремесленником, как и писателем. Даже и служить слугой, и в этом я вреда не вижу»…Н.Я.Берковский
“Романтизм в Германии.Новалис”.1971
Как и всякое значительное явление духовной жизни,
личность Новалиса заслуживает
многостороннего подхода .
А Истина – как всегда – где-то посередине.
Т.К.
ПРИМЕЧАНИЯ К СТАТЬЕ Н.Я.БЕРКОВСКОГО.
1. Гернгутеры (“Herrnhuter” – букв. “стражи людские”), “чешские братья” – христианская евангелическая организация, основанная в Чехии (в Богемии) в XV в. после гуситского революционного движения, из остатков гуситов.
Гернгутеры – члены религиозного движения, возникшего в XVIII в. в Саксонии и имевшего целью нравственное перевоспитание людей.
2. Misere – убожество (нем.)
3. Анахорет — удалившийся от мира, отшельник, пустынник.
4. Асессор – оценщик, аттестатор (нем.)
ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА:
3. Томас Карлейль.”Новалис: Литературный этюд”. Ссылка. 4. Страница Новалиса в проекте «Gutenberg». Ссылка 5. Вяч.Иванов “О Новалисе”. 1913. Ссылка. 6. Зотова Т. А. “Тик и Новалис: История одной краткой дружбы”. Ссылка. 7. Sophie von Kühn’s Briefe an Novalis. Ссылка.8. Герман Гессе. Статьи, эссе. “Новалис”. Ссылка.
9. Гэри Лэчмен. “Темная муза”. Очерк влияния оккультной мысли на величайших поэтов и писателей последних двух столетий. Ссылка.
10.Н.Я.Берковский. “Романтизм в Германии”. Новалис. Ссылка.
11.Грете Ионкис: Новалис и его Голубой цветок. Ссылка.
12.The Birth of Novalis: Friedrich von Hardenberg’s Journal of 1797, with selected Letters and Documents. Ссылка.
*****
КОПИРОВАНИЕ/ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ ТЕКСТА ВОЗМОЖНО ТОЛЬКО С СОГЛАСИЯ АВТОРА И СО ССЫЛКОЙ НА HTTP://VBADEN.BLOGSPOT.COM.
Oops! It appears that you have disabled your Javascript. In order for you to see this page as it is meant to appear, we ask that you please re-enable your Javascript!
vbaden.blogspot.com
Георг Тракль. Стихотворения в переводе С. Аверинцева. EBook 2007.
%PDF-1.6 % 39 0 obj /M(D:20070703193932+02’00’)/Name(ARE Acrobat Product v8.0 P23 0002337)/ByteRange[0 101 9635 197017 ] /Reference[>/Data 39 0 R/TransformMethod/UR3/Type/SigRef>>]/Prop_Build>/App>/PubSec>>>/Type/Sig>>>>/Metadata 110 0 R/AcroForm 106 0 R/Pages 35 0 R/Type/Catalog/PageLabels 33 0 R>> endobj 110 0 obj >stream application/pdf
imwerden.de